мере, в сухом остатке Сашиных впечатлений. По ее сущностным, глубинным ощущениям, все произошло именно так: стремительно, безжалостно, необъяснимо. В Сашином сознании месяцы жизни спрессовались в одну короткую сцену, наполненную изумлением и терпким немым отчаянием. Если бы Сашу спросили, что на самом деле с ней случилось, она бы, вероятно, рассказала об эпизоде на вокзале – никогда не происходившем в действительности и тем не менее правдивом. Этот ирреальный эпизод был очень отчетливым, очень живым отражением ее состояния и рухнувшего на нее из ниоткуда неподъемного события. Концентрированным экстрактом всего произошедшего с ней абсурда, сказала бы Саша.
Хотя, конечно, в реальности появление мальчика было иным.
В реальности все началось с безмерной, нестерпимой боли.
В тот день было жарко. С утра постепенно набухало душное марево. Невидимое солнце сильно припекало – сквозь облачное молоко, тонко разлитое по небу. А после полудня солнце внезапно проступило на поверхность и растеклось – густое, лучистое, праздничное. И город как будто исчез, растворился в этом бескрайнем золотистом сиянии.
Саша возвращалась домой из торгового центра. Несла глянцевый бирюзовый пакет с новенькими мокасинами. Взамен изящных, но крайне непрактичных туфель, умирающих теперь в утробе огненно-ржавого мусорного бака. Саше придется много времени проводить на ногах, и удобная обувь ей жизненно необходима. Как и любому встречающему гиду. Тем более – встречающему в Анимии, в благодатном, напоенном безмятежной радостью городе, куда, несомненно, стекаются каждый день толпы странников.
И вдруг на Сашу изнутри обрушился первый болевой удар. Тяжелая острая боль врезалась в живот и провернулась там несколько раз крупным шурупом. Саша остановилась, прислонилась плечом к рекламному щиту, прикрыла глаза. Несколько мучительно долгих секунд ощущала, как кровь приливает к вискам, как сердце отчаянно толкается, словно ища выхода из груди. Но затем все прошло. Сердце начало успокаиваться, болевой шуруп исчез, оставив внутри теплую, как будто чуть подкравливающую пустоту. Видимо, это был обычный спазм – возможно, из-за слишком острого хот-дога, съеденного на ходу, всухомятку. Саша медленно выдохнула и двинулась дальше, сквозь залитую слепящим светом улицу.
Мимо проплывали неразличимые, растворенные в солнце здания, площади, скверы. Саша и не стремилась их разглядеть, не пыталась вытащить из солнечной слепоты родные, до мелких подробностей знакомые очертания. Исчезнувший в летнем сиянии Тушинск заново выстраивался в Сашиных мыслях совсем по-иному. Обрастал чужими, инородными чертами. Мысленно Саша была уже далеко.
Завтра вечером у нее самолет. Осталось проводить Кристину, и можно с легким сердцем отправляться в новую жизнь. Сначала они думали вместе лететь до Москвы и попрощаться в аэропорту, разойтись каждая в сторону своего теплого, трепещущего, налитого живыми красками будущего: Кристина к выходу в город, Саша – к стойкам регистрации на международные рейсы. Но билеты на один самолет взять не получилось, и в итоге Кристина решила ехать поездом. Ничего страшного, попрощаются утром в стенах родного тушинского вокзала, среди гулкой прохлады и не обновляемого годами бежевого цвета, который стал теперь для Саши текучим, рассыпчатым, согревающим. Превратился в ласковое предощущение горячего южного песка.
Кристине месяц назад исполнилось шестнадцать. Она уже почти взрослая, через год будет поступать в столичный вуз. Одиннадцатый класс отучится в Москве. Будет жить в сахарно-белой, светлеющей огромными панорамными окнами отцовской квартире. Отец оплатит ей хороших репетиторов, достойные подготовительные курсы. И у Кристины обязательно все сложится легче и быстрее, чем у Саши. Ей не придется ждать много лет, чтобы начать желанную жизнь.
