Читать интересную книгу Лысая. Твоя жизнь изменилась, но она продолжается - Анастасия Шантамани

В ночь с 8 на 9 мая Танька и правда не приехала домой. Она приехала только на следующий день, и то только к вечеру, и застала меня смотрящей «Адскую кухню», серию за серией. Забавное шоу. Я даже и не думала, а знала бы, то раньше начала бы смотреть. Я болела за команду мужчин, в особенности за толстяка Клеменце, и еще одного кудрявого красавца. Почему-то именно эти персонажи мне импонировали. Вероятно, потому что запоминались, а женский коллектив, как обычно, походил больше на стаю змей.

Так я просидела почти весь день.

– Ну как в лесу?

– Да так, нормально, – ответила Танька. Я обратила внимание, что это не свойственный для нее ответ. Обычно у нее в рассказе куча подробностей и эмоций. Правда, в этот раз я мало придала этому значения. Их поездки по местам боевой славы не сильно меня будоражили.

Утром Танька везла меня на машине к вокзалу, у которого нас ждал Боря.

Поскольку было прохладно, я оделась в черную кофту с меховым воротником, джинсы заправила в сапоги и сверху накинула любимый голубой плащ, который делал вид, что он из змеиной кожи.

Здесь мне было прохладно в таком одеянии, но я рассудила, что в Москве должно быть немного теплее.

– Обалдеть, – выдохнула Танька. – У тебя учиться и учиться. В поездку и то на каблуках.

– Ну да, – удивленно ответила я. – Не в поход же.

Танька еще раз мечтательно вздохнула и вырулила со стоянки.

– Значит, так, – сказала она. – Обратный старт завтра в 11.00, а место отправления Боря скажет тебе сам. Поедешь – поедешь, а нет – так и нет.

– Почему нет-то? – удивилась я.

– Ну мало ли…, – Танька пожала плечами.

На остановке она оставила меня в гордом одиночестве, подробно описав двухэтажный салатовый автобус. Почему не захотела сама подождать своего друга – не знаю.

Оказалось, что поеду я в автобусе, полном темных девушек. И честное слово, первое время я словно отвлеклась от того, зачем еду. Думала, как повеселю Дружище (а он ой как их любит) своим рассказом о том, как я добиралась. Было интересно, нравлюсь ли я кому-то из них, как они меня воспринимают. Даже строила одной глазки. Мне было интересно.

Чем дальше, тем теплее становилось, а потом стало просто жарко. Разница температуры между Москвой и Петербургом оказалась едва ли не 15 градусов.

Дорога показалась мне бесконечной, и солнце жарило мне грудь так, что я постаралась отодвинуться и прикрыла ее рукой. Боялась, что и у меня будет рак. А теперь я уж точно думала, что лучше сразу с моста прыгнуть, чем пережить то, что происходило с бабулей последние месяцы. Но хочу сказать, что она в свое время отказалась от лечения. И потому все было так плохо.

Когда стали подъезжать к Москве, мне вспоминались эпизоды с бабулей. Как она показывала мне, совсем маленькой, инфузорию-туфельку, как предостерегала меня от страшных людей настолько, что я какое-то время боялась гулять одна, как заинтересованно она слушала мои детские сказки, которые я все время выдумывала, как выдавала мне по одной конфетке, чтобы у меня не было диатеза, но самое главное, как водила меня в театры, читала вслух, потакала моим капризам и разрешала мне помогать ей печь пироги и плюшки. Для меня всегда это было целым событием. Так же, как и красить яйца в Чистый четверг. Бабуля была художница, и потому рисовала действительно красивые узоры, а я изображала что-то, что казалось художеством мне. Она пыталась учить меня рисовать, до школы натаскала по математике, а в школе уже безропотно делала за меня черчение, пока я занималась совсем другими делами. Любое ее предложение объяснить мне материал я встречала в штыки: мой мозг и так раздирали тысячи ненужных сведений и более десятка неинтересных предметов. Ежедневно школа пожирала от 6 до 8 часов моей жизни только на нахождение внутри нее!!! А еще сколько пожирала за пределами!!!

– Бабуля, пожалуйста, избавь меня хоть от этого! – требовала я в истерике. Истерики в те годы у меня случались регулярно.

А еще она варила самый вкусный грибной суп. В детстве я даже боялась, что будет, если она умрет и никто его больше не сварит? Как же я без этого прекрасного супа?..

Похоже, теперь этот день совсем близок. Да и суп она не варит уже очень давно. Последний год болезнь Паркинсона заставляла ее даже пить через трубочку, и ела она уже еле-еле, но всегда сама. Не сдавалась моя чудесная бабулька.

