А того и не знал спесивец родовитый, что обласканный царем Малютин стольник по прозванию Чекан, крещенный Василием, скорей удавится, чем допустит в голову шалую мысль для собственной утехи воспользоваться выгодами государевой службы. Много есть таких, которые служат корысти ради и Чеканову преданность мнят юродством, он же радеет лишь о царевой пользе и этим горд. И нынче не своей волей, а Малюты Скуратова повелением да глупостью (а вернее, что изменой) дворового боярского мужика привелось вновь заглянуть в серые глаза той, что стала причиной страшного его унижения. Но уж коли привелось, так он вправе взыскать с нее полною мерой. Вот только хочется ли ему этого? Нет. Хочется другого. Хочется снова сказать ей то, что шептал он, за день до позора своего прокравшись в княжеские владения. Тогда она ответила: "Уходи, или крикну людей. Лучше уж я пса подзаборного решусь полюбить, чем тебя. Чтоб ты захлебнулся в той невинной крови, что тобою пролита, душегуб!". Это после таких ее слов он настолько помутился в рассудке, что решился свататься, хотя мог бы не князю, а Григорию Лукьянычу в ноги упасть, и все бы сложилось иначе...
С глухим рычанием Чекан затряс головой, отгоняя вздорные мысли. Время ли скулить о привередливой девке, когда не выполнена государева воля?!
Притихшие при его появлении опричники настороженно переглядывались, кое-кто бочком убрался за дверь: дурит Васька чего-то, серчает, ему такому на глаза лучше не попадать...
Чекан тяжело обвел налитым взглядом жмущихся к стенам, приметил пытающегося укрыться за чужими спинами Хоря, процедил злобно:
- Ты почему здесь? Я тебе где велел быть?
- Так я ж не поп, чтоб упокойников караулить, - возмутился Хорь. Как принялись холопы князевы с крыши палить, так первая же пуля лапотнику этому аккурат в лоб угодила.
По бегающим Хоревым глазам было видно, что врет он, что скорее всего сам порешил проводника, торопясь дорваться до настоящего дела. Это ему припомнится, и припомнится скоро. Хорь и сам понял, что вранью его никто не поверил, а потому поторопился перевести разговор на другое:
- А мы, Вася, подарочек тебе припасли, - он стрельнул глазами на прислонившуюся к стене девушку, подмигнул. - Хороша?
Чекан молчал, морщился, рассматривал валяющуюся возле узких босых ступней растрепанную толстую книгу, бесформенную груду черного тряпья у стены, а Хорь торопливо пояснял, что книгу эту боярышня читала при свете плошки, да выронила, увидев вооруженных, а та, в черном, видать, нянька, боярином к дочке приставленная. Едва под саблю не подвернулась, старая дура, чуть в грех не ввела. Да ничего, Бог к скудоумным милостив, жива осталась, только проку от нее никакого - то ли с перепугу язык у нее отнялся, то ли так она и уродилась немой...
- Боярин где? - мрачно прервал его Чекан.
Хорь подавился невыговоренным словом, развел руками в растерянности:
- Так ведь не было его тут...
- Не было? Или упустили?
- Не могли упустить, вот те крест! - размашисто осенил себя святым знамением Хорь. - Все, кто здесь был, здесь и остались. А его среди них нету. Видать, обманул нас лапотник. Эх, кабы знал, еще бы и не так его... - Он спохватился, зажал ладонями рот.
Чекан впрочем будто и не заметил обмолвки. Он снова спросил, все так же хмуро глядя в пол:
- Кого из челяди в живых оставили? Кого выспрашивать будем, где схоронился боярин?
Хорь поскреб затылок, повздыхал.
- Никого не осталось, - признался он наконец. - Только безъязыкая эта, да вот она... - его грязный корявый палец ткнулся едва ли не в лицо боярышни.
Чекан шагнул вперед, наклонился, поднял с пола увесистую, в деревянный переплет заключенную книгу. Девушка при его приближении плотнее притиснулась к стене, черты ее исказились - не от страха, от омерзения, будто бы к лицу ей гада болотного поднесли. С негромким вздохом Василий перелистнул желтые, трепаные по краям страницы, запинаясь взглядом о тщательно выписанные киноварью и золотом заглавные буквы. Он немного знал грамоту и сумел (с трудом, напряженно шевеля губами) разобрать по складам: "Житие и деяния великомучеников святых".
Тихонько вздыхали переминающиеся у стен опричники, потрескивали рубиновые лампады перед забранными в прихотливое серебро лицами бессмертных постников и аскетов, где-то постанывала на сквозняке неплотно прикрытая дверь...
Время шло; за стенами, верно, уже полной силой налилась беззвездная ночь, а Чекан все не мог решиться на то неизбежное, которого властно требовал долг.
А потом Хорь утер ладонью драную рожу, злобно помянул боярскую челядь, стряхивая на пол красные капли, и Василий рванул себя за бороду, прогоняя оцепенение безнадежности. Хватит. Тянуть - оно только хуже. Все равно ведь придется, так что уж сожалениями душу мытарить?
Он зачем-то вновь положил книгу на пол; выпрямляясь, не удержался и словно ненароком притронулся к содрогнувшемуся девичьему колену. И сразу понял, что сделал это зря. Скользким червячишкой закопошилась дурная мысль: приказать всем спать до утра, а самому тайно посадить ее на коня, да увезти далеко-далеко, где не достанут их ни князь-боярин, ни царский гнев, ни длинные Малютины руки. Можно бежать к казакам, на Волгу или в Приднепровье, а можно и в Литву, к Курбскому. Тот примет, поди не забыл еще, как отличал Ваську Чекана за удаль под казанскими стенами...
Мысли эти ужаснули его, а вслед за испугом пришла и спасительная злость на ведьму проклятую, одним видом своим способную подтолкнуть к измене. И злость на себя. Почти отважиться на ТАКОЕ, и ради чего?! Ради этой девки?! Да ты хоть сожги сам себя, хоть душу загуби за нее - только ледяное презрение в ответ получишь. Ох и дурень же ты, Васька... Ох и дурень...
Он ногой придвинул к себе резную скамью, сел, крепко уперев кулаки в колени, сумрачно глянул в серые, безразличные ко всему глаза.
- Где родителя твоего искать? Говори!
Молчит. Даже взглядом не снизошла подарить. Сопящий от нетерпения Хорь кинулся помогать:
- Развяжи язык, ты, кобылища!
Чекан, не глядя, ткнул каменным кулаком в Хореву скулу: "Закройся. С тебя, собаки, еще за провожатого спросится". От несильного с виду удара Хорь спиной и затылком грянулся о недальнюю стену, скорчился под ней, держась за лицо. Василий зыркнул на него, снова повернулся к девушке:
- Ты говорить-то будешь?
Молчит.
- А ведомо ли тебе, что отец твой замыслил на жизнь государеву покуситься? Что укрывать его - означает царю изменять, - сие тебе ведомо?
Молчит. Господи, смилуйся, сделай так, чтобы она заговорила!
- А разумеешь ли ты, что тщетно твое молчание? Мы ведь все едино сумеем тебе язык развязать. Пытки тебе не выдержать, нет. Уж не доводи до греха, скажи сама.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});