У входа в подъезд Саша наконец огляделась, застыла, всматриваясь в привычные контуры и цвета. Словно заранее прощаясь с родным двором. Вокруг буйно цвела сирень, сияла напитанная светом тополиная листва, пятнились солнцем серые прямоугольники панельных домов. Все улыбалось, все было легким, праздничным, благословляющим Сашу в добрый путь. И лишь настороженно поскрипывали пустые качели – видимо, только что оставленные кем-то невидимым, успевшим молниеносно испариться. В этом размеренном скрипе будто звучал какой-то недоуменный протяжный вопрос, но какой именно, Саша разгадать не могла. Она лишь почувствовала, что на самом дне бурлящей в голове лучезарной музыки – радостной симфонии предстоящего отъезда – раздалась неуловимо тихая безутешная мелодия. Потянулась тоненьким потоком встречного течения.
Дома было прохладно и слегка сумрачно. Кристина так и не раздвинула с утра шторы, и по квартире плавал оливково-зеленый мутноватый свет. Лишь Сашина комната была распахнута солнцу, горячо дышала ромбами нагретого паркета.
– Мам, это ты?.. – небрежно протянула Кристина из ванной. – Где твои щипцы для волос?
Саша босиком прошла на кухню, достала из холодильника стеклянную морозно-свежую бутылку лимонада.
– Я их уже упаковала, вечером отвезу бабушке.
– Бабушке-то они зачем? С ее тремя волосинами. Лучше бы мне отдала, раз тебе не надо.
Шершавые ледяные пузырьки хлынули весело и щекотно, слегка оцарапали пересушенное горло. Внутри растеклась приятная прохлада.
– Купишь себе свои. В Москве.
– Ну допустим. А гель для укладки? Тоже упаковала?
– Вчера вечером.
– О май гад, в этом доме есть хоть что-то неупакованное? Я вообще-то еще здесь, если кто не заметил.
– Не ворчи. Тебе и так хорошо, без всякой укладки.
Саша убрала лимонад и неторопливо прошлась по квартире, уже налившейся полупрозрачной нежилой пустотой. Оголенные стеллажные полки, расчищенный до глянцевого блеска письменный стол, свободные, словно от внутренней распирающей легкости открывшиеся шкафы – все смотрело безучастно, отстраненно. Будто с фотографий мебельного каталога. Обезличенные, потерявшие живую сердцевину предметы обстановки. И лишь кремовые обои в Сашиной комнате – лишенные привычно плотного слоя картин и фотографий – казались теперь ранимыми, осиротелыми. Едва различимый узор из тонких листиков дышал тепличной трогательной беззащитностью.
Почти все Сашины и Кристинины вещи были разложены по сумкам, чемоданам, картонным коробкам. Часть из них отправится в Москву, часть – в Анимию. Остальное Саша отвезет сегодня вечером на мамину квартиру. А сюда через неделю въедут новые жильцы и наполнят пространство своими личными предметами, звуками, запахами. Будут наслаивать на стены собственные, никак не связанные с Сашей воспоминания.
– Ладно, мам, я пойду. Утюга я, кстати, тоже не нашла. Ты прямо так торопишься уехать?
Кристина вышла из ванной. Расправила на коленях мятую юбку и вопросительно посмотрела на мать. Тоненькая, костистая, словно острая весенняя ветка, еще не покрывшаяся листвой. Длинная шея, взъерошенные медно-темные волосы. Глаза-каштаны: ярко-коричневые, гладкие, с переливами.
Саша в ответ чуть заметно улыбнулась.
– Во сколько придешь?
– Вечером. Поздно. Ложись спать, меня не жди.
– Напоминаю, что у тебя завтра поезд в восемь утра. Если вдруг забыла.
– Не забыла, не переживай. – Кристина демонстративно закатила глаза. – Ну не высплюсь я, и что? В поезде посплю. В конце