Читать интересную книгу Приключение пляжное и любовное - Георгий Осипов

Громоздкие романисты чуют конец света, но они похожи на вымерающих ящеров... Однако разве ящер и любая иная Божия тварь, исчезающая с лица земли, менее достойна сочувствия из-за своих костяных наростов и размеров.

Когда в дребезжащем салоне автобуса из чьего-нибудь рта вырывается вздох и через обоняние отзывается в Вашей памяти - чем? Постылым букетцем из пищи, духов, табачок, что Вам мешает взбеситься? То, что в нездоровом воздухе, изошедшем изо рта некрасивой пассажирки, тот же уровень тепла, что согревало Вас в обстоятельствах самых романтических... Но у Вас, Натали, дыхание необычайно легкое и благоуханное, то самое дыхание, что должно быть у дриад и привидений!

- "Дриада" - всего лишь дэзик в наше время, - немного сонно произнесла Натали, и я понял, что сегодняшнее наше свидание скоро закончится, - "а выходцы с того света", - тут она запнулась и, чудно откинув голову, подалась всем телом назад, почти касаясь лопатками песка - и замерла в такой позе даже бездыханно.

Далеко заполночь брэнди и ананасовый сок помогли сну одолеть меня, и я заснул с чувством благодарности и именем "Натали" на губах.

День выдался теплый, но облачный. От того обычные купальщики предпочитали играть в мяч, судя по фасонам купальников и по схожести выговора, это были две супружеские пары и друг детства. Вода отступила, и по возникшей полоске мокрого песка, оставляя неглубокие следы, неторопко прошел уборщик с кожаной кисою - совсем еще крепкий старик - бритый, с седым густым волосом, похожий и на малоросса и на грека. Ему на встречу двигался темный силуэт, так получилось, что мяч шлепнулся в песок прямо у ног фигуры выбросив ноги, точно баядера в волшебном фонаре, она (я узнал Натали) послала резиновый снаряд точно в руки благодарного игрока.

Я уже привык к тому, что черты её лица обозначались не сразу - её невозможно было узнать издалека иначе, как по безупречно очерченной фигуре.

- В раннем отрочестве, Натали, я считал наипостыднейшим событием нашего века Нюрнбергский процесс (я знал, что от такого признания Ваши глаза вспыхнут еще ярче, чем пылали они, когда светили мессершмитами и юнкерсами улетавшим в оскверненную испарениями неполноценных ночь).

- Побойтесь Бога - в искусственном цыганском теноре едва ли не больше мужества и самобытности, чем во всей "люфтваффе".

- Когда я пытаюсь сказать Вам что-нибудь лестное, язык мой начинает вести себя капризно, очень капризно - это, правда, но ведь и Поль Анка, признаваясь в любви к Дайане, сперва от избытка неясности сумел издать свои восемь "О!" Их так и печатали потом в советских фельетонах.

В задумчивости и жеманно поджав губы, Натали написала на песке магическое кольцо:

- И что же, Анка нашел в дальнейшем что-то лучшее?

- Ну да! Позднее он пел: "Я так...я так люблю тебя" и число гласных "О" сократилось до пяти.

- Гениально! Мы как будто изучаем последнюю реплику утопающего.

- Знаете, меня ужасает мысль об ужине (со мной учился переросток Бужин, он являлся на занятия с папкой, промасленной как блин от жирной выпечки, позднее он стал моряком). Но я знаю, как угнетающе действует на собеседника голод. Моя привязанность к коньяку из приобретений новейших, я приписываю это одиночеству. Вам, наверно, случалось отмечать, что в коллективах предпочитают напитки дешевых видов?

- Что ты говоришь, неужели коллективы так безнравственны? Уведи меня куда-нибудь...

Я чувствовал, как голова моя идет кругом, когда она надевала выгоревшую на солнце полосатую сорочку с трогательными выточками и пуговками на воротнике, точно я перехожу по камням горный поток - "НАЙЭГРА", прочел я на флажке, приподнятом соском.

В баре при национальном парке было пусто и прохладно, отсутствовали пицца и воздушные пирожки, по радио играл румынский оркестр.

- Я равнодушна знаете к чему - ко спасению окружающей среды, - заявила Натали, указывая соломинкою на "иссиня-бордовое" облако фабричного дыма, нависшее на другом берегу. - Дамы, беспощадные к собственной коже, не могут искренне любить живую природу.

Безупречная голубизна сегодняшнего неба превращала нас в персонажей из мелодрамы, отснятой, видимо, в Испании Франко - надежнейшей из диктатур.

Но точно сгусток крови в аквариуме облако смога рассасывалось, опускаясь все ниже и ниже, и вот уже тень окутала скамью под двумя акациями, на которой я часто сижу в сентябре и слушаю дробное постукивание темных семян в стручках при порывах еще теплого ветра. Их особенно много на верхушках, и если их, разломив медного цвета стручок, высыпать на ладонь, они блестят. "Всякому случалось быть влюбленным в кого-то, и что-то подсказывает моему сердцу, что мой "некто" - это Вы...". Я почти шепотом