Читать интересную книгу Война роз. Право крови - Конн Иггульден

Дерри не удивился бы, увидев, как Сомерсет мчится на него с требованием сатисфакции, хотя видно было, как один из приближенных что-то напряженно нашептывает ему на ухо. Благородства и достоинства в мелкой сваре нет, герцогу это не по чину. Брюер мысленно вздохнул: теперь несколько суток кряду надо будет тщательней выбирать место под ночлег, а выходить всегда в сопровождении. Всю свою жизнь он только и делал, что противостоял спесивости лордов, и знал от и до, насколько они почитают за право – можно сказать, чуть ли не основную свою обязанность – требовать сатисфакции за нанесенную обиду, впрямую или исподволь. Ну а обидчики их вынуждены уныривать и увиливать, пока не восстановится естественный ход вещей, по итогам которого их найдут избитыми до полусмерти, а то и укороченными на палец или ухо.

С возрастом запас терпения Дерри по отношению ко всему этому фанфаронству начал как-то оскудевать. Он знал: если Сомерсет подошлет к нему пару громил, которые намнут ему бока, то ответом будет то, что однажды ночью герцогу перережут горло. За годы войны Брюер уяснил для себя прежде всего то, что титулованные особы гибнут так же легко, как и простолюдины. Эта мысль вызвала перед его внутренним взором облик отца Сомерсета, павшего от меча на улицах Сент-Олбанса. Старый герцог был поистине львом. Его пришлось сломить, потому что он не сгибался.

– Бог да хранит тебя, старый греховодник! – пробормотал Дерри. – Ладно, черт побери! Ради тебя я его не трону. Но только держи этого расфуфыренного петуха от меня подальше, хорошо?

Он поднял глаза к небу и глубоко вздохнул, надеясь, что душа старого друга расслышала его слова.

В воздухе явственно чувствовался запах гари, от которого где-то снизу по глотке словно водил навощенный палец. Значит, те, кто шел впереди, подняли в воздух новые столбы дыма и боли, выволакивая из погребов и кладовых мясные отрубы и засоленную дичь, угоняя с подворий скот, чтобы забить его прямо на дороге. К концу каждого дня колонна королевы неизменно приближалась к форпосту из отбросов, что встречал ее на входе в городок или село. После двадцатимильного перехода за один лишь вид хлопающего крыльями каплуна, от которого потом не останется и «кукареку», люди готовы были, теряя человеческий облик, погромить еще несколько маноров и пожечь еще несколько деревень, сокрыв все свои грехи в огне и пепле. Безусловно, пятнадцати тысячам человек требовалось пропитание, иначе армия королевы истаяла бы прямо в дороге, дезертировав и разбредшись по сероватым зимним долам. И все равно это было Дерри поперек души.

Шпионских дел мастер хмуро созерцал дорогу, машинально поглаживая шею Возмездию – одной-единственной лошаденке, которая была у него за все время. Пожилое животное умно покосилось одним глазом: нет ли там яблока или морковки. Пришлось предъявить пустые ладони, и Возмездие утратил интерес к хозяйской ласке. Впереди вместе со своим сыном ехала королева в сопровождении дюжины лордов, все еще надутых от гордости, даром что после поражения Йорка при Уэйкфилде счет шел уже на недели. Путь на юг представлял собой не напористый бросок отмщения, а плавное передвижение сил, от которого сторонникам и противникам каждое утро высылались уведомления. Впереди лежал Лондон, и королева Маргарет не хотела, чтобы ее мужа по-тихому умертвили с ее приближением.

Ясно уже сейчас: вызволить короля будет задачей непростой. Граф Уорик потерял при замке Сандал отца. Душу ему рвет от горя и боли, как и сыну Йорка Эдуарду – это столь же верно, как и то, что земля сейчас стылая, а ночи длинные. Двое разгневанных молодых людей лишились отцов в одной и той же битве, а судьба короля Генриха сейчас в их руках.

Дерри невольно вздрогнул, вспоминая последний возглас Йорка перед казнью: единственное, что получится у королевских прихвостней – это поднять на мщение их с Невиллом сыновей. Брюер покачал головой, смахивая рукавом холодную соплю, которая капала на верхнюю губу. Да, старая гвардия уходит с этого света – один за одним, один за одним. Те же, кто остается, уже не так статны. Скудеет порода, мельчает. Лучшие уже все полегли.

* * *

Порывы ветра били о бока палатки, в то время как Уорик, глядя на двух своих братьев, поднял кружку.

– За нашего отца, – произнес он.

Джон Невилл и епископ Джордж Невилл эхом повторили его слова и выпили, хотя вино было холодным, а день – еще холодней. Ричард Уорик прикрыл глаза в краткой молитве о душе своего отца. Ветер налетал и трепал парусину: братьев как будто атаковали со всех сторон, а они находились в самой сердцевине этой бури.

