Упряжки оленей стояли еще не убранные. Туран с ходу вскочил на передние нарты.
Олени у Турана — ветер.
Михайло, смотря вслед уезжающему, повторял:
— Вот-те, опять умажется. Ну и народец!
Екатерина Петровна, в слезах, кричала:
— Бегите к заведующему, догнать надо, замерзнет!
Но рожденные в холоде не боятся снегов и ветров…
Туран на ходу надел лежавшую на нартах запасную одежду и унты[6].
В ночь, когда на звездном небе росло густое облако, а потом из него заиграли отливами лопающиеся ракеты огненных столбов северного сияния, Туран приехал в стойбище тунгусов.
В чумах гостю рады всегда.
Рассказывал Туран о болезни, о смерти жены и с испугом говорил об огненной бабе.
Говорили ему:
— Хорошая баба Екатерина Петровна: ребят, баб, мужиков лечит хорошо, прямо шаман!
Весело смеялись над Тураном сородичи, провожая его снова на базу.
НА БОЛЬШОЙ РЕКЕ
Деду — рыбаку
Сенька радовался весеннему теплому солнцу. Радовалась и его семья. Сеньке — сорок пятый год, но уменьшительными именами зовут русские остяков.
От солнца днем рыхлеют снега и оседают, а ночью покрываются серебристой корочкой наста.
Семейство Сеньки оставило тайгу и вышло на берег Енисея.
Зимой — охота, летом — рыбная ловля, — так проходит Сенькина жизнь.
В первый же день прихода на реку Сенька выдолбил прорубь.
Дрожа от удовольствия всем телом, съел первых трепещущих рыбок. В этот день все были сыты. Сон сытых приятен и сладок.
Разъело солнце на взбухшем синем Енисее черные жилы ручьев.
Сенька, как и все рыбаки, не спал в эти тревожные ночи, у зажженного костра, с трубкой, караулил Енисей. Только те люди рыбацкого племени знают эту тревогу, кто через лед чует рыбные запахи.
В реве, грохоте, крутя ледяные столбы, тронулся Енисей.
Семья Сеньки с имуществом погрузилась в летний свой дом — лодку.
За последними льдинами плыл остяцкий дом.
Испенился лед, ветры угнали пену в океан, а Сенька остался рыбачить на песках.
Низовья Енисея — рыбные места.
Ладно рыбачил Сенька: шла рыба в пущальни[7], попадала на самоловы.
Первым из океана плывет осетр, потом чир, моксун, густо прет селедка, последним заходит жирный омуль.
В Енисейскую губу за рыбой идет прожорливая белуха.
Богатый улов серебрится в сетях. За полярным кругом летом ночи светлы, как дни. В рыбный ход не спят рыбаки, днем и ночью рыбацкие лодки качаются на енисейской зыби. Из глубоких низовьев идет рыба вверх, на мели, в бесчисленные протоки, озера, водяные болота, метать икру.
Сороки, язи и ельцы, попавшиеся в лесных озерах, пробираются на зимние стоянки, плескаясь на боку. Их караулят вороны, чайки, орлы, а иногда хищные звери: выдры, норки, и не брезгует рыбой хозяин тайги — медведь.
Каждый день Сенькина семья ела рыбу, аппетитно слизывая холодную рыбью кровь. Все начали добреть и полнеть.
Сенькина „ветка“ — легкая лодка, сделанная из береста, — быстро скользила каждый день по Енисею. Но с океана часто идут ветровые штормы.
Сегодня запоздавшего Сеньку захватил ветер на середине реки. Ветка, зарываясь в волновые гребни, пляшет и становится то на нос, то на корму. Скалятся гребни волн, хотят проглотить Сеньку в лодке.
Но крепки швы у ветки, затянутые оленьими жилами, залитые серой, и Сенька на волнах так же смело скользит, как на лыжах с горы.
Платок, которым завязаны волосы, сбился за шею; закатанные в черный войлок волосы влажны и дымятся паром; капли пота, размазывая грязь, стекают по лицу. Сердитые зеленые брызги освежают лицо.
У Сеньки проносится мысль о водяном боге.
Много небес, где живут боги. На первом небе — озера, на втором — лайды (равнины), третье небо состоит из небольших, но сплошных сопок; на них висят, подобно мху, небольшие ледяные сосульки; на четвертом есть большое озеро, из которого вытекает река Енисей.
От брызг накапливается в лодке вода.
Сенька, приподнимаясь, смотрит вдаль. Широк Енисей в низовьях, на десятки километров идут штормовые волны.
Вдали у островов острый Сенькин глаз заметил дым, много дыма, целое облако летит в левый берег тундры.
Бывают в низовьях один-два парохода в лето: первый весной привозит рыбаков, а второй осенью забирает рыбу и рыбаков.
Тревожит дым Сенькино сердце: „Видно, водяной бог зажег Енисей“…
Показались пароходные трубы.
Не видал Сенька таких черных, больших, высоких пароходов.
Гудки густые, хриплые, — эхо далеко несется в тайгу.
Не знал Сенька, что через океанские штормы, карские воды, полярные ветры из Лондона, Гамбурга, Ливерпуля пришли на большую реку морские пароходы за лесными богатствами.
Близко пароходы, скоро поравняются с Сенькиной скорлупкой. От пароходов идет вал. Ветка, как маленькая щепочка, треплется в круговых волнах.
Брызжет пена в Сенькино лицо.
С капитанского мостика первого парохода заметили лодку.
Человек тонет…
Неслись сигнальные гудки, частые и тревожные.
С борта спустили моторную лодку.
У Сеньки мокнут ноги; он смотрит между колен на дно своей лодки: „Надо вылить воду“.
Выбрав спокойный вал, Сенька выпрыгнул из лодки; на руках приподнимая легкую ветку, вылил воду, а потом, положив весло поперек, вскочил обратно в лодку.
У спокойного, обычно ленивого Сеньки в лесу, в погоне за зверем, на реке рождаются энергия и сила.
Вылить воду на середине реки из берестяной лодки — обычный прием Сеньки.
С моторки увидели мелькнувшую вверх дном лодку.
Все разом выкрикнули:
— Утонул!..
Но, когда снова увидели его сидящим в лодке, моряки — сами водяные жители, удивленные Сенькиным поведением, с ласковым ругательством выкрикнули:
— Вот, чорт, енисейское ныряло…
Через полминуты Сенька пересел в моторку, ветку взяли на буксир: она прыгала с волны на волну.
На „Пионере“ — океанском судне, построенном в гамбургских доках, — тепло встретили Сеньку; притащили белье, брюки, бушлат, а второй штурман принес капитанскую фуражку с поломанным козырьком. После стаканчика коньяку поили ароматным чаем с густыми сливками.
Но Сенька ласкающим глазом смотрел на шкаф, куда убрали коньяк, и, показывая ногтем на донышко стаканчика, виновато улыбаясь, говорил:
— Маленько, маленько еще налей: мой водку век любит…
Матросы смеялись дружно:
— Водка плохо, чай пей, слаще и полезнее.
Комсомольцы водили Сеньку по всему пароходу, и он, сохраняя свое достоинство, хозяйственно осматривал судно.
С палубы, оглядывая идущие сзади пароходы, он говорил:
— Зачем много так идет?
— Лес с Енисея повезем…
Когда „Пионер“ поравнялся с тем местом, где стоял на берегу Сенькин чум, Сенька подошел к капитану и, точно отдавая приказание, сказал:
— Давай, свисти всем. Ко мне в гости поедем…
— Нельзя, Семен Иванович, работа…
— Какой такой работа? В гости к хорошему человеку всегда можно…
Как маленький ребенок, он обиделся. На пароходе все его звали Семеном Ивановичем. Когда впервые спросили, как зовут, он, не задумываясь, ответил:
— Сенькой…
— А отца как звали?..
— Ванькой.
— Ну, значит, Семен Иванович… Непонятным, но приятным было новое имя…
Ведь сорок пять лет все русские звали его Сенькой, а тут — Семен Иванович!
Он ходил по палубе счастливый и смеющийся:
— Вот настоящий человек, хороший…
Он гордился командой „Пионера“.
На пароходе гостил больше суток. Перед спуском простился со всеми за руку, приглашая заехать к нему в гости.
Когда вниз по Енисею скользил Семен Иванович на ветке, он заезжал во все чумы.
Бушлат на нем висел, фуражка надвинулась на уши, но везде с почетом встречали Семена Ивановича.
Он рассказывал о морских пароходах, которые тревожили рыбацкое сердце.
Везде в ответ качали головами:
— Плохо будет, лес вырубят, зверь убежит, рыба уплывет в море…
Семен Иванович, поправляя фуражку, успокаивал:
— Хотя водки мало дают, но хорошие люди… Сам капитан говорил: „Семен Иванович“…
УНЬКА[8]
Томской рабфаковке Дуне и профессору Пэтри.
Осторожно ступает по моховой тропе олень. Он боком пятится от стволов, оберегая спящую в сумке Уньку.
Мать едет впереди, и нянькой у Уньки старая важенка. Когда на остановках заплачет Унька, важенка, качая ребенка, переступает передними ногами. И под шум ветра и таежного леса баюкает важенка Уньку. На ремне у сумы привязаны разные кисточки: они, болтаясь, развлекают Уньку. Выспавшаяся девочка, широко расставляя в качающейся сумке ножки, на ходу срывает ветви ели, пихты, кедра и лиственницы. Вдогонку вылетающим птицам Унька радостно хлопает в ладоши. Поиграв с лесными игрушками, свернувшись в суме калачиком, сладко засыпает Унька. Старая важенка слышит храп Уньки и еще осторожнее обходит наклонившиеся лесины.