Читать интересную книгу Впервые о главном секрете благополучия (Том 2) - Владимир Вестник

Перед казаками, честь которых невольно затронул, винюсь. В приведенном случае из жизни духоборов, конечно, разбойничали не казаки, а затесавшиеся среди них лиходеи.

Как раз казаки отличаются закрепленными традицией крепкими нравственными устоями. Да и какими могут быть устои у людей, издавна посвятивших себя защите Родины! Казачество — одна из добротнейших составляющих народа. Ведь именно казаки отличаются патриотизмом, самоотверженностью и стремлением к единению.

Тем больнее мне осознавать свою невольную провинность перед казаками.

Простите меня, казаки!

Он

Весна 2004-го. Несмотря на старания яркого весеннего солнца, холод не торопится уходить. Безветренно. Весело и оживленно поют птицы, прилетевшие не по срокам рано. Снег в основном сошел, но местами еще лежат небрежные лохмотья снежных сугробов. Почки на деревьях еще не начали распускаться. Пласт полегшей прошлогодней желто-бурой травы, стелящийся по земле почти сплошным покрывалом, издырявлен мышами.

Гуляя по двору, под темными голыми ветвями смородины заметил лягушку, вяло передвигающуюся по темной влажной земле. Небольшая — длиной с мизинец. Вся измазана землей так, что и непонятно какого она цвета. Хотя нет, одна коленка чистая, цвета свежего темно-зеленого огурца. Видимо, только что вылезла из земляной норки, разбуженная теплом весеннего солнца. Остановилась. Наверное, еще не до конца проснулась.

Рановато она из норы вылезла. Еще холодно. Я, присев на корточки и склонившись, дунул на нее. Она сделала вялый шаг и застыла. Дунул еще раз. Она не отреагировала, видимо решив, что долг вежливости уже отдала своей первой реакцией. Конечно, сейчас для нее главное — согреться в солнечных лучах. Небось, радуется — дождалась весны. Хотя вряд ли ей пришлось особо томиться в ожидании. Всю зиму беззаботно дрыхла в забытье без сна в своей тесной норке. Это мы, люди, бодрствуя, ждем весну чуть не всю зиму.

Вот и Он — мужчина из соседней деревни, наверное, радовался наступающей весне. Я не смог подобрать ему псевдоним. Не хотелось обидеть никого, у кого окажется такое же имя, как использованное в этом рассказе. Поэтому решил обойтись без имени, назвав его Он. Он совсем немного недотянул до весны. Вчера были его похороны. Я не был на них: не настолько был близок к нему, чтобы присутствовать.

Все местные его хорошо знают: он часто здесь подрабатывал у дачников. Его смерть удивила всех. Ничем серьезным вроде не болел. Ходил, шутил, хамил, работал — все как обычно.

Я бы поведал обо всех деталях дела. Но ведь если опишу в точности все обстоятельства, его родные могут узнать обо мне. Не разобравшись, обвинят в его смерти. Окружающие вспомнят другие смерти, катастрофы и болезни наших краев, хотя, конечно же, они в основном не связаны со мной. Дадут ли после этого спокойно жить здесь дальше? Ведь, по незнанию решат, что я, не иначе, как черный колдун. Поэтому суть дела расскажу в самых общих и несколько измененных чертах. Имена, конечно, тоже изменены.

Ему было за пятьдесят. Крепкий, коренастый, так сказать, деревенской закваски. Держался обычно деловито, спокойно и важно. Отличался жадностью. Причем жадность эта была примитивной, какой-то слишком уж откровенной до неприличия. По недостатку житейской мудрости эта жадность зачастую выходила ему же боком, оборачиваясь убытками, даже превосходящими тот излишек, который удавалось неправедно и некрасиво перетянуть к себе.

Он всегда вытягивал максимум возможного из тех, кто обращался к его услугам и старался при этом недодать этих услуг, под любым предлогом не отдать сдачу при расчетах, объяснив, что и ее он, вообще говоря, заработал.

Было видно, что его душу грел сам факт того, что удалось урвать лишнее, не соответствующее его трудовым затратам. И этот излишек, который он всегда старался создавать либо завышением цены, либо недоделками, имел для его души значение, чуть ли не большее, чем весь объем честно заработанных денег. То, что хорошая репутация и честность могут быть выгоднее вороватого крохоборства, было явно выше его разумения. А может, брал верх присущий ему воровской азарт. Хотя нельзя сказать, чтобы воровством занимался всерьез.

Естественно, он не позволял себе просто так проходить мимо того, что плохо лежит. Иногда проводил осторожные вылазки по негласной приватизации чужого. Особых богатств таким путем себе не нажил. В основном, все-таки имел доход за счет труда. В целом, по деревенским понятиям, хозяйство имел крепкое. И семья была добротная: жена, дети, внуки.

