Я повернул голову, открыл глаза. Вначале ничего. Свет надо мной был таким ярким, словно я глядел на солнце, но солнце вскоре погасло, и через некоторое время я начал видеть.
Я сразу увидел Джерри. Она сидела на белом металлическом стуле рядом с постелью. Заметив, что я открыл глаза, она заплакала, и ее слезы обожгли мне щеку.
— Арни, — выдохнула она. — Арни.
Ее лицо спряталось на моей шее.
В носу стоял отвратительный запах антисептика. Потом я увидел врача. Он стоял у постели рядом с круглолицей медсестрой с коровьими глазами. Этот врач лечил мою язву.
Я уставился на него.
— Что случилось? — спросил я.
— Именно то, против чего я вас предостерегал, — холодно ответил врач. — Прободение язвы. Вам сильно повезло, мистер Кельстром.
Я ощупал рукой живот. Сплошные бинты. По шее текли горячие слезы Джерри. Я погладил ее по волосам.
— С язвой не шутят, мистер Кельстром, — продолжил врач. — Если бы сразу послушались меня, когда я сказал, что надо оперироваться, ничего бы не произошло.
Я передернул плечами.
— Сколько времени мне еще здесь валяться?
— Оправляться после прободения язвы придется долго. От полугода до года в зависимости от…
— От полугода до года! Я не могу так долго лежать здесь! У меня семья. Как мне прокормить семью, если я буду валяться на больничной койке?
— Мне жаль, мистер Кельстром, но у вас нет выбора.
Джерри подняла голову и сквозь слезы глянула на меня.
— Арни, ты должен делать то, что тебе велят. Надо, Арни. Прошу тебя, Прошу тебя.
Я коснулся ее щеки. Еще ни разу в жизни я не чувствовал себя таким растерянным.
— Мне жаль, мистер Кельстром, — повторил врач, смягчившись. — Я понимаю. Поверьте, это так. Но в вашем случае, иного выхода нет.
Я уткнулся лицом в подушку. И услышал слова врача.
— Мисс, дайте мистеру Кельстрому легкое обезболивающее. Ему надо отдохнуть, но комиссар Мид и инспектор Коретти могут сейчас побеседовать с ним.
Врач и медсестра удалились, и почти тут же вошли Коретти и комиссар. Они неловко стояли на пороге и мяли в руках фуражки.
Комиссар откашлялся.
— Как себя чувствуете, Арни?
— Хорошо, — ответил я. — Очень хорошо.
Он не знал, что сказать и топтался на месте с фуражкой в огромных лапах. Коретти смотрел в какую-то точку в изножье кровати.
— Вы взяли деньги? — спросил я.
— Деньги? Ах, да. Мы взяли деньги. И опознали типа. Это действительно был Фельдштейн.
— И что будете делать?
— С деньгами?
— Да, с деньгами. Что будете с ними делать?
— Они отойдут государству, — промычал Коретти, впервые открыв рот.
— Да, — подхватил комиссар. — Сомневаюсь, что букмекеры заявят на них свои права.
Государству, подумал я. Все отходит к государству. Я бросил взгляд на Коретти, но он избегал моего взгляда. Дверь вновь открылась, пропустив медсестру с подносом.
— Увы, вам пора уходить. Если хотите, можете вернуться завтра.
— Да, — повиновался комиссар. — Да, конечно. Лечитесь, Арни. Вы — хороший полицейский. Я хочу, чтобы вы вернулись к нам, когда выздоровеете.
Они направились к двери.
— Договорились, — сказал я.
Коретти бросил на меня короткий взгляд и сказал: «Удачи, Арни», и я спросил себя, вернется ли он. Что-то подсказывало, что нет. Дверь закрылась за ними.
Медсестра дала мне капсулы и стакан с водой. Когда я проглотил лекарство, она унесла поднос, оставив нас наедине с Джерри.
Джерри обняла меня и взяла за руку.
— Почему ты не сказал мне об этой операции, Арни? Почему не сказал, что язва так опасна?
— Не хотел тебя волновать.
— Арни, я твоя жена, — по ее щекам вновь покатились слезы. — Дорогой, я едва не потеряла тебя. Почему не пошел на операцию, как советовал врач?
— У нас с тобой нет средств, — ответил я. — Джерри, мы погрязли в долгах.
— Выкрутились бы, дорогой. Нашли бы средство. Я не хочу, чтобы ты думал о деньгах, мое сокровище. Все устроится. Увидишь. Все устроится.
Я отвернулся и уставился на заднюю стену. Я думал об этих четырехстах тысячах в картонном чемоданчике. Вспомнил о пятнадцати годах службы в полиции, о взятках, больших и маленьких, о легких деньгах, которые могли бы облегчить нашу жизнь и от которых я отказывался все эти пятнадцать лет. Я упустил все возможности. А сегодня вечером упустил самый удачный случай в жизни. Свою плату за пятнадцать лет честной жизни я получил — прободение язвы, которая приковала меня к больничной койке. Мне оставалось только смотреть, как моя семья тонет в бесконечном потоке неоплаченных счетов. И понял, что в момент выбора между собой, своими убеждениями и семьей, выбора практически нет.
Лежа на больничной койке, ощущая острую боль в животе и руку Джерри в моей руке, я понял, что стану делать, когда вернусь на службу. Я понял с внезапной проницательностью, что я буду делать.
Я повернулся к Джерри.
— Да, — сказал я. — Все хорошо.
Но, произнося эти слова, знал, что лгу.