Столь внезапное и разрушительное событие натолкнуло многих на мысль о том, что Бог недоволен грядущим советом, и епископы приостановили свое странствие, отправив императору: запрос: отменит ли он совет? Следует ли им продолжить путь?
Убежденный богословом Василием в том, что землетрясение было не карой Божьей, но попыткой дьявола помешать съезду священнослужителей и решению вопросов церкви, Константин ответил, что епископам следует направиться в Никею, куда они и прибыли поздней весной 325 года, готовые к переговорам.
Решение теологических вопросов на соборе не было для христианства чем-то новым. Еще со времен апостолов местные христианские общины считались лишь частями целого, а не отдельными объединениями. Но никогда прежде император, даже столь толерантно настроенный, не созывал представителей церкви, пользуясь собственными полномочиями.15 В 325 году в Никее христианская церковь и правительство Запада объединили усилия.
Можно удивляться, почему Константин, спокойно совмещавший веру в Аполлона и открытую декларацию христианства, столь беспокоился о точном определении божественности Христа. Скорее всего, его интерес в этом деле был не религиозным, а сугубо практическим: он не желал допустить раздробленности церкви. Раскол мог стать угрозой христианской модели общества, в которой Константин видел возможность удержания вместе разных групп людей под знаменем верности чему-то всеобъемлющему. Если это всеобъемлющее начало даст трещину, модель станет бесполезна для империи[8].
Возможно, этим и объясняется его решение выступить против арианства. Изучив настроения наиболее влиятельных церковников, император понял, что самые уважаемые епископы не согласны с верованиями Ария. Арианство создавало пантеон божеств с Богом-Отцом во главе и Богом-Сыном в роли демиурга, стоящего в небесной иерархии на ступеньку ниже. Таким образом, анафема была объявлена и иудейским корням христианства, и греческому платонизму, процветавшим почти во всей восточной части империи.
Под руководством влиятельнейших епископов и самого императора священнослужители, подталкиваемые к анти-арианству, составили формулу вероисповедания, почитаемую в христианской церкви до сих пор – Никейский символ веры, утверждавший христианскую веру
«во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца всех видимых и невидимых; И во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия единородного, рожденного от Отца, то есть из сущности Отца, Бога от Бога, Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденна, не сотворенна, единосущна Отцу, Им же вся быша, яже на небеси и на земли».
Эта формула настаивала на божественной природе Христа, делая арианство неприемлемым для канона.
На этом документе стояла императорская печать. Поставив свой знак на христианстве, Константин изменил его. Необъяснимый мистический опыт Константина на Мульвийском мосту очень помог ему. Но необъяснимый опыт мало чем мог помочь при объединении людей во имя одной цели на долгое время – а империя в те дни держалась на тонкой паутине связей и нуждалась в христианской церкви для улучшения внутренней организованности, порядка и рациональности.
Христианам, в свою очередь, не было чуждо ничто человеческое – а Константин предлагал им печать имперской власти. Константин давал церкви все возможные преференции. Он признал христианских священнослужителей равными жрецам римской веры, избавил их от налогов и государственных обязанностей, которые могли помешать исполнению религиозного долга. Также он предписал, что любой человек может передать свою собственность церкви; по мнению Васильева, это сразу превратило «христианские общины» в «юридические лица».16
Еще плотнее связав свою власть с будущим церкви, император также начал возводить новый город, где с самого начала должны были стоять церкви, а не римские храмы. Константин принял официальное решение перенести столицу империи из Рима с его богами в старый Византий, прибрежный город, отстроенный по христианскому образцу и стоящий на пути в Черное море.17
Неожиданно понятие «христиане» стало чем-то большим, нежели религиозная принадлежность. Оно стало юридическим и политическим объединением граждан, – чем не было, когда Константин впервые решил выйти на бой под знаменами с крестом. Как и империя Константина, христианская церковь собиралась надолго задержаться на этой земле; как и Константин, она желала обезопасить своё будущее.