Все люди у него были четко поделены на своих, к кому он мог проявлять вполне человеческое добродушие и на чужих — тех, к кому он с легкой душой позволял себе относиться наплевательски. Чувствовалось, что хамство являлось для него одной из радостей жизни. Но не всем подряд хамил, а избирательно.

Выросший в деревенской семье, он, конечно, был приучен к общепринятым в деревне естественным нормам общения, мог добродушно общаться и улыбаться. К своим, к которым относились и просто некоторые из знакомых, но почему-то мало кто из родственников, он проявлял вполне человеческую, трогательную заботу и добродушие. И они, разумеется, воспринимали его как исключительно положительного человека. Незамысловатая обывательская логика: раз хорошо ко мне относится, а однажды даже помог, стало быть, прекрасной души человек.

Но когда он имел дело с кем-либо из тех, кто не входил в число своих, чувствовалось, что его неутомимый внутренний калькулятор скупо подсчитывает не только деньги, но и отдаваемые крохи душевного тепла. Обычно люди умеют маскировать свою жадность, придумывая разного рода обстоятельства, компенсируя материальную жадность щедрым проявлением показного добродушия, вежливостью и улыбками. Он же был слишком прост, чтобы утомлять себя подобными «излишествами». Вот и получалось, что и в проявлении добродушия он соблюдал принцип «ни крошки не своим». Он словно бы опасался чего-то потерять, лишний раз улыбнувшись или сказав доброе слово не своим.

Я не был удостоен чести быть отнесенным к числу тех избранных, к кому он мог относиться по-человечески, поскольку был здесь гостем Андрея, а к нему он относился подчеркнуто пренебрежительно. Андрей раздражал его постоянными хвастовством, горделивостью, и напускной солидностью. У Него и своей гордыни было, хоть отбавляй, потому чужая особенно раздражала. То и дело он, образно выражаясь, «щелкал по носу» Андрея какой-нибудь грубостью. Андрей обижался, но терпел. Раздражение на Андрея нелогичным, хотя и вполне понятным образом распространилось и на меня.

Я все же относился к Нему добродушно либо нейтрально, хотя с самого начала нашего знакомства меня удивляли его излишняя жестковатость и хамоватость в общении. Со временем изменений в отношении ко мне не произошло. Это было непривычно для меня, поскольку люди, узнавая меня больше, как правило, относились лучше. Но, учтя неразвитость его ума, я никаких внутренних претензий к нему не имел. Да и не до того мне, чтобы о каждом встречном размышлять.

Однажды я случайно увидел из окна, как Он деловито зашел на соседний участок. Хозяев не было. Они вообще приезжали редко: в основном занимались второй дачей, которая расположена ближе к Москве.

Я подошел к нему, когда он уже выходил с участка с полезной для хозяйства находкой. Поздоровались. Он, несмотря на жаркую погоду, был одет, как обычно, в потасканный черный костюм, заправленный в кирзовые сапоги и блеклую синюю матерчатую кепку. Я, указывая на его ношу, сказал:

— Зря ты это делаешь. Зачем чужое брать?

— А тебе-то, какое дело? Они же забросили участок-то! Не приезжают. — Слова густо перемежались матом, сыпавшимся легко и непринужденно, словно сухой горох. Но поскольку мат присутствовал в его речи всегда, даже при городских женщинах, то причины оскорбляться на мат вроде как бы и не было. Было ясно, что читать мораль, призывать к совести неуместно. Пожилого, что-ли, перевоспитывать? Попробовал объяснить на уровне житейской логики:

— Редко, но они здесь бывают. Ведь потом удивляться будут, что у меня под носом здесь кто-то похозяйничал. На меня коситься будут. Сам подумай — мне это надо? Ты пойми, соседские отношения надо беречь. Так что не столько им, сколько мне неудобство доставляешь. Положи лучше обратно.

— Да это ж барахло!

— Пусть они сами решают — что барахло, а что сгодится.

Он стоял в нерешительности. Возникла напряженная пауза. Шелестели листья на тополе, звенели комары. Он провел свободной правой рукой по загорелой щеке с легкой щетиной. Там был напившийся крови комар. Теперь на том месте остался кровавый мазок. По силе он, скорее всего, превосходил меня. Но в этом деликатном деле, когда я оказался свидетелем кражи, о физическом противостоянии речь, конечно же, не могла идти. Да и вообще, он не склонен к физической агрессии — несолидно. Хотя в молодости, говорят, и дрался, и хулиганил.