Читать интересную книгу Со щитом и на щите - Анатолий Димаров

— Знаешь что, Толечка? Давай-ка в кино сходим!

— В кино? Вот это да! Пойдем в кино!..

— Но сначала зайдем в столовую, — несколько гасит мама мою радость. — Ты ведь, наверно, есть хочешь?

Конечно, хочу. Да еще в столовой! Интересно ведь посмотреть, как и что там едят.

В столовой людей — как пчел, а между ними мечутся женщины в серых халатах, посуду собирают.

Понемногу мы продвигаемся в очереди к кассе. Я зажимаю в руке две ложки, две вилки и две чайные ложечки — их при входе нам дал мрачного вида дядька. При этом предупредил, что, когда будем уходить, ложки и вилки надо сдать другому — тому, который напротив него стоит. Не сдадим — из столовой не выпустят.

— Для чего это? — удивляется мама. — Почему нельзя просто на столе оставить?

— Для того, дамочка, чтобы не разворовали. Один, у кого совесть есть, оставит, а другой к себе в карман сунет. Да еще пару чужих прихватит…

Теперь я гляжу в оба, чтобы кто-нибудь ненароком не похитил наши ложки и вилки. Все с большим подозрением поглядываю на парня, который непрестанно на меня напирает. Сам в замасленной спецовке, руки в мазуте, на взъерошенных волосах еле держится видавшая виды кепка: такие-то небось и охотятся за ложками. Резко отстраняюсь от него и тут же получаю крепкий подзатыльник.

— Я тебе что — котлета, что на вилку насаживаешь?!

Отскакиваю от мужчины, которого нечаянно кольнул. А он во весь голос ругается.

Конечно, все вокруг хохочут, а у меня от мощного леща голова гудит. Да еще мама по дороге к столу отчитывает:

— С тобой на людях показаться нельзя!

Виновато помалкиваю. Хотя, если как следует разобраться, не так уж я виноват в случившемся. Разве было бы лучше, если бы тот мазурик наши вилки спер?

Взять значившиеся в меню ростбиф или гуляш мама не рискнула — кушанья неизвестные, да и к тому же дорогие. Поколебавшись немного, заказала вместо них две порции котлет и два стакана какао.

Пробовать котлеты мне уже доводилось, а вот какао — никогда. Хотя как-то раз видел раздавленную пустую коробку из-под него, на которой была надпись «Золотой ярлык». От коробки шел таинственный и волнующий запах, и в моем воображении возникали далекие заморские края, караваны верблюдов, толстобокие корабли, смуглые пираты. И вот этот сказочный напиток стоит передо мной, и я его буду пить, как только доем котлету.

— Не спеши, — говорит мама, смущенно оглядываясь вокруг. — Ты как будто сто дней ничего не ел.

Проглотив побыстрее котлету, я наконец-то припал к своему стакану, наслаждаясь душистым напитком…

Домой возвращались уже вечером, так как все-таки и в кино сходили. И кого, как бы вы думали, увидели мы, когда из вагона вышли? Сергейку!

Мама своим глазам не поверила:

— Ты?.. Да как ты тут оказался?

Молчит — ни гугу.

— Дома ты хоть был?

Об этом мама могла бы и не спрашивать. Сергейка с головы до пят был покрыт мазутом и выглядел как трубочист после дня работы.

— Что же ты молчишь? — не на шутку начинает сердиться мама. — Язык проглотил?

Подошел путевой обходчик — оказывается, мамин знакомый.

— Так это, значит, ваш сынок? А я-то его целый день гонял, чтобы на рельсах не болтался. Еще под поезд попадет — мне тогда отвечать за него придется…

Мама благодарит обходчика, и все мы втроем двигаемся домой. Сергейка жует огромную горбушку, которую мама отломила от буханки свежего хлеба, и глаза его — от голода, что ли? — прямо горят.

Разделавшись с горбушкой, Сергей потихоньку отстает от мамы и, приблизившись ко мне, шепотом спрашивает:

— А что мне мама купила?

Только теперь я понял, веревочкой какого ожидания был привязан к железнодорожной колее мой братишка.

Домна Даниловна, я, козел и Федька

Мама долго подыскивала для меня квартиру: такую, чтобы и от школы недалеко и не очень дорогую. Велика ли зарплата у сельской учительницы? А на руках два лоботряса, попробуй и обуть, и одеть, когда на них все огнем горит, не то что на нормальных детях. Еще ведь и книжки-тетрадки, да кормить каждый день нужно…

Но вот как-то вечером мама сообщила:

— Я, Толечка, нашла тебе квартиру с питанием. Ты знаешь Шульгу?

— Какого такого Шульгу?

— Да Федю. Того, что сейчас в девятом классе.

Еще бы не знать! Такого задавалу! Когда он в сельской школе учился, еще в седьмом классе, только у него одного была самая настоящая портупея с большой медной пряжкой. А на той пряжке — звезда. Как начистит — аж горит.

Каждый праздник Федька надевал свою портупею и впереди всех нес красное знамя.

— Я с его матерью разговаривала, — продолжала мама, — она нашла для него квартиру, где можно и жить, и питаться. Федина мама пообещала мне договориться и о тебе. Ведь это так хорошо: не нужно терять время в столовых. Да обойдется дешевле.

Мама в восторге, а я вовсе нет. Плакала моя экономия по рублю в день и планы купить и то, и это!

Но что тут поделаешь: если мама решила, с ней не поспоришь. К тому же я понимаю, как нелегко маме выкручиваться. Мы с братишкой знали цену копейке и не канючили, выпрашивая на сладости, годами лежащие в нашем сельском магазине, слипаясь от времени или каменея, как пряники, которые лавочник дядька Никифор под веселую руку давал таким же взрослым дядькам, как и он сам, разгрызать на спор. Разгрызешь — твое счастье, а нет — гони трешку!

В такую коммерческую сделку с нами лавочник не вступал. О нас он говорил:

— Этим только дай! Они и камни погрызут!

— И вправду, погрызут, — охотно соглашались наши родители.

Так что ни у кого из нас и в мыслях не было просить у мамы деньги на конфеты или пряники. Деньги — мы это твердо знали — зарабатывают для того, чтобы на них жить, а не тратить на какие-то сладости…

Ладно, попробую кое-что сэкономить на железной дороге. На поездках в город и обратно. И я тайком от мамы решаю задачку.

Итак, билет в один конец — сорок семь копеек. Что ни месяц — шесть выходных. Шесть раз домой, шесть — из дома. Если хоть половину проехать «зайцем», то сколько это получится?

— Два восемьдесят две! — выпаливает Сергунька и с уважением смотрит на меня: подумать только — почти три рубля каждый месяц! — Я тоже скоро вырасту, — с нескрываемой завистью добавляет он. — И тоже в восьмой класс пойду…

На квартиру поселились мы накануне нового учебного года. В небольшом домишке: в нем всего две комнатки и кухня, да еще коридорчик, где под ногами крышка погреба, а над головой лаз на чердак. Не раз приходилось мне или Федьке, а то и сразу обоим выпрыгивать в окно, когда пора было бежать в школу, а хозяйка в это самое время, как назло, лезла в погреб за капустой или огурцами. Поднимала тяжеленную крышку и подпирала ею дверь: хоть лбом бейся — ни за что не открыть!

Двор тоже небольшой — повернуться негде. Весь застроен: здесь и сарай, и курятник, и хлев. Так что для нас с Федькой оставалась лишь узкая тропинка да еще более узенькая скамейка. Это на тот случай, если бы нам вдруг захотелось свежим воздухом подышать.

В комнате, что поменьше, стояли кровать и обитый черным дерматином диван с высокой спинкой и зеркальцем в ней. Зеркальце было настолько узким, что если посмотреться в него, то лицо вроде бы пополам разрезается: видны либо лоб и полноса, либо полноса и подбородок. Еще у того дивана было два валика, твердые, словно из камня вытесанные. И главное — стальные пружины, обладавшие дьявольской способностью впиваться в тело, как шпаги.

Сколько пришлось мне воевать с ними в долгие осенние и зимние ночи! Сколько мучиться! Не успеешь одну укротить, как другая уже впивается в бок. Часто, доведенный до отчаяния, я принимался молотить кулаками по дивану, а он рассерженно гудел, как старый рояль. А Федька, сразу захвативший кровать и теперь роскошествовавший на ней, просыпался и ругал меня почем зря: я ему, видите ли, спать не даю.

— Поиграй, поиграй еще — по шее получишь!

До чего же я в то время их обоих ненавидел: и диван, и Федьку!

Диван изводил меня своими пружинами, а Федька по ночам так храпел — слушать жутко!

— Федь!.. Ну Федь!..

— А-а?

— Не храпи!

— Да разве я храплю?

Вот так и мучился я из ночи в ночь недели две. Мучился бы и дольше, если бы не верный мой дружок Ванько.

Встретил я его в вагоне, когда домой ехал. На голове у него лихо сидела такая засаленная кепочка, будто ее дня три в мазуте полоскали.

— Обменял на новую, — признался Ванько, понимая, что я все равно не поверил бы, что он успел так заносить свою.

Кепка меня потрясла: Ванько выглядел в ней настоящим рабочим. А когда он достал из кармана пачку «Казбека» и зажал папиросу в зубах, я даже слюну от зависти проглотил.

— Закуривай! — небрежно предложил он.

Я потянулся за папироской, хотя до сих пор не курил — и мама говорила, что это единственное, слава богу, до чего я не дошел. Но сейчас я никак не мог отказаться: мужская гордость не позволяла.