Читать интересную книгу Хроники похождений - Лев Портной

— Сожалею, милостивый государь, но вы проиграли, — послышался тихий, скрежещущий шепот.

Вновь шаги и шуршание. Иван Кузьмич вздохнул — это был вздох облегчения — и ответил:

— Поздравляю вас, граф. Завтра же я отправлюсь к стряпчему и оформлю бумаги. Имение будет переписано на ваше имя вместе с крепостными.

Опять последовали чьи-то шаги и вновь это шуршание, словно кто-то то снимает, то надевает кафтан.

— Что ж, приятно иметь дело с человеком слова, — негромко промолвил граф.

Шаги и шуршание.

— Но игра еще не окончена, граф, — произнес Иван Кузьмич. — Я намерен поставить на карту…

Федоркин-младший не дождался окончания фразы и пихнул маменьку. Он не знал, что уж там осталось у папеньки в загашнике, но имел слабую надежду, что этого хватит, чтобы семья не пошла по миру. Маменька лишь посапывала во сне. Он пихнул ее второй раз. Он был уверен, что отец ни за что не сумеет отыграться. Иван Кузьмич и карты, возможно, впервые в руках держал.

Утром по прихоти императрицы Федоркины проснулись богатыми людьми. Они выехали из столицы, не в силах поверить в свалившееся на них счастье. И боялись не напрасно. Подарок судьбы Иван Кузьмич превратил в пшик.

Юноша представил себе, как его отец сам переживает в эти минуты. Наверняка решил, что удавится до утра, если не сумеет отыграться! Он же не посмеет жене в глаза взглянуть, если не вернет назад свалившееся на него богатство. Молодой человек был уверен, что отец не отыграется. И пусть лучше маменька станет свидетелем его позора — простит, в конце концов. А деньги с имением… Ну жили же они без них! И дальше проживут, был бы папенька жив и здоров!

Юноша отвел руку, намереваясь в третий раз ткнуть локтем маменьку так, чтобы она проснулась наверняка. И в это мгновение до него донеслось окончание фразы.

— Я намерен поставить на карту… свою супругу, — тихо, но твердо сказал Иван Кузьмич.

Его сын так и замер, словно громом пораженный, с занесенным над маменькой локтем. Не в силах поверить своим ушам, он хотел открыть глаза, но и этого боялся сделать. Ему казалось, что увидит ехидну вместо родного отца. Слава богу, полагал он, что не успел маменьку разбудить!

Ему до слез было жаль отца, но почему-то он решил, что какая бы кара папеньке ни угрожала, пусть лучше она свершится, чем маменька услышит, что муж поставил ее на карту!

Вновь послышались шаги и шуршание. Затем раздался голос незнакомца.

— Вы с ума сошли, сударь! — прошипел он.

Опять шаги и шуршание одежды.

— Вы хотите сказать, что моя жена не стоит тех денег и имения, которые я проиграл? — возмутился Иван Кузьмич и добавил: — А я считаю, что все богатства этого мира не стоят моей Прасковьи. И я сочту оскорблением, если вы думаете по-другому, и потребую сатисфакции!

«Да не стоят, конечно же не стоят! — мысленно воскликнул сын. — Бог с ними, со всеми этими богатствами, папенька! Только останови игру!» Но вслух он так и не произнес ни слова и лежал, закрыв глаза и проклиная себя за малодушие и трусость.

Гневные слова папеньки сменились шагами и загадочным шуршанием.

— Что вы, что вы, милостивый государь! — прошептал незнакомец. — Не смею противоречить вам и, со своей стороны, признаюсь, что не встречал женщины прекраснее Прасковьи Ильиничны! И… будь по-вашему…

Опять смешались — шелест карт, шаги, шуршание. А затем роковой голос незнакомца возвестил о том, что отец проиграл. Маменька стала собственностью случайного встречного.

— У меня остался еще сын, — словно из-под земли донесся голос папеньки.

Затем — в который раз — послышались суетливые шаги и шуршание.

— Это безумие, — ответил незнакомец.

Федоркин-младший решился открыть глаза.

Чуть-чуть повернув голову вправо, он увидел фигуру таинственного незнакомца в черном плаще. Он стоял очень близко к юноше, и за его огромной спиной невозможно было ничего разглядеть. Слабо полыхала загороженная свеча, и ее мерцание очертило черную фигуру незнакомца светящимся контуром.

— Это безумие — ставить на карту своего сына.

С этими словами незнакомец двинулся вокруг стола, на ходу снимая плащ, — вот откуда эти шаги и загадочное шуршание. Когда он сделал первый шаг, у юноши замерло сердце. Было страшно смотреть в лицо отца после всего услышанного, сын был уверен, что как только увидит его, раскроется невыносимая тайна, вдруг окажется, что вся родительская любовь была обманом и под маской любящего папеньки скрывалось чудовище.

