вверх. Закрутилась та с бешеной скоростью, ухнула вниз. Финист в небо взмыл, приготовился.
— Решка! — уверенно сказал Алёша, когда сокол ещё только клюв раскрывать начал.
— Нечестно! — закричал тогда Финист. — Монета ещё не остановилась, когда он выкрикнул!
— На то уговора не было. Проиграл ты.
— Нет! Давай ещё кидай!
Но и во второй и в третий раз Алёша первым оказывался. Невдомёк было Финисту, что средний брат на мгновение вперёд будущее видит, оттого и стреляет всегда без промаха.
— Хватит! — рассердился Ваня на третий раз. — Слишком много ты, Финист, о чести говоришь, а есть ли она у тебя или в веках осталась? Тебе лишь бы в драку, а враг всегда найдётся. Когда ты последний раз человеком был, а не хищной птицею? Когда не врагов искал, а жил, как все люди? Вот то-то же! Улетай Финист, улетай подобру-поздорову.
На том братья с Финистом-соколом и закончили.
***
После этого основательно побродить пришлось. Далеко умчался пёс со страху. Но только Ваня всю ниточку в клубок скрутил, как пса и приметил. Скорее даже щенка — чёрного, лопоухого. Сидел он на углу магазина, с опаской по сторонам оглядывался. Но только собрался Змеюшка его позвать, как раздался свист — красивый, переливчатый. Черныш поднялся и побрёл на звук, как зачарованный. Хотя почему как? Заметил Ваня свистуна на другой стороне улицы — в кожаной куртке-косухе и с красной банданой на голове.
— Эй, Соловей, и не стыдно тебе чужих собак красть? Дело продолжаешь, семейное?
Поднял на него Соловей глаза раскосые, зыркнул по-разбойничьи, словно два кинжала метнул. Только Ваню таким не проймёшь — усмехнулся в ответ.
— Верни щенка, лиходей.
— Ещё чего! Он ко мне сам пошёл — полная улица свидетелей!
Знает, Ваня, что околдовал его Соловей свистом, а как докажешь? Отобрать? Начнёт стражу звать. Разбирайся потом, судись, Змеюшку заметят опять же.
— Это он потому к тебе побежал, — придумал наконец Ваня, — что своего хозяина не видел. Потерялся, испугался — только и всего. Давай ещё раз: ты позовёшь, и мы позовём — к кому он пойдёт, тот и хозяин.
Расплылись губы Соловья в улыбке, подумал он, что на дурачков нарвался, что не знают они про его свист волшебный. На том и порешили.
Отвёл Соловей Черныша обратно к магазину, вернулся назад, приготовился. Как только Ваня рукой махнул, засвистел опять волшебную свою мелодию. Пёс послушно поднялся и пошёл к нему. А Ваня быстро сунул клубок ниток в лапу Змеюшке.
— Кидай, зови!
Запустил Змеюшка клубком в пса и крикнул:
— Черныш, неси!
Только мимо Черныша клубок прокатился, как всякие чары спали, и рванул пёс с радостным лаем за добычей. И сколько не надрывался Соловей, а никто его уже не слушал. Щенок и есть щенок — чего с него взять. Притащил клубок хозяину и давай вокруг него прыгать радостно.
— Ах, вы… — разозлился Соловей, набрал полную грудь воздуха, нападать собрался.
Вышел тогда вперёд Илья, потёр кулаки.
— Хорошо подумал, разбойничек? Без зубов-то не больно и посвистишь.
Постоял ещё Соловей да сдулся, словно шарик воздушный. Только в глазах злоба осталась.
— Эх, ты, — сказал ему Ваня. — Ещё и злишься, что других обмануть не смог. Взрослый уже мужик, а всё щенков воруешь, тащишь, что плохо лежит. А захотел бы — со свистом своим такие бы концерты закатывал! Поклонники бы на руках носили. Остепенись уже, дурак бедовый.
На том хождения братьев по городу и закончились.
Ну разве что, ещё назад они вернулись — к Калинову мосту — Змеюшку проводить. Народ понемногу тоже возвращаться стал. На Змеюшку с опаской поглядывали, но то, что братья рядом были, их успокаивало. В общем-то, неплохие это люди, только впечатлительные и легковерные.
Дошли братья до середины Калинова моста и остановились. Посмотрел на них Змеюшка с тоской, проводил взглядом землю чужеземную.
— Жаль, что так мало погостил. Хорошо тут у вас, и еда вкусная. А у меня там сейчас опять начнётся…
— В гостях, конечно, хорошо, да только дом твой — на другой стороне. А хочешь, чтобы жилось лучше — так сам не плошай, всё в твоих руках.
На том пожали они руки и расстались — не друзьями ещё, но и не врагами вовсе.
А Ваня ещё и в театр свой на премьеру успел. Братья же его в первом ряду сидели — вместе со всеми аплодировали.