Когда подготовка была завершена и условия заданы, Харрисон сформулировал вопрос: каковы будут последствия для человеческой расы, если разум обретет возможность жить вечно? Если будет найден способ перенести сознание человека в кибермозг?
Хотя это, конечно, не совсем точно. Нет смысла переносить человеческое сознание в искусственный мозг, чтобы потом поставить этот мозг на полку рядом с ему подобными. Нет, его поместят в некое передвижное устройство, способное выполнять функции тела. Таким образом, человек обретет искусственное тело — тело робота: более сложно устроенное, способное делать многое из того, что недоступно человеческому телу, но при этом все же нечеловеческое. Это дает возможность обрести вечную жизнь разума и — до известной степени — вечное тело, но бессмертие человека как такового по-прежнему остается за гранью возможного. Чтобы стать бессмертным, человеку придется превратиться в робота.
«Что здесь не так? — мучительно гадал Харрисон. — Где та загвоздка, которая не дает мне покоя? Почему мне так не хочется торопить окончательный результат? Что раз за разом заставляет меня возвращаться и вновь обсчитывать модель будущего?»
Человек живет в мире компьютеров, роботов и киберсистем. Киберы выполняют всевозможную черную работу. Киберы удовлетворяют почти все человеческие капризы. Город, в котором мы живем, да и квартиры, которые зовем своим домом — это кибернетические системы. Люди привыкли доверять им, полагаться на них. Ведь киберы не только облегчают нам быт — они заботятся о том, чтобы мы были счастливы. Домашняя кибернетическая система способна создать для вас неотличимую от реальности иллюзию любого места. Например, она может перенести вас на пляж, и это будет не просто впечатление, будто вы на пляже. Это будет именно пляж. Вы будете лежать на песке, чувствовать кожей ветер с моря и жаркие солнечные лучи, слышать шум прибоя и ощущать покалывание соленых брызг. Словом, вы обнаружите, что очутились на берегу моря, и вам не понадобится подключать собственное воображение или притворяться. Вы в самом деле окажетесь на берегу. Или в лесу, на вершине горы, в джунглях, на плоту, плывущем по морю, на одном из спутников Марса. Кибер может отправить вас в прошлое, и вы будете гнуть спину вместе с крепостными крестьянами на полях вокруг средневекового замка, или сражаться на рыцарском турнире, или путешествовать с викингами.
И если уж люди так легко сжились с подобными фантазиями и считают их частью своей жизни (что не так уж трудно, ведь они неотличимы от действительности), то почему они не смогут принять самый что ни на есть реальный факт: человек, если пожелает, способен обрести возможность жить вечно? Искусственный мозг и искусственное тело сами по себе не должны вызвать массовое отвращение, поскольку во всех компьютерных моделях будущего, которые предпочли испытать на себе добровольцы, роботы играли не меньшую, а иногда даже и большую роль в жизни людей, чем сейчас.
Харрисон сидел перед рабочим пультом, постоянно ощущая присутствие огромных массивов данных, хранящихся в информационных центрах. Пока он выстраивал свои рассуждения, эти призрачные хранилища маячили на пределе досягаемости, достаточно лишь захотеть — и знания лягут в ладонь. Словно все мыслители прошлых веков, все его предшественники стояли у него за спиной, готовые при первой же необходимости поделиться знаниями, помочь советом. Преемственность, подумал он, великая общечеловеческая преемственность, простирающаяся в глубь веков вплоть до того доисторического человека, который приручил огонь, до того примата, который сложил вместе два кусочка кремня и создал первое в мире орудие труда. «И то, что я делаю, — сказал себе Харрисон, — тоже вольется в эту реку. Человеческий разум — достояние нашей расы, необходимый ресурс, но срок его службы в прошлом не достигал и ста лет (хотя сейчас, в 2218-м этот предел удалось отодвинуть, и продолжительность жизни увеличилась до полутора веков). Однако наука не стоит на месте. Если интеллект индивидуума — достояние человечества, то почему мы должны смириться с тем, что этот ресурс можно использовать лишь ограниченное время? С тем, что он служит всего лишь полтора века, а потом умирает? Разум, помещенный в искусственный мозг, сможет и дальше приносить пользу человечеству, что еще больше укрепит преемственность мысли».
Чувства Харрисона молчали, но он знал, что те, другие, приближаются к нему. И тогда он закрыл глаза и погрузился в темноту — переполненную, тесную. В темноте раздавался голос, и это было странно, потому что раньше никаких голосов не было.
«Граждане второго сорта?» — спросил голос. И Харрисону почудилось, что он со всех ног бежит прочь из темноты, нет, не бежит — катится, бешено вращая колесами. И при этом катится воровато, украдкой, потому что, если его увидят — не избежать насмешек и глумления, потому что в мире людей он не человек, никто даже не помнит, что он когда-то был человеком. И ему думалось: «Как странно, как глупо… Ведь те, кто высмеивает и презирает меня, могут однажды оказаться на моем месте».
«Консерватизм, оставшийся в прошлом?» — спросил голос во мраке. И Харрисон обнаружил, что он уже не катится, а затаился в темноте — замершая от страха машина среди множества таких же замерших от страха машин. Он слышал глухое бормотание своих товарищей по несчастью и, хотя не мог разобрать слов, знал, о чем они говорят, и знал, что они скрываются от людей не только в темноте, но и во времени — в ушедшем времени, в прошлом. Вокруг было множество машин-изгоев, но были и другие, не машины, а лишенные возможности сдвинуться с места искусственные мозги. Они лежали на полках, и ровные ряды стеллажей тянулись во все стороны, насколько хватало глаз. Эти неподвижные вместилища разумов казались более довольными своим существованием, чем те, у кого были тела.
«Живые мертвецы?» — спросил голос. И едва он замолк, раздался другой: низкий, хриплый — он принадлежал механизму, стоящему рядом с Харрисоном. Для того чтобы быть человеком, сказал этот голос, мало обладать человеческим сознанием, человеческим разумом. Нужно еще и иметь человеческое тело, любить себе подобных, поглощать пищу; лежать на склоне холма, ощущая спиной неровности почвы, и видеть, как высоко над головой колышутся ветви огромного дуба, а еще выше по голубизне неба плывут облака; чувствовать крепкое рукопожатие друга и аромат рождественской елки, любоваться лилиями в пасхальную неделю… Низкий хриплый голос говорил еще долго, но Харрисон больше не слушал. То, о чем говорил голос, он знал и сам и не нуждался в напоминании.
Но так ли все сложится? Разве это неизбежно? Разве обязательно все должно закончиться этими старыми таратайками? Неужели люди не способны принять своих закованных в кибернетические тела соплеменников? Принять и видеть в них не мозги на колесах, не чудовищ, не напоминание о той судьбе, которая ждет каждого из них, но преображенных людей, единственное спасение человечества от вымирания? Ведь стать машиной не значит умереть. Против смерти все средства хороши. В смерти как таковой нет ничего плохого, но она сулит забвение, пустоту и небытие, а человек, без сомнения, имеет право в конце жизни рассчитывать на нечто большее, чем превращение в ничто.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});