— У вас острый глаз, господин Мещеряков. Мне кажется, мы найдем с вами общий язык.
Официант подал салаты и наполнил рюмки из маленького графина с коньяком.
— За знакомство, — предложил тост лейтенант.
Валера выпил.
— У вас открытое лицо, вы мне нравитесь, — сказал Корф, — поэтому, думаю, мы можем обойтись без излишних отступлений. Как вы уже поняли, военный мундир я ношу временно, и то потому, что в нем проще, чем в смокинге, решаются деловые вопросы. Здесь богатые недра, Европа рядом. Короче, меня интересуют местные шахты.
— Они не работают, — заметил Валерий.
— Вот именно, господин Мещеряков. А великой Германии нужно топливо.
— Готов сделать все от меня зависящее, чтобы…
— Не перебивайте. Мы на Западе давно поняли, что быстрого результата может добиться только частный капитал, все другие формы управления менее эффективны. Это понятно?
— Вполне.
— Благодаря моим связям в Берлине мне удалось добиться, чтобы часть местных шахт была продана рейхом в частные руки.
— В ваши, господин Корф?
— Разумеется. Принципиально этот вопрос решен, остаются кое-какие детали. Скоро сюда в город приедет специальная комиссия по оценке шахт. Естественно, я заинтересован, чтобы стоимость оборудования и зданий была как можно меньше. Если бы вы, господин Мещеряков, помогли мне с этим вопросом, то я хорошо бы вам заплатил.
— Это похоже на провокацию, — сказал Валера.
— Бросьте, господин Мещеряков! Кому вы нужны? Если бы мне понадобилось вас уничтожить, то это легко сделать с помощью одного телефонного звонка коменданту. В военное время человеческая жизнь стоит мало, а еще меньше стоит жизнь коммуниста с пятнадцатилетним стажем, а? — лейтенант весело подмигнул и налил коньяку.
— Спасибо за откровенность. Значит, вы предлагаете мне доломать все, что осталось?
— Ни в коем случае, я же собираюсь все это купить! Ваша задача сделать так, чтобы цена снизилась, но при этом я бы мог в самом ближайшем будущем наладить добычу угля. Что-то можно размонтировать… Вы же инженер, проявите смекалку.
— Я так понимаю, что особенного выбора у меня нет?
— Тем легче сделать выбор: пополнить списки неблагонадежных или получить хорошие деньги.
— Я согласен, — сказал Валерий, — но один я ничего не смогу сделать.
— Этот вопрос мы с комендантом решим, господин Мещеряков. Прозит!
Валерий тоже поднял рюмку, чтобы скрепить договор.
3
— К машине! — раздалась команда, перекрывающая гул моторов армейских грузовиков. Бас их ротного фельдфебеля в былые времена мог бы претендовать на место лучшего певчего Киево-Печерской лавры.
Солдаты попрыгали на дорогу, расплескивая жидкую грязь. Славкин тоже прыгнул и занял свое место в строю.
— Повзводно! Цепью! Марш!
Солдаты растянулись вдоль обочины в цепь, сняли предохранители с автоматов и двинулись в лес. Сначала подобные операции бывший хорунжий воспринимал как боевые, но, прошагав по полям и лесам Украины не одну сотню километров, он понял, что это рутинное занятие не имеет никакого смысла. Сперва Славкину казалось, что немецкая разведка плохо работает и их посылают на прочесывание, основываясь на неточной информации. Потом Георгий Александрович понял, что никакой разведки вообще не существует, а гоняют их, чтоб не скучали, да местным жителям на нервы действовали: авось поостерегутся идти в партизаны. Вера Славкина в безупречный немецкий порядок слегка пошатнулась. С другой стороны, в его зондеркоманде служили по большей части не немцы, а сброд самых разных национальностей. И не стоит забывать, что большая война — это и большой хаос, он помнил это еще по Первой мировой и Гражданской. Своими наблюдениями, а тем более выводами Георгий Александрович ни с кем не делился, и потому считался у начальства вполне благонадежным и уже носил нашивки ефрейтора.
Вместе с другими хорунжий снял предохранитель, передернул затвор и углубился в подлесок, стараясь не выпускать из виду соседей. Идущий слева румын с уважением глядел на невозмутимого русского, который шел через страшный лес, посвистывая. Румын был новенький и не знал, что поймать они могут разве что крестьянскую семью, заготавливающую дрова, или пару дезертиров. Только дважды взвод Славкина под Юзовкой натыкался на сопротивление. Первый раз это был летчик с подбитого красного самолета, он выпалил по кустам, за которыми залегли солдаты, весь магазин, а последний патрон пустил себе в голову. За храбрость Георгий Александрович его собственноручно похоронил, пока остальные перекуривали, но только крест ставить над безбожником не стал. Во второй раз они наткнулись на пятерых красноармейцев и младшего лейтенанта, которые прятались в овраге. Перестрелка шла долго, видно, большевики тащили с собой коробку с патронами и имели хороший боезапас. Славкин и еще один русский «из бывших» подползли к красным поближе и одновременно бросили по гранате. Те успели ответить очередью, и напарника хорунжего убило, а сам он получил звание ефрейтора.
В окрестностях Юзовки все происходило точно так же, как и в других местах, но Георгий Александрович чувствовал не усталость, а прилив сил: он попал туда, куда стремился пятнадцать лет. Все эти годы он мечтал отомстить, и вот враги его рядом, их нужно найти и наказать за все. Славкин вспомнил, как он ломал указатель «Сталино» и прибивал на законное место историческое название родного города. Все возвращается на круги своя и всем, всем воздастся по заслугам.
После провала операции в Штольберге полковник Кудасов, едва придя в сознание, приказал хорунжему отправиться в Бендеры — местечко, где должен был перейти границу атаман Бурнаш. Сидя в будке у румынских пограничников, Славкин в бинокль наблюдал за советской стороной. Георгий Александрович видел, как появился у пограничного коридора батька Бурнаш в клетчатом костюме немца, как уже подал он на проверку паспорт. Но вдруг откуда-то сбоку на него бросился этот чертов чекист Мещеряков, словно он караулил атамана. Хорунжий разглядел во всех деталях и бесславный поединок, и арест Бурнаша, вот только помочь батьке он ничем не мог.
Славкин вернулся в Кельн, где в военный госпиталь поместили Кудасова и Овечкина. Как соотечественников, их было положили на соседние койки, но постоянная горячка Леопольда Алексеевича и угрюмый вид Петра Сергеевича врачей испугал так, что дальнейшее лечение проводилось в разных корпусах. Хорунжий доложил господину полковнику об аресте его лучшего агента, и это не прибавило Кудасову, больше других пострадавшему при взрыве, сил. Кроме того, давали о себе знать и старые раны. Леопольд Алексеевич удалился от дел и умер спустя два года.