Читать интересную книгу Том 34. Вечерние рассказы - Лидия Чарская

Сам Гурьев был умный и дальновидный мужик и отлично понял, что его маленькая Дашутка — из ряда вон выходящая натура и что не надо поэтому перечить доброй «учительше» заниматься его девочкой.

И добрая «учительша» устроила Дашу. Прежде всего она послала ее в губернский город, где сестра ее состояла преподавательницей женской гимназии.

У этой-то сестры и стала жить Даша, постепенно подготавливаемая ею к первому классу гимназии.

А через восемь лет девятнадцатилетняя Дарья Гурьева с золотой медалью кончила гимназию и поступила слушательницею в педагогический институт.

Еще несколько лет тяжелой усиленной работы в Москве на курсах с ежегодными летними наездами в родное село к старикам Гурьевым, которых молодая девушка всячески ублажала и баловала из своих скудных средств (она давала постоянно уроки, чтобы иметь возможность жить и учиться в большом городе). Когда же по истечении успешных занятий на первом курсе Даша получила стипендию, высший знак одобрения за ее прилежание, эта стипендия ежемесячно отсылалась старикам Гурьевым, которые могли теперь благодаря дочери обзавестись несложным сельским хозяйством.

Уже будучи на последнем курсе, Даша пережила тяжелое горе. Крепкий, как дуб, старик Гурьев схватил тифозную горячку и умер на руках жены.

Нечего и говорить, что Даша бросила свои занятия и уроки и помчалась хоронить отца.

После смерти хозяина в избушке Гурьевых оставалась мать-старуха да двое малолетних ребят, брат и сестра Даши — Серега и Машутка, дети по двенадцатому и одиннадцатому году.

Теперь, когда глава семьи, единственный после Даши работник и кормилец, был в могиле, молодой девушке пришлось еще тяжелее.

Вернувшись в Москву, несмотря на свое тяжелое горе, Даша должна была заканчивать нелегкий учебный год, сдавать выпускные экзамены на получение диплома и в то же время еще усерднее бегать по урокам для прокормления осиротевшей семьи.

Горе редко приходит одно; чаще всего оно влечет за собою и другое. Не прошло и месяца со дня смерти Василия Гурьева, как за ним последовала и его старуха.

Опять полетела, раздавленная отчаянием, Даша в свою деревню хоронить мать-старуху и продавать избу и несложный хозяйственный скарб, и перевозить в Москву Сережу и Машу.

Молоденькая курсистка жила в крохотной каморке где-то на чердаке, снимая комнату у пальтовщицы. Всем троим было негде уместиться в крошечном углу Даши. К тому же надо было устроить учиться братишку и сестренку.

И вот Даша Гурьева снова мечется в хлопотах, бегает, просит.

С трудом удалось определить в ремесленный приют Сережу и в городское профессиональное училище — Машу.

Но такая перспектива далеко не удовлетворяла их старшую сестру. Молодая девушка решила во что бы то ни стало заняться с обоими, подготовить их хорошенько, как когда-то готовила ее саму добрая сельская учительница, и если определить обоих не в гимназию, то хотя бы в какое-либо более скромное учебное заведение, откуда бы они могли выйти вполне подготовленными для самостоятельного заработка людьми.

Все лето провела она над книгами, наверстывая пропущенные из-за семейных несчастий занятия.

Затаив в сердце своем глубокую скорбь по умершим родителям, измученная, усталая от всего пережитого, Даша училась не покладая рук, употребляя на это все свое оставшееся от беготни по урокам время.

Теперь в мыслях ее была одна цель. Сколотить какие-нибудь деньжонки и устроить как можно лучше брата и сестру.

Сдав блестяще экзамены, отложенные ею в силу необходимости на следующую осень, Даша Гурьева окончила курс и могла хлопотать о месте для себя.

Последнее не замедлило явиться. Директор педагогических курсов предложил молодой Гурьевой очень подходящее место гувернантки-преподавательницы к почти взрослым барышням, дочерям действительного статского советника Сокольского.

Место это предлагалось в отъезд, в Петербург, и Даша скрепя сердце должна была оставить братишку и сестренку.

Устроив одну в интернате, имеющемся при школе, другого же пока что в ремесленном приюте, она уехала поздней осенью в незнакомый, чуждый ей Петербург.

* * *

Пробило где-то поблизости на часах половина девятого, и одновременно в переднюю просунулась уже знакомая Даше седая голова Гаврилы.

— Пожалуйте в вашу комнату, барышня, отдохнете маленько, да кофейку попьете с дороги, я вам туды и поднос отнес.