И вот незнакомец делает первые шаги, глаза Федоркина-младшего готовы выскочить из глазниц, но отца по другую сторону стола нет. Там вообще никого нет!

Скинув плащ, незнакомец занимает то место, где должен стоять отец, поднимает голову — теперь маленькая свеча освещает его лицо, — и юноша узнает… папеньку!

Оказалось, что во время превращения молодой человек лежал, затаив дыхание. Не выдержав напряжения, шумно выдохнул.

— Сережа, ты спишь? — шепотом спросил отец.

Юноша промолчал, вновь задержав дыхание. Свет не доставал угла, в котором он лежал, и отец не заметил, что глаза у сына открыты.

— Спит, — сам себе ответил папенька.

Затем, странно ухмыльнувшись, он обратился к пустому месту, которое только что занимал сам, изображая графа в черном плаще:

— Да, это безумие! Но я пойду до конца!

Молодой человек решил, что у отца от перенесенных треволнений помутился рассудок. Иван Кузьмич смотрел в пустоту и был уверен, что перед ним стоит собеседник.

— Подумайте, граф, если я не отыграюсь, мне не будет места на этом свете. Так не оставаться же сиротой сыну! Так что будем играть! — добавил папенька и начал ковырять в носу.

Ковырять в носу!!! Значит, он не сошел с ума и прекрасно знает, что напротив него никого нет! Значит, все это спектакль! Конечно, Федоркины не обучены изысканным манерам, но ковырять в носу, беседуя с графом, отец точно не стал бы. Да он и в присутствии сына никогда в носу не ковырял!

Через три минуты папенька-граф обыграл папеньку-папеньку, и молодой человек вслед за золотой табакеркой с алмазами, двумястами тысячами наличными, имением в Барвихе с тремя тысячами душ крепостных и маменькой в придачу стал собственностью победителя.

Юноша начал засыпать, решив утром спросить у отца, что это за комедию с единственным актером и по совместительству зрителем, тоже единственным, разыгрывал он ночью? Чудесные картинки с имением в Барвихе вновь начали сниться, как вдруг новая мысль поразила молодого человека. Он подумал о том, что папенька, конечно, не стал бы ковырять в носу перед графом. Но это нормальный папенька!

А сошедший с ума папенька, пожалуй, даже угостил бы графа козявками!

Глава 1

Спросонок хочется поубивать всех дворников, которые так усердствуют, что скрипит вся улица за окном и даже кровать ходуном ходит, хотя стоит по эту сторону окна, да еще и у противоположной стены. Когда-нибудь я так и сделаю. Но в то утро я лишь тщательнее укутался в одеяло, тщетно надеясь урвать у дружищи Морфея несколько лишних минуток. Однако же на помощь зловредным дворникам пришел еще и французишка. Вдруг повеяло холодом, и мосье Лепо закричал чуть не в самое ухо.

— Барррин, барррин, пррриехали-с! Vive le chevalier![5]

— Пошел прочь, дурак! — проскрежетал я.

Открыв глаза, я обнаружил себя не в постели под одеялом, а сидящим в коляске и кутающемся в доху. Дверца кареты раскрылась, и меня встретили сумерки раннего утра, разорванные факелом, да глумливая физиономия французской шельмы. Видно, спросонок голос был у меня дремотный, и каналья слов не разобрал.

— Позвольте-с, барррин, позвольте-с. Я помогу вам выбррраться, — мосье Лепо потянул меня за руку.

Я вылез из кареты, разглядел в темноте черный силуэт кучера и к изрядному моему удивлению не смог вспомнить, когда и где я нанял экипаж. Секунду поразмыслив, я обнаружил, что к тому же не помню, ни какой был день, ни чем был занят накануне.

— Милейший, — обратился я к извозчику, — а где я тебя взял?

Не успел он ответить, как подлый французишка позади меня залился противным смехом.

— Шевалдышевское подворррье…[6] Сударррь мой, сударррь, адррресок-то у вас на спине записан-с! — веселился мосье.

У Лепо был отвратительный голос, но его слова хоть что-то прояснили. Выходило, что домой я вернулся утром 13 января, а накануне отмечал Татьянин день, и предусмотрительные швейцары в австерии[7] еще с вечеру, покуда я был трезв, выяснили домашний адрес и записали его на моей спине, они всегда так поступают со студентами.

Да, но ведь я-то не студент!

— А сколько я должен тебе? — вновь спросил я кучера, так и не дождавшись ответа на вопрос, где его нанял я или — скорее — кто-то для меня.

Выходило, что я попросту где-то загулял, а швейцары обошлись со мной, как со студентом, а может, и приняли меня за студента.