– И какой же безумец отправляется воевать зимой, а? – со вздохом задал вопрос граф Уорик. – Вино, признаюсь, неважнецкое, но все остальное выпито. Во всяком случае, мне доставляет радость находиться с вами, олухи вы эдакие, несказанно мне дорогие. Говорю это без всякого притворства. А еще скажу, что мне очень не хватает моего старика.

Он намеревался продолжить, но внезапная волна горя сдавила ему горло, и голос сорвался. Воздух комом встал в глотке, так что не продохнуть, а глаза вдруг затуманились. Недюжинным усилием Ричард выдохнул, а затем медленно втянул воздух сквозь зубы, после чего проделал это повторно, пока не восстановился дар речи. Все это время его братья не вымолвили ни слова.

– Мне не хватает его наставлений и его теплой привязанности, – продолжил Уорик. – Не хватает его гордости и даже разочарованности во мне, хотя бы потому, что его нет здесь, дабы ее ощущать. – Двое братьев смешливо хмыкнули, понимая, о чем идет речь. – А теперь все кончено, и ничего не изменить. Я не могу возвратить ни одного своего слова или донести до него хотя бы что-то, что я совершу его именем.

– Всевышний услышит твои молитвы, – ободрил его Джордж. – Остальное же подернуто пологом священной тайны. Было бы греховной гордыней полагать, что нам по силам раскрыть умысел Божий в отношении нас и нашего семейства. Это, брат, тебе не по силам – и к тому же, незачем горевать по тем, кто уже испытывает безраздельное блаженство.

Уорик, потянувшись, приязненно потрепал епископа за шею. Слова подействовали неожиданно успокаивающе, и он испытал гордость за своего младшего брата.

– Есть ли у тебя какие-то новости о Йорке? – с кроткой невозмутимостью спросил Джордж.

Из троих сыновей Невилла епископ воспринимал смерть отца, пожалуй, наиболее спокойно, без ярости, которая поедом ела Джона, или мрачной озлобленности, с которой открывал по утрам глаза Ричард. Что ни уготовано им впереди, в нем непременно заложена цена за все беды, все страдания, которые им пришлось вынести, считал Джордж.

– Эдуард ничего не пишет, – сказал Уорик с нескрываемым раздражением. – Я бы даже не узнал о его победе над Тюдорами, если б не их собственные пораженцы, все в рванине, которых поймали и допросили мои люди. Последнее, что я слышал, – это что Эдуард Йоркский сидел на горе битых валлийских лучников и заливал свое горе по потере отца и брата. Мои послания насчет того, как я отчаянно нуждаюсь в нем здесь, остались без ответа. Я знаю, что ему всего лишь восемнадцать, но в его возрасте… – Ричард подавленно вздохнул. – Иногда я думаю, что в его медвежьих габаритах по-прежнему кроется мальчик. Не понимаю, как он может мешкать в Уэльсе, предаваясь своему горю, когда на меня сюда движется королева Маргарет! Он озабочен только самим собой, своим благородным горем и яростью. Ощущение такое, будто до нас или до нашего отца ему и дела нет. Поймите меня, парни: я говорю это только вам, и никому другому.

Со смертью своего отца Джон Невилл сделался бароном Монтегю. Возвышение сказывалось богатством нового плаща, толстых шосс[4] и сапог хорошей выделки, купленных в кредит у портных и обувщиков, которые могут ссужать лордам, но рыцарям – никогда. Несмотря на слои теплой одежды, на взбухающие стены палатки Монтегю смотрел с содроганием. Сложно представить себе хоть какого-то лазутчика, способного подслушивать сквозь гул и свист ветра, хотя осторожность, как известно, монет не требует.

– Если этот ветрина распояшется еще немного, нашу палатку схватит и понесет над всей армией, как знамение, – невесело пошутил Джон. – Брат, при всей своей юности этот мальчик Йорк нам нужен. Нынче утром я сидел с королем Генрихом, пока тот распевал под дубом псалмы. Тебе известно, что какой-то кузнец обвязал ему ногу веревкой? – Уорик, отвлекаясь от раздумий, поднял голову, на что Джон Невилл успокоительно выставил вперед обе руки. – Боже упаси, брат, не кандалы! Просто веревку с петлей, вроде конских пут, чтобы наш блаженный не убрел невесть куда. Ты вот рассуждаешь о мальчишке в Эдуарде, но он, по крайней мере, хороший, сильный малый, с норовом и способностью на действия. А этот Генрих словно дитя малое. Я даже не разобрал, что он там такое мямлит.

– Перестань, Джон, – перебил брата Ричард. – Генрих – помазанник Божий, будь он хоть слеп, хоть глух, хоть… блажен. Зла в нем нет. Он словно Адам перед грехопадением. Вернее, нет – скорее как Авель перед тем, как его из злобы и зависти убил Каин. Стыд-то какой для всех нас, что он связан! Я нынче же прикажу, чтобы его освободили.