На подъезде к Москве я попыталась отвертеться от похода к бабушке или хотя бы оттянуть его на следующий день. Жалкий предлог, что я устала, маму ничуть не тронул. Сама попытка отложить визит на завтра тоже была жалкой. Мама, к счастью, была непреклонна.

– Иди сегодня! – велела она жестко. – Бабуля спрашивает про тебя весь день.

Я обливалась потом, изнемогала от жары, но понимала, что раз мама велит так требовательно, то дело совсем плохо. Я понимаю прекрасно, что еду прощаться. Значит, она совсем умирает. Мы с Борей договорились, где встретимся, и я, попрощавшись с ним, помчалась в метро, как только автобус притормозил. У меня не было багажа, и переодеться мне не светило. Я успокоила себя тем, что дома у меня много вещей. Ополоснусь и переоденусь.

На ступеньках, ведущих к выходу из метро, я словно попала в воду, которая замедляет твои движения. Настолько боролась с собой, но я бежала и бежала, хотя мне казалось, что шаг еще больше замедляется. Я прорывалась сквозь невидимые тягучие слои, обливаясь потом на страшной жаре, которая стояла даже вечером. На одной ступеньке я даже зависла и, как мне показалось, едва не рухнула обратно, вниз. А на самой последней мне действительно пришлось резко рвануть вперед, так как сердце сковала страшная душевная боль. Я боялась – слабо сказано, меня просто трясло. Я вспомнила слова Равиля, который сказал перед полетом: «Но это же не мешает. Ты бойся и делай». Сейчас я в точности следовала его совету. Боялась и делала.

Я всегда его слушалась – так уж повелось. Влюбляться в мужчину, которого уважаешь, – это так прекрасно… Ну и что, что закончилось все ничем. Оно же было – и это потрясающе.

Когда звонила в домофон, мой голос дрожал. Я жалко проблеяла: «Я».

На большее меня не хватило.

Я почувствовала эту жуткую, просто кошмарную энергетику, еще когда входила в квартиру. Я ожидала многого, даже очень плохого, но я не думала, что визуально увижу эту страшную темную синеву и черную дыру, которая словно воронкой закрутилась за головой моей бабушки. То, что стояло жуткое ощущение, я сказать-то могу, а вот описать его – нет. Но словно появилась какая-то черная дыра, которая поглощает все живое. А вонь, кстати, тоже пропала.

Это было умирание.

Я не узнала, слово даю, не узнала женщину, лежащую на подушках. Худая, с достаточно длинными, разметавшимися по подушке волосами, с заостренными чертами лица, она тихонько стонала. Я встала как вкопанная у порога, пока дедушка не подтолкнул меня в спину.

Я села на табуретку у кровати, а дедуля устроился на полу и дал мне руку. Он старался меня поддержать, но я почти на него не смотрела. Я, как кролик перед удавом, смотрела в остекленевшие, глядящие сквозь меня неживые глаза. Если бы не редкие стоны, вырывающиеся из приоткрытого рта с идеальными коронками зубов, я бы решила, что она уже умерла. Прямо на меня из бабушкиных глаз смотрела ледяная смерть. Ее лицо позже даже мама описала, как «маска смерти». Я сама не сказала бы лучше.

Я поняла, что она где-то очень далеко и мне надо до нее дозваться, докричаться, достучаться…

– Я тебя очень люблю! – отчетливо и, вероятно, громче, чем следовало, сказала я. – Ты свет моей души.

Глаза продолжали оставаться равнодушными, но через некоторое время изо рта вырвался не то стон, не то свист, не то шепот.

– Я тоже тебя очень люблю…

И все, что я ни пыталась ей рассказать, она больше ни на что не ответила. Лишь смотрела на меня в упор невидящими глазами, в которых словно была ледяная черно-синяя пустота. Смотрела и стонала.

Я больше не могла выносить этого. Это худшее, что я видела в жизни. Еще никогда мне не требовалось столько самообладания, сколько в этот момент. Я боюсь этого больше всего, но не нет, я сижу тут и не могу удариться в панику, зарыдать или убежать и спрятаться.

Тут дедуля поднялся и достал из шкафа 1000 рублей одной бумажкой и протянул мне.

– Ты что? Зачем? Не надо! – уже почти ревела я, отводя его руку.

– Ну-ка бери! Бабушка хотела, чтобы ты взяла! Она просила!

Я забрала.

– Спасибо! – сказала я ей.

Я попыталась говорить, как мне казалось, что-то хорошее, но она явно то ли не понимала, то ли не реагировала.

– Я тебя очень люблю, – повторила я. Поднялась, поцеловала ее в щеку, коснувшись случайно щекой ледяного кончика ее носа. Я выпрямилась, развернулась и ушла, но почти тут же вернулась, взглянула на нее еще раз. Она тихонько стонала, вероятно, от боли. Энергетика была ужасная. Я убежала.