„Точно так, — продолжал он, — и ты, мой друг, уже более не трудись и роли своей не тверди“. „Вот хорошо! — возопил я. — Роли своей не учи; да она у меня уже давно выучена, и поэтому все труды и старания мои были напрасны. Спасибо!“. „Ну, что делать, голубчик! Так уже и быть, я сам о том горюю, у меня и у самого было много выучено; но что делать, произошли обстоятельства, и обстоятельства такие, что нам теперь и помышлять о том более уже не можно“. „Но какие же такие?“ — спросил я. „Ну, какие бы то ни было, — сказал он, — мне и сказать тебе не можно, а довольно, что то дело кончилось и ему не быть никогда“. Сказав сие, побежал он от меня как молния, что так я остался в превеликом изумлении и на него в досаде» [5/1, 493].
Так и не смог потом Болотов установить причину неудачи с организацией театрального зрелища. Но главными затейниками и в устроении здешних балов и маскарадов оставались те же Г. Орлов и А. Зиновьев. Молодые офицеры во главе с ними стали желанными на проводившихся в здешнем «общественном городском доме» свадьбах, зал которого бесплатно сдавался на вечер под какое-либо торжество. Дом этот стоял поблизости от местной городской ратуши в Альтштадте — старом районе города.
Один из маскарадов у Н. Корфа с участием Г. Орлова запомнился А. Болотову особо: «разные дикие старинные и новые народы, художники и мастеровые, но и движущиеся предметы (шкафы, пирамиды и т. д.) приводили в восторг и удивление». Сам Г. Орлов был одет в костюм древнеримского сенатора, который так ему подходил, что А. Болотов и другие, невольно им любуясь, говорили в один голос: «Только бы быть тебе, братец, большим боярином и господином; никакое платье тебе так не пристало, как сие». Эти слова оказались пророческими.
Здесь, по свидетельству А. Болотова, Г. Орлов якобы вступил в масонскую ложу, но кроме этого никаких сведений о связях Григория с масонами в дальнейшем не обнаружено.
Прибытие в Петербург. Обстановка при малом дворе
В марте 1759 г. Григорий вместе со Швериным переправляется в Петербург, где прусский подданный при поддержке наследника русского престола Петра Федоровича был поселен не как военнопленный, а как «знатный иностранец» в прекрасном дворце Строганова у Полицейского моста на Невском. Григорий устраивается по соседству, в доме придворного банкира Кнутсена, рядом со старым деревянным императорским дворцом, на пересечении Мойки с Невским проспектом (новый Зимний дворец начал эксплуатироваться в 1762 г., но полностью внутренняя отделка его завершена была только в 1768 г.). По плану Растрелли старый дворец состоял из трех корпусов, соединенных галереями и выходивших фасадами на Адмиралтейский луг.
Молодая великая княгиня Екатерина Алексеевна только в конце 1758 г. простилась с уехавшим на родину любовником, знатным поляком, будущим королем Полыни, Станиславом Понятовским, который за несколько месяцев до отбытия попал в пикантную ситуацию, будучи схвачен в Ораниенбауме людьми мужа Екатерины Петра Федоровича. Здесь размещался тогда малый двор, и поляк направлялся на тайное свидание с Екатериной.
Понятовский прибыл переодетым, чтобы не быть узнанным, причем в этот раз он не предупредил великую княгиню о своем визите. При въезде ночью в Ораниенбаум карста его была остановлена компанией Петра, поинтересовавшейся у сопровождавшего скорохода, кого он везет. Скороход, как было условлено заранее, ответил, что везет портного для великой княгини, карета была пропущена, но фрейлина Екатерины, любовница Петра, Елизавета Воронцова, стала зубоскалить по поводу так называемого портного и великий князь повелел схватить и доставить к нему незнакомца на допрос. «Незнакомец» к этому моменту уже провел с любовницей не один час, и в нескольких шагах от павильона, занимаемого великой княгиней якобы для приема ванн, был схвачен за воротник и доставлен пред очи наследника, который тут же его опознал.
Петр начал выяснять, спал ли он с его женой, но Понятовский запирался и, после нескольких часов пребывания в камере, дал понять зашедшему к нему начальнику Тайной канцелярии А. Шувалову, что было бы в общих интересах эту историю замять. После некоторых раздумий Петр отпустил Понятовского, а Екатерина предприняла кое-какие шаги к сближению с Е. Воронцовой. Через три дня в Петергоф, куда вернулся любовник великой княгини и где должны были отмечаться именины наследника — праздник святого Петра, прибыл весь малый двор. Танцуя вечером на балу менуэт с Е. Воронцовой, Понятовский сказал: «Вы могли бы осчастливить несколько человек сразу» и услышал в ответ: «Это почти уже сделано. Приходите в час ночи с Львом Александровичем (Нарышкиным. — Л.П.) в павильон Монплезир. Вы найдете меня у великого князя».
Встреченный в условленный час у названного Воронцовой павильона поляк некоторое время провел в ожидании, и когда Петр освободился от своих друзей, увидел его, будучи в самом благодушном настроении. Великий князь с улыбкой сказал: «Ну не безумец ли ты? Стоило признаться сразу, и никакого шума не было бы». Поляк польстил Петру, высказав восхищение бдительностью его людей, после чего окончательно развеселившийся хозяин заметил, что теперь их компании не хватает четвертого участника этой истории, и пошел в покои своей жены, вытащил ее из постели, позволив натянуть чулки, и привел в свое общество без туфель и нижней юбки. До четырех часов утра все четверо веселились и хохотали как близкие друзья.
Этот эпизод, рассказанный самим С. Понятовским, достаточно полно освещает взаимоотношения будущего императора с императрицей.
В 1760 г. Григорий перешел на артиллерийскую службу и был назначен адъютантом генерала графа П. И. Шувалова (П. Шувалов возвысился благодаря брату своему Ивану, фавориту императрицы Елизаветы Петровны, и женитьбе на ее подруге, Мавре Егоровне Шепелевой). Обязанности адъютанта, собственно, ничем не отличались от курьерских: ему надлежало развозить и разносить письма, записки, приглашения, распоряжения и т. д., благодаря чему, а также вследствие своей природной благожелательности, круг знакомств Григория в скором времени оказался весьма широким. Поскольку П. Шувалов, находясь в должности генерал-фельдцейхмейстера, являлся начальником всех фейерверков двора (проводившихся, как правило, три раза в год — на Новый год и дни рождения и коронации императрицы), то Григорию волей-неволей пришлось исполнять отдельные поручения, касавшиеся приготовлений и демонстрации пиротехнических средств. В эти годы фейерверки в Петербурге проводились на громадном помосте, установленном на сваях посреди Невы возле развилки перед Ростральными колоннами.
Развозимые записки были разного свойства, в том числе и любовные, получательницами которых были конечно же и жившие во дворце фрейлины ее императорского величества, как правило, не отличавшиеся особой строгостью в отношениях с мужчинами.
Благодаря той же Мавре Егоровне при дворе появилась новая «должность» смотрительницы над фрейлинами, или — если сказать более откровенно — надзирательницы, устроенная для дочери временщика Анны Иоанновны Бирона, известной после принятия ею православия под именем Екатерины Ивановны. Некрасивая, кривобокая, и от того несколько горбатая, Екатерина Ивановна занимала комнату, примыкающую к помещениям фрейлин, и потому являла собою своеобразный «контрольно-пропускной пункт» на подступах к веселым красавицам. Должность эту предприимчивая Екатерина Ивановна сделала, как говорили, и прибыльной, и приятной: кроме пользования дворцовым довольствием она ввела негласную пошлину, которую, по свидетельству великой княгини Екатерины Алексеевны, любители любовных приключений оплачивали иной раз не только деньгами.
Екатерина Ивановна была обласкана императрицей Елизаветой, называвшей немку «принцессой Курляндской». За игрой в карты «принцесса», благодаря своему происхождению и охотному общению на немецком языке, сблизилась с Петром Федоровичем, а Екатерина называла новоявленную соперницу без тени ревности «маленьким уродом». Григорию Орлову, несомненно, также приходилось прибегать к услугам Екатерины Ивановны.
П. Шувалов, по существовавшей при дворе со времен Петра I легкости нравов, имел в это время любовницей княгиню Елену Степановну Куракину (урожденную Апраксину), с которой, бывая по роду службы в доме генерала, вскоре познакомился Григорий Орлов и сильно ею увлекся. Увлечение оказалось взаимным, о чем скоро стало известно могущественному генералу.
Г. Орлов пережил с Е. Куракиной в течение двух лет бурный роман, доставив своему шефу немало горьких минут, любовная эта история стала известна при малом дворе, а вместе с тем и молодой великой княгине Екатерине Алексеевне, пожелавшей познакомиться с дерзким капитаном, любовником прекрасной Елены, славившейся своим вкусом на мужчин.