После осуждения на Никейском соборе Арий решил не испытывать судьбу и укрылся в Палестине, на далекой восточной окраине империи. Однако неожиданно родная сестра Константина стала поборницей доктрины Ария, не подчинившись приказу брата принять Никейский символ веры как единственный ортодоксально христианский.18
Возможно, поступая так, она руководствовалась обидой. Ведь в 325 году, через несколько месяцев после Никейского собора, Константин нарушил данное её мужу Лицинию обещание быть к нему милосердным и повесил его. Не желая оставлять живых претендентов на свой трон, Константин отправил на виселицу даже десятилетнего сына Констанции, собственного племянника.
Четыре года спустя он официально объявил Византий новой столицей – Новым Римом своей империи. Несмотря на протесты римлян, он снял памятники из великих городов старой империи – Рима, Афин, Александрии, Антиохии, Эфеса – и установил их среди новых церквей и улиц. Он приказал высокопоставленным римлянам переехать в новый город вместе с домочадцами, имуществом и титулами.19 Он создавал Рим заново таким, каким его видел, под сенью креста. Фигура Даниила во львиной яме – человека, столкнувшегося лицом к лицу со смертельной опасностью во имя своего Бога – украшала фонтаны на городских площадях; изображение Страстей Христовых, инкрустированное золотом и камнями, было размещено на фронтоне императороского дворца.20
К 330 году стремление Константина установить единую империю, единую правящую семью и единую религию возымело успех. Но пока Новый Рим праздновал, старый Рим кипел от негодования из-за утраты своего статуса. Кафолическая церковь, созданная Константином в Никее, держалась вместе лишь за счет тонкой нити императорского указа. Трое сыновей Константина не сводили глаз с империи отца – и ждали его смерти.
СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ I
Глава вторая
В поисках Небесного мандата
Между 313 и 402 годами династия Цзинь настойчиво стремится удержать Небесный мандат, а варвары с севера пытаются завладеть им
В то время как Константин объединял свои земли на западе, на востоке распадалось государство Цзинь. Его император, Цзинь Хуай-ди, был захвачен в плен и вынужден прислуживать своим захватчикам. В 313 году, двадцати шести лет от роду, он наливал вино своим хозяевам на их варварском празднестве, и жизнь его висела на волоске[9].
Государство Цзинь было молодо, ему едва исполнилось пятьдесят лет. В течение столетий старая династия Хань объединяла китайские провинции в единое простирающееся во все стороны целое. Это был восточный аналог Римской империи. Но в 220 году н. э. старая династия пала вследствие мятежа и смуты. Империя распалась натрое, и три царства – Цао-Вэй, Шу-Хань и Дун-У («Троецарствие») – переняли наследие Хань. Но между ними шла постоянная борьба за власть, а границы их были нестабильны и крайне изменчивы.
Самым северным государством Троецарствия, Цао-Вэй, управляли военачальники. Правители, сидевшие на троне Цао-Вэй, были молоды, их было легко запугать, и они делали всё, что им скажут. В 265 году 29-летний генерал Сыма Янь решил заполучить корону Цао-Вэй. Всю жизнь он смотрел на то, как множество людей дергает за ниточки правителя-марионетку. Командующие армией Цао-Вэй, включая его отца и деда, уже захватили соседнее царство, Шу-Хань, сократив количество царств до двух. Теперь Цао-Вэй доминировало на севере, но его диктатор все еще оставался некоронованным.
В отличие от своих предшественников, Сыма Янь не собирался удовлетвориться карьерой кукловода. Он уже имел власть, но ему хотелось стать законным властителем, чтобы титул подкрепил силу меча.
Согласно «Троецарствию», наиболее известной хронике времен после падения династии Хань, Сыма Янь опоясался мечом и пошел на встречу с императором – юным Цао Хуаном (он же Вэй Юань-ди), внуком основателя государства.
– Чьими усилиями государство Цао-Вэй сохранило целостность? – спросил он, на что молодой император, осознав, что его зал для аудиенций полон сторонников Сыма Яня, ответил:
– Мы всем обязаны твоему отцу и деду.
– В таком случае, – сказал Сыма Янь, – понятно, что вы не можете защитить государство самостоятельно, а потому должны уйти и назначить на своё место того, кто сможет.