Даша не заставила себя просить вторично и, сняв свою ветхую, порыжевшую по швам жакетку, поспешно зашагала за старым слугой.

Первая комната, куда они вошли, очевидно, была гостиная.

Лепные потолки; дорогие обои, вычурная печь; всюду масса ненужных и аляповатых безделушек и не менее их грубо намалеванных произведений никому не известных художников в тяжелых, кричащих рамах, висевших по стенам, гобелены, поеденные молью; ковры, потерявшие от старости свой первоначальный вид и цвет; модная вычурная, с претензией, но с выцветшей и потрепанной обивкой мебель — все это неприятно поразило с первого же взгляда Дашу.

Вторая комната удивила ее не меньше первой.

Это была, по-видимому, столовая. И здесь все поражало своей крикливой убогой роскошью. Старые поломанные стулья чередовались с высокими кожаными табуретами. В открытом буфете была расставлена наполовину перебитая посуда. На стенах висели деревянные тарелки, резные плоды, блюда и расписные чучела гусей и фазанов. А на столе лежала грязная, порванная в нескольких местах скатерть и стоял с проломанным боком никелевый самовар.

Поймав удивленный и брезгливый взгляд девушки, устремленный на грязную скатерть и на поднос, уставленный разношерстным сервизом, Гаврила тихо усмехнулся и с легким вздохом сказал:

— Не удивляйтесь, барышня, что у нас-то не совсем того, чтобы во всем аккурате. Один я у них да Нюша, моя внучка, мне в подмогу дана, не успеваем: мы и по кухонной, и по гостиной части, и комнаты прибрать, и состряпать что… Тут Содома-Гоморра, прости Господи, какая-то! От гостей до гостей так и живем. Зато, когда гости наезжают, совсем по-другому все здесь выходит.

Но старому Гавриле не пришлось пояснить Даше, что бывает в доме Сокольских, когда наезжают гости, потому что как раз в этот миг задребезжал электрический звонок и прокатился призывным звоном по всей квартире.

— Барин молодой проснулись! Бежать одевать их надо… Ахти беда, поднимет дым коромыслом… Опять в училище свое опоздает! Кажинный день так-то: будишь его будишь, бровью не поведет, а потом к девяти часам, глядишь, и пойдет гонка! Уж вы сами потрудитесь пройти в вашу комнату, барышня. Вот отсюда по коридору третья дверь направо. А я бегу!

Последние слова Гаврила договорил уже на ходу и, действительно чуть не бегом выскакивая из столовой, скрылся в прилегавшем к этой комнате темном коридоре.

Следом за ним в этот коридор вошла и Даша.

Сначала попав сюда из освещенных в это раннее утро электрическими рожками комнат, она не могла ничего различить в двух шагах от себя. Но вот забелела какая-то дверь направо и Даша, толкнув ее, переступила порог комнаты.

Позднее ноябрьское утро слабо пробивалось сквозь палевые занавески двух окон, борясь незаметно с голубоватым светом фонарика-ночника, дававшего мягкое, как бы лунное освещение с потолка комнаты. В этой комнате царил полнейший беспорядок.

Всюду: на диванах, креслах, пуфах, обитых голубым крепоном, даже на умывальнике и на туалете были разбросаны всевозможные принадлежности дамского туалета. Многие из вещей были просто брошены на пол. Хорошенькая, обшитая кружевом белая блузка валялась на умывальнике, свесившись одним из своих пышных рукавов в рукомойную чашку.

Одна изящная бронзовая туфелька была закинута почему-то на этажерку, тогда как другая находилась в лапах прелестного белого как снег шпица, который старательно обгладывал своими острыми зубками ее высокий французский каблук. Растерянная и смущенная Даша при виде всей этой картины поняла только, что она, очевидно, попала в чужую спальню и, желая как можно скорее исправить свою ошибку, поспешно схватилась за ручку двери. Но тут произошло нечто совсем неожиданное.

При виде посторонней шпиц благополучно выпустил изо рта и лап бронзовую туфельку с наполовину испачканным каблуком и, вскочив на ноги, залился бешеным лаем.

В первую минуту Даша замерла от неожиданности, потом попятилась назад к порогу двери, а шпиц все лаял, лаял, выбиваясь из сил. Он то храбро подскакивал к подолу девушки, угрожая скромной черной оборке, которою было обшито ее кашемировое дешевенькое платье, то отпрыгивал назад, не переставая браниться все время на своем непонятном собачьем языке.

Неизвестно, долго ли продолжалась бы подобная тактика, пока ошеломленная Даша уже собиралась отступить за дверь от своего не в меру назойливого врага, как неожиданно откуда-то из-за угла послышался заспанный голос: