Читать интересную книгу Стремнина - Бубеннов Михаил Семенович

…Но вот и берег.

Несколько рабочих, все в резиновых сапогах, загодя войдя в реку, подхватили катер за края бортов и выволокли его на галечную отмель. Не успел Арсений соскочить на землю, рабочие уже потащили из катера тюки газет.

— Вот он, глядите! — потрясая газетой, закричал Сергей Кисляев, бывший солдат, кареглазый, разбитной парень с выгоревшим на солнце до льняной белизны чубом. — До чего хорош! И уже майор!

И всегда-то рабочие с жадностью накидывались на газеты. Но сегодня с особенной торопливостью расхватали тюки: страницы газет были заполнены портретами космонавта-2 Германа Титова, всего четыре дня назад более семнадцати раз облетевшего вокруг Земли. У плиты стало шумно. Заговорили на все голоса, обрывисто, крикливо, перебивая друг друга:

— Уму непостижимо!

— Отчаянный человек!

— Между прочим, мой земляк.

— Еще скажешь, сродственник?

— Не сродственник, а из одного района.

— Расхвастался!

— А я своими глазами видел, как он летел.

— Где летел, чего городишь?

— Прямо над Ангарой. Как звезда первой величины.

— Померещится же!

— И даже спал в полете, вот ведь чудо! Как ни говори, а в невесомости.

— Подумаешь, чудо! Да я где угодно усну, лишь бы мошки не было.

С невольной улыбкой прислушиваясь к разноголосице вокруг плиты, Арсений выкладывал из чемодана спиннинговые катушки, лески в хрустящих целлофановых пакетах, разные тюбики и флаконы, коробки с патронами для малокалиберной винтовки. Он ждал, что взрывники, завидев привезенные им покупки, вот-вот бросятся к плите. Но они были полностью во власти молодого, улыбающегося космонавта. «Занятно! — сказал себе Морошка. — Совсем разные люди. А сейчас — как близнецы. Перед большим подвигом, стало быть, все и хорошеют, и умнеют, и смелеют…»

А вокруг не стихала восторженная разноголосица, густо приправленная, однако, шуточками, что было вполне обычным для нравов на Буйной.

— Одно слово — герой, а мы кто?

— Везет же людям! На весь мир прогремел!

— Тебе и повезет — ты не полетишь. Прижмешь хвостик…

— Я? Да я, если хочешь знать…

— Кишка тонка.

— А чего тут особого? Почему не полетит? Нажмут кнопку — и полетит. Куда денется? Нажмут кнопку — и сядет. Все техника.

— Да его на земле укачивает!

— Так то со спирта.

— Га-а-а!..

Арсений наконец-то опорожнил свой чемодан.

— Сейчас всем приходится и поахать и подумать, — заговорил он, но таким тоном, будто обращался не к бригаде, а в задумчивости рассуждал сам с собой. — Всем до одного…

— Перебор! — воскликнул Мерцалов, словно весело радуясь неудаче своего соперника в картежной игре. — Чего, например, мне сейчас особо утруждать свой мозг? Я не собираюсь лететь!

— А жить?

Запрокинув голову, Игорь Мерцалов, высокий поджарый парень, заросший выше ноздрей черной кабаньей щетиной, в модной, но затасканной куртке заморского пошива, прогоготал на всю Буйную, как с эстрады.

— Не думаю, что эти полеты чем-то особо поучительны, — сказал он затем, с важностью расправляя плечи. — Что они имеют какое-то… особое… значение…

— А я вот думаю, — возразил Морошка, как обычно, мягко, раздумчиво, но с той редкостной твердостью, которая не обижает людей. — Они заставили всех нас получше приглядеться к себе. Разве не так? Мы увидели себя, как в зеркале. На вид, может, еще и неказисты, но силенка есть…

— Это зовется народной гордостью, — обращаясь к Мерцалову и желая задеть его своей намеренной поучительностью, пояснил Сергей Кисляев. — Ты, как человек сильный по части философии, должен знать, что она способна двигать историю.

— Конечно, теперь мы возгордимся! — нисколько не смутившись, вдохновенно подхватил Мерцалов. — Все будем ходить с задранными носами. Пока не обгорят на солнце и не облупятся до болячек.

— Ерунда! — ответил Кисляев. — Раз выдался случай, мы, конечно, погордимся, а уж носы-то сбережем.

— Не миновать и другой беды, — продолжал свое Мерцалов. — Где гордость — там и бахвальство. А по этой части мы здорово грешны.

— Кругом одна беда! — подивился Кисляев. — На все ты, Игорь, смотришь как-то вкось…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Мой глаз — как алмаз.

— Тогда душа косоглаза.

— Ты мою душу не тронь!

— Какая она у тебя недотро-ога!

— Ну, будет, будет вам! — привычно остановил их Арсений, всеми мерами старавшийся поддерживать среди рабочих, иногда лишь по одной нужде, мир да лад. — Тут и спорить-то не о чем: раз силенка есть — все сможем.

— Уже намек, — с усмешкой отметил Мерцалов.

— Смекалист ты, — похвалил его Арсений.

— Значит, о прорези твердо решено? — переспросил Кисляев. — Доделать?

— Решалось в райкоме.

— Да, задача…

— Позаковыристей любой незадачи.

— Когда расскажешь?

— Вечером…

Совершенно так же, как умел Морошка по небольшим изменениям рельефа дна на шивере замечать любые изменения в многоструйной ангарской стремнине, умел он по незначительным приметам в поведении рабочих безошибочно разгадывать их не очень-то сложные житейские тайны. Но сейчас ничто не говорило о каком-то происшествии на Буйной. «Что же с нею?» — без конца гадал Морошка. Он ни на секунду не забывал о Геле, и мысли о ней, не мешая другим мыслям, не сливаясь с ними, текли вроде подземной речки.

Затаенно вздохнув, Арсений указал Кисляеву глазами на покупки, разложенные на плите:

— Делите.

Когда большинство взрывников, свертывая и пряча газеты, кинулись на зов Кисляева, Арсений подозвал к себе Володю Полетаева и заговорил вполголоса:

— Постарался ты…

— Много породы, да? — весело переспросил Володя.

— Боюсь, подзавалили судовой ход…

— Да ну?!

— Течение совсем не то…

— Что же делать?

— Пусть бакенщики протралят в том месте, — приказал Морошка. — А ты сбегай-ка на стоянку к Васюте. Скажи, чтобы на повороте сильнее, чем всегда, отжимал плот к берегу, а то недолго до беды — забросит на камни.

Во всем сказывалась ранняя возмужалость и степенность молодого прораба-сибиряка: и в осторожных жестах, и в миролюбивом, изучающем взгляде, и особенно в редкостной манере разговаривать — не спеша, с раздумьем и очень доверительно. Он недолго прожил в городе, лишь когда учился в институте, и второй год как возвратился в родные места. Отчасти по этой причине, а больше всего, вероятно, по воле самого Морошки, всегда избегавшего похвальбы показной образованностью, в его речи сохранялось многое от говора приангарской сельщины.

— Значит, убирать будем? — спросил Володя.

— Вернешься, пойдем с волокушей.

— А-а, одна канитель! Земснарядом бы…

Морошка взглянул на земснаряд, густо дымивший в верхней части шиверы, и спросил:

— Много там еще работы?

— Завтра закончит.

— Закончит — тогда и переставим.

Мимо земснаряда неслась по течению моторная лодка. Арсений догадался: моторист Борис Белявский и сигнальщик, стоявшие на посту, преграждая путь судам до взрыва, возвращались на стан. И все же Морошка почему-то спросил, не спуская с лодки зоркого взгляда:

— Новичок?

— Он, — подтвердил Володя.

— Вот с ним и сбегай!

II

На двери своей избы Арсений не увидел замка. «Здесь», — подсказало сердце. Уезжая в Железново, Морошка оставил запасной ключ не суматошному Володе, который мог и потерять его, а Геле Гребневой: ей нужен был свободный доступ к рации.

Дверь оказалась на крюке. «Что она, днем-то?» — с недоумением подумалось Морошке. Ему пришлось постучать, и только тогда он услышал осторожные шаги Гели. Некоторое время она почему-то молча выжидала за дверью. «Слушает, — понял Арсений. — Остерегается». Он постучал во второй раз, и тогда Геля нарочито приглушенно, будто издалека, спросила:

— Кто там?

Как всегда, Морошка задержался с ответом…

— Уходи отсюда! — сердито крикнула Геля. — Уходи, а то худо будет!

— Геля, это я, — отозвался теперь Морошка.

— Ой, это вы, Арсений Иваныч? — воскликнула Геля упавшим, но все же обрадованным голосом и поспешно сняла крюк. — Да что ж это я? И ждала ведь, и недоглядела… — добавила она уже смущенно.