Читать интересную книгу Мужчины не плачут - Денис Гуцко

Гостиница на ВДНХ, в которой они останавливаются, — ведомственная. По крайней мере, в девичестве. Сейчас тут сдают номера от двух часов, у метрдотеля за отдельную плату можно взять электрочайник, микроволновку и DVD-проигрыватель с дисками, коробочки которых стыдливо заклеены непрозрачным скотчем. Гостиница пережила, судя по всему, множество поверхностных ремонтов. Но советское прошлое проступает тут и там. Щурится, покашливает из каждого угла: вытертые красные дорожки в длинных приземистых коридорах, привинченные шурупами к дверям белые металлические плошки с номерками, гулкие жестяные ванны, чугунные батареи, столы с корявой клинописью инвентарных номеров. В стрельчатых окнах — чужой двор. Чужие машины прячутся под несвежими сугробами, чужие дети топают в школу. Качаются заснеженные ветви, с которых вороны, взлетая, стряхивают сверкающие россыпи.

— Сучка, — шепчет Андрей, покусывая ей ухо. — Сучка моя.

Голос его трепещет, как сыплющиеся с веток искры.

— Сучка, — весело повторяет Лилечка вслед за ним, прислушиваясь к слову.

Странно слышать его от благовоспитанного Андрея. Кто бы мог подумать, что оно может прозвучать так нежно. Трогательно так.

— Конечно, я сучка. Да. Тебе нравится?

Когда они перебираются из постели в кресла — покурить, потягивая вино, — с Андреем случается то, чего раньше не бывало. Он делается печален. Становится к окну, обмотавшись полотенцем, выдувает струйку сигаретного дыма в открытую форточку. Лилечка рассматривает его с рассеянной улыбкой. Совсем неспортивная фигура. Крепкий, но фигура неспортивная. Ему бы сбросить кило пять. Рассматривает — и смакует новое чувство близости. Необжитое, с пылу с жару. Вот эти его плечи, и островком заросшая грудь, и живот батончиком, и широкие костистые колени, — все только что стало родным.

Нет, Лиля. Врастать не нужно было. Несбыточно…

И, будто откликаясь на Лилечкины мысли, Андрей говорит, глядя в окно:

— У меня накануне отъезда раздрай в семье приключился… На пустом месте. Не знаю… может, Таня что-то заподозрила.

Тушит окурок в пепельнице, потом смахивает в нее рассыпавшийся пепел. Прикуривает вторую подряд.

— Таня сложный человек. Импульсивный. Забрала ребенка, ушла к маме. У нас девочка, девять лет… Не знаю, что меня ждет, когда вернусь. Если вправду разузнала про нас — скорей всего развод. Или ужас на всю оставшуюся жизнь… посмотрим…

Говорит медленно, затягиваясь между фразами. И по тому, как свободно Андрей смешивает компоненты двойной жизни, Лилечка догадывается: все кончено. Что бы ни поджидало Андрея дома, с Лилечкой он решил закругляться.

— Несбыточно, — напоминает она себе.

— Что? Не расслышал.

— Ничего, Андрюша. Давай выпьем и пойдем в постель.

Но ему нужно выплеснуть: давит.

— У нас с ней непростые времена. Была любовь. Непростая история, Таня бросила жениха. Она моложе меня… это так, к слову. Ушла из театра, перебралась в провинцию. Ей в Воронеже тоскливо. Нервы…

И дальше — уточняет, дорисовывает бурную историю Татьяны, закончившуюся побегом от выгодного столичного жениха в вечный воронежский штиль.

— С моей стороны будет свинством бросить ее после всего, с ребенком. Я так не могу.

Вино они допивают в малиновом полумраке. В окне поселяется закат. В густую тишину вплетается гул пылесоса и редкие вороньи крики. Андрей встает, идет к вешалке, быстро возвращается.

— Вот. Это тебе.

Кладет на столик перед ней коробку с серебряным колечком. Больше не смотрит в глаза. Делает много лишних движений, прежде чем добраться до главного.

Колечко великовато. Надев его, Лилечка сгибает пальцы, чтобы это не бросалось в глаза.

— Спасибо. Оно замечательное.

— Можно, я тебе денег оставлю? — бормочет он. — Билеты, все такое…

— Перестань, Андрюша. И я очень хочу с тобой в постель. Как никогда.

— Я на ночь не могу остаться. Прости. Возвращаюсь ночным поездом.

Лилечка внимательно следит за тем, как он одевается — точнее, за самой одеждой. Брюки, майка, носки. В институте вот так же, не отрываясь, следила за инструментом, когда впервые пришла на вскрытие.

Андрей почти одет. Глядя на его пальто, ожидающее своей очереди на опустевшей вешалке, Лилечка представляет, как эта обшарпанная, с фанерными латками, дверь закроется за ним… шагов не будет, шаги украдет ковровая дорожка. Она выпархивает из кресла.

— Подожди. Я тебя провожу.

Шершавая ткань пальто, под которой ходит его рука, запах табака, оттененный легким морозцем, равномерный поскрип снега, вечерняя улица. На перекрестке Лилечка останавливается.

— Все. Иди.

— Еще можно, если хочешь.

— Нет. Ты иди, только не оглядывайся. Я буду смотреть. Хочу тебя запомнить.

Здесь подходящие декорации: широкий провал перекрестка, свет витрин. Будет удачно сочетаться с березовой аллеей в пансионате, по которой они гуляли в начале.

Поцелуй прохладен.

Спина Андрея удаляется, время от времени теряясь в пешеходной толчее, выныривая снова, пока, наконец, чей-то силуэт, ничем не примечательный, спешно пролистанный, как все остальные, не закрывает его от Лилечки насовсем — и ее растерянный взгляд возвращается к этому, последнему, распознает в нем студента в полосатом шарфике, с наушниками в ушах, с торчащими из кармана перчатками — и, кажется, надеется разглядеть в нем отблески Андрея.

Вернувшись в номер, Лилечка ложится, не раздеваясь, на кровать — и лежит так тихо, без сна, слушая каждый ночной звук и шорох, как беспомощная больная сука, терпеливо дожидающаяся выздоровления. Она помнит одну такую. Старая тонкомордая дворняга. Сломала где-то лапу. Лежала на ступеньках сторожки и смотрела страшными человеческими глазами.

Хорошо, что поезд ранний. Плохо, что завтра выходной.

Дома, отослав детей к бабушке с дедушкой, Лилечка погрузилась в изматывающий марафон генеральной уборки, вплоть до мытья люстр, до выскабливания пластилина из-под плинтуса, до пересаживания кактуса в новый горшок. Совершенно случайно на лестничной клетке выловлен и водворен к поломанной стиралке сантехник. Давным-давно купленный шланг заменен — и после ухода сантехника генеральная уборка продолжена стиркой штор.

К середине ночи можно было выпить и позволить себе вспомнить Андрея. Ничего, кроме водки, в доме не нашлось. В уголке холодильника скромно старился апельсин. Лилечка выдавила сок, смешала себе отвертки и встала к окну — так же, как стоял Андрей, рассказывая про Москву и Воронеж.

— Спасибо, — сказала она в чернильное звездное небо, покручивая на пальце прощальное колечко. — Было замечательно.

Андрей еще попытался наладить с ней переписку по электронной почте — о том о сем, о погоде, о своем сериале — но Лилечка не смогла. Впустую просиживала перед компьютером, не в силах набрать хотя бы несколько предложений. Так и не осилила шутливый светский тон, предложенный Андреем, и переписка угасла сама собой.

Больничные будни затянули в привычный круговорот, спасая от всего несбывшегося. Тяжелых было не по времени много: до весеннего пика далеко, но множественных инфарктов и сердечной пневмонии — полные палаты. Теперь приходилось еще и за Мариной следить, оберегать от проколов. После того как на Павлика завели дело в связи с кражей препаратов, Марина сделалась сама не своя. Препараты — то, что от них осталось — нашли у Павлика дома, в бачке унитаза, и в тот же день заключили под стражу. Марина методично, каждый четверг, напрашивалась к нему на свидание и каждый день убеждала Лилечку, что в сейф залез не он, а дочь его Катя, которая одно время работала здесь санитаркой и больницу знает как свои пять пальцев. Непривычно часто звонил Егор: справиться о детях, поинтересоваться состоянием Лилечкиного кошелька. Перебежал он, как говорили, туда же, куда и шесть лет назад, к бывшей своей пациентке. Жгучая брюнетка, метр восемьдесят, мастер спорта по синхронному плаванию.

— Ну, может, отмучился мужик, — размышляла Марина, отвлекаясь ненадолго от мыслей о своем Павлике. — Остановился же на чем-то.

Саша просил купить ему новый телефон: в классе у всех уже сенсорные. Лилечка обещала на Новый год, выторговав взамен годовые “пятерки” по всем предметам. Тима подрался. Видимо, неудачно. На зашитой губе остался шрам. Лилечка ждала, пока сын смирится с поражением и будет готов рассказать ей о драке — но была уверена, что в истории замешана девочка.

На Восьмое марта, вечером, пришел Егор. Мальчишки в качестве трудового десанта были откомандированы к бабушке — намечалось крупное семейное застолье — о чем Егор, судя по всему, знал: незадолго до этого ходил с детьми на каток.

Пришел с большим желто-красным букетом роз. Портфель выразительно позвякивал.

— Бог мой, — удивилась Лилечка нелепому букету. — Это что за язык цветов, Карагозов? Переведи, не томи.

Заставив прежде принять у него цветы и поставить их в вазу, Егор усадил Лилечку на диван и рассказал, что уже больше месяца живет один, у своего интерна. От пловчихи ушел. Как отрезало. Все осознал. Во всем виноват. Был сволочью.