— Что-то тут не так, — начал Гервейз несколько растерянным голосом.
И тут он резко замолк и принялся подбрасывать дрова в огонь.
— У меня такое ощущение, будто сам Дед Мороз нанес нам визит, — пошутила Хильда, склоняясь над огнем.
Фигуры исчезли. Тяжелый запах и смертельный холод рассеялись. Гервейз и Хильда, к которым вернулось душевное равновесие, начали обсуждать наброски к рождественской сказке.
Мы легли спать в обычное для нас время. Я думала, что буду лежать ночь напролет с открытыми глазами. Однако, как только моя голова коснулась подушки, я уснула крепким сном.
Посреди ночи я внезапно проснулась, словно от прикосновения чьей-то руки. Хильда спала со мной в одной комнате. Я видела ее спокойное лицо, освещенное луной, которая выглянула из-за тучи.
В безмолвном доме, в закрытых комнатах семейства Саксонов я отчетливо услышала чьи-то шаги взад-вперед. Зазвучал женский голос, низкий и приятный. Ему вторил еще более низкий, мужской. Потом раздались горький плач и рыдания. Послышались усталые шаги вверх и вниз, вверх и вниз, пока не забрезжило утро.
Тем не менее я опять не сказала ничего о том, что видела и слышала. Я хотела получить больше доказательств, хотела сама разобраться, в чем дело. Кроме того, у Хильды было слабое здоровье, и ее нельзя было без нужды тревожить.
После полудня, когда брат с сестрой засели за карандаши, я пошла в закрытые апартаменты, чтобы осмотреться. Стены там были отделаны в основном черным дубом с великолепной резьбой. В некоторых верхних комнатах висели гобелены; в нижних комнатах стояли кресла с точеными ножками, столы и диваны; там были японские шкафчики с изумительным фарфором, ценящимся на вес золота в наше эстетское время.
Ни один жилец, как мы потом узнали, ни один смотритель, ни один слуга не соглашались здесь оставаться, поэтому гобелены, бархатные занавеси, вышитая обивка кресел и диванов, скатерти на столах медленно выцветали и ветшали из-за отсутствия ухода.
Я пересекла огромный банкетный зал с расписным потолком и галереей для музыкантов, нависающей над стеной. Открыв арочную дверь под галереей, я оказалась в сводчатом коридоре, освещенном сверху через застекленную крышу и обвешанном портретами рода Саксонов — от сэра Ричарда времен Генриха VII (который построил величественную «стеклянную лестницу», давшую название всему дому) до сэра Руфуса наших дней. Это были красивые, полные достоинства люди, белолицые, голубоглазые и рыжеволосые, как и подобает носителям такой фамилии.
Но в нижнем конце коридора, обращенном к двери, я натолкнулась на два портрета в двойной раме, помещенных вдали от остальных и совершенно не похожих на них. Красивая женщина в одеянии монахини с жалостным и горестным взглядом прекрасных темно-серых глаз. И высокий крепкий мужчина лет тридцати с темными, как у испанца, волосами, в рыцарских доспехах. Его большие темные глаза были устремлены на женщину, лицо было печальным и суровым, словно омраченное разочарованием беспокойного и неудовлетворенного сердца. На сдвоенной панели над портретами было вырезано: «Сэр Рафаэль и леди Алойзия Саксон», а на одинарной доске под рамой красовалась странная и пугающая надпись, выполненная заглавными буквами:
ОБРЕЧЕННЫЕ, НО ВМЕСТЕ
Я услышала рев ветра между деревьями за озером. Сильный ливень обрушился на застекленную крышу. Но я все стояла, глядя в упор на картину. В галерее стемнело, и краски на полотнах стали трудно различимыми. Внезапно меня охватило чувство глубокого ужаса, и я поспешила уйти. Проходя через банкетный зал на обратном пути в западное крыло, я обернулась, чтобы взглянуть на огромную стеклянную лестницу. Она больше не была пустой. На одной из широких ступеней стояли две фигуры, из стеклянной толщи исходил тусклый фосфоресцирующий свет, окружавший их сверхъестественным сиянием. Когда их длинные черные одежды распахивались, мне казалось, что я вижу мерцание доспехов и белый, плат с черной вуалью монахини.
В гостиной был уже готов обед. После трапезы Гервейз и Хильда, желая заглушить шум бушующей снаружи грозы, снова раскрыли свои любимые альбомы. Я оставила их.
Не в силах уснуть, я принялась беспокойно расхаживать по просторному залу, раздумывая, что надо сделать и что из этого выйдет. В конце концов я взяла с вешалки толстый плед Гервейза, накинула его поверх своего непромокаемого плаща, тихо выскользнула на террасу через боковую дверь и встала там посреди грозы. Дуновение свежего холодного воздуха и беспрерывный дождь успокоили мои нервы и охладили разум.
У меня появилась надежда, почти уверенность, что половина виденного мною было чем угодно, но только не причудами воображения; я была рада, что не проронила об этом ни слова. Если все это только глупые и суеверные фантазии, то тяжелая работа (вроде той, которой занимались Гервейз и Хильда, а я должна была начать на следующий день) быстро рассеет их.
Мои глаза были опущены, когда я повернула к дому, мысленно обсуждая эту тему. На самой нижней ступеньке крыльца леденящий холод и могильный запах охватили меня, словно саван. Подняв глаза, я увидела две темные фигуры, стоявшие ко мне лицом на расстоянии вытянутой руки; я признала в них обреченную пару. Я увидела сверкающие доспехи рыцаря, пурпурные ризы монахини, кровоточащее сердце, вышитое у нее на груди. Я узнала их по необычайно слабому и странному свету, который никогда еще не озарял глаза смертных.
На крыльце было темно. Ни лучика света из кухни или гостиной не падало на эту часть террасы. Эти неземные лица, наконец, можно было разглядеть, и они принадлежала тем, которыми я так восхищалась на картине: суровое, смелое, красивое лицо рыцаря, милое и приятное личико монахини. Но увы! Когда они взглянули на меня, это были лица мертвецов.
Казалось, минуло не более секунды, и их не стало; фигуры и бледный свет растаяли. Как я попала внутрь дома, не помню. Мне удалось тихо открыть дверь гостиной и кивком подозвать Гервейза.
Он встал, держа в руке восковую свечу.
— Что с тобой, Кэйт? — спросил он. — Ты совсем бледная и перепуганная. Ты вся дрожишь.
— Гервейз! Пойдем со мной, пока Хильда не хватилась. Я хочу, чтобы ты сказал мне, сплю я или бодрствую, в своем уме или нет.
Держась за его руку, я повела брата в картинную галерею и молча подняла свечу над двумя портретами.
— «Сэр Рафаэль и леди Алойзия Саксон», — прочел Гервейз. — А что там внизу? «Обреченные, но вместе». Что это значит, Кэйт?
— Не знаю. И даже не пытаюсь угадать, — ответила я.
И там, стоя перед портретом, рассказала ему все. Конечно, никто не удивится, если я скажу, что он выслушал мой рассказ с абсолютным и унизительным недоверием.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});