— Ладно, когда он переедет на работу в другую страну, мой дом — твой дом, — рассмеялась Виолета.
За ужином мы говорили о лондонских маршрутах: о достопримечательностях, которые и вправду стоит посетить, о местах, где можно поесть и где можно сделать покупки, о башнях, откуда открывается необычный вид на город, об интересных людях, живущих в Лондоне, — в общем, обо всем понемножку. Но Виолета обнаруживала такие обширные познания, что я только диву давался.
Даже не помню, что подавали на ужин, уверен только — еда была восхитительная. Коньяк (обычно за ужином я не пью, потому что меня начинает клонить в сон) на этот раз совершенно на меня не подействовал. А Виолета смотрела на меня и радостно улыбалась, видя, что мне хорошо в ее доме.
— Ты всегда так гостеприимна с чужеземцами, которые останавливаются у твоих дверей, зачарованные магией единорога?
Она лишь рассмеялась в ответ.
Когда женщина с восточными чертами лица убрала со стола приборы, было уже полдесятого. Я сказал, что ухожу, но Виолета возразила — дескать, еще слишком рано. Я пытался настаивать, но в конце концов мы продолжали болтать.
— Тебя кто-то ждет? — спросила она.
— Нет.
— Ты с первого взгляда напомнил мне одного человека, которого я знала в другой жизни, много лет назад.
— Ну конечно, еще в детстве, — нашелся я с ответом и продолжил: — Единороги притягивают меня, потому что напоминают о самом начале жизни. Знаешь, сейчас я перечитываю роман, который открыл для себя еще подростком. Его действие как раз происходит в Лондоне…
В Виолете проснулось любопытство, глаза ее широко распахнулись.
— …это «Портрет Дориана Грея».
— А, та книга… — В голосе ее послышалось разочарование.
— Тебе не нравится «Портрет Дориана Грея»?
— Нравится, только Уайльд — женоненавистник. Подожди-ка, у меня здесь подчеркнуто.
Виолета поднялась, сняла с полки толстый томик и принялась перелистывать страницы.
— «Все, кто любил меня, — таких было не очень много, но они были, — упорно жили и здравствовали еще много лет после того, как я разлюбил их, а они — меня. Эти женщины растолстели, стали скучны и несносны».[6] По-моему, это дурной тон.
— Тут ты права, Виолета. Но меня привлекает в Уайльде совсем другое. Во-первых, у него встречаются весьма интересные рассуждения об эстетике, а во-вторых, он имеет свою точку зрения на вечную жизнь. «Вечная молодость, неутолимая страсть, наслаждения утонченные и запретные, безумие счастья и еще более исступленное безумие греха…» Вот подлинный двигатель жизни. Все великие люди мечтали жить вечно, но только в молодом теле. Однако все они были обречены обрести мудрость, крупицу мудрости, несколько граммов мудрости лишь тогда, когда становились дряхлыми стариками. И вот в возрасте восьмидесяти лет эти мудрецы ясно понимали, что до сих пор ничего не знают. Все это очень печально. Ты проводишь всю жизнь за письменным столом, старея, теряя зрение над книгами, забывая жить, — и в конце концов узнаёшь, что почти не жил. Твой интеллект, которому следовало бы получать удовольствие от прочитанного, тоже ощущает растущее неудовлетворение по мере того, как увеличивается груз знаний. В молодости ты не путешествуешь, потому что у тебя нет денег, а когда в зрелости начинаешь ездить, у тебя не хватает сил на любовь, на иллюзии, и ты приходишь к заключению, что жизнь — ничто.
Виолета смотрела на меня пристально, как человек, который что-то знает, но не хочет или не может рассказать. В ее глазах заблестели две влажные точки — так бывает, когда огромная туча готова вот-вот распахнуться и пролиться дождем и мы понимаем, что ливень неизбежен. Теперь улыбка девушки стала неуверенной, словно Виолета готова была поддерживать разговор до определенных пределов, но не осмеливалась или не желала высказать то, что знала и чувствовала на самом деле. Она молчала, но ее взгляды и жесты посылали мне сотни идей, которые я ловил на лету. Наконец Виолета взглянула на часы.
— Уже одиннадцать, Рамон, а завтра рано утром я уезжаю в Эдинбург. Послезавтра снова буду здесь. Если хочешь, я покажу тебе этот квартал, проведу по самым живописным здешним уголкам… Которые так притягивают иностранцев, — добавила она не без иронии.
Я улыбнулся, польщенный ее словами.
— Договорились. Но пообещай, что расскажешь об одном своем загадочном родственнике.
— Жду тебя здесь в четверг, в четыре. Мы попьем чаю в заведении, которое не оставит тебя равнодушным, — ответила Виолета, оставив мою реплику без внимания.
Уже покинув ее дом, я понял, что мы позабыли вызвать такси, но мне было все равно. Я пешком добрался до станции Ноттинг-Хилл, наслаждаясь радостью этой ночи. Теперь я не пошел по Бейсуотер-роуд, а предпочел Кенсингтон-Черч. Вместе со мной путешествовали единорог и Виолета, кружась в моей голове.
Когда я добрался до дома Рикардо Лансы, был уже час ночи. Я страшно устал; не раздеваясь, повалился на постель и заснул.
II
Сны атаковали меня, точно чайки в фильме Хичкока. Наутро я ничего не помнил толком, но в этих сновидениях были погони, неожиданные потрясения, отчаянная борьба, холодный пот, слезы, безнадежное вожделение и психические отклонения. Проснулся я с большим пятном спермы на простыне. Мне сразу вспомнился монах из «Сансары», красивейшего фильма об аскезе, любви, сексе и семье.[7]
Пока я завтракал — грыз яблоко и макал печенье в кофе без кофеина, но с молоком, — я начал припоминать кое-что еще из своих снов. В моей памяти всплыл образ нимби, маленького единорога (ведь единороги бывают разных видов и размеров), созерцавшего сотворение мира в Синтрийском лесу. Не знаю почему, но я был уверен, что дело происходит именно в этой местности под Лиссабоном. Своим единственным рогом нимби прикасался к камням — и камни, словно родники, начинали источать воду. Из плодов, которые поедал единорог, вырастали цветы, и все вокруг становилось прекрасным. А потом я его потерял. Так бывает, когда на шкале радио находишь станцию, которую долго искал, а потом звук пропадает и больше уже не возвращается.
Я сделал пометку в записной книжке: «Поговорить с Виолетой о моем сне» — и тут же подумал, что девушка станет надо мной смеяться, что все это комично, что, вероятно, мне следует дождаться, пока она сама заговорит об этих мифических персонажах моих сновидений.
* * *
Поздним утром я прогулялся по Пикадилли от парка Грин и Букингемского дворца в сторону Сохо. Окрестности дворца были полны туристов: европейцев, японцев и индусов. Группа советских ребят (все из Узбекистана) попросила меня их сфотографировать; с той же просьбой ко мне обратились индусы из Шотландии. Поскольку я был в хорошем расположении духа, я всякий раз улыбался в ответ, не придавая чрезмерного значения этой слегка нелепой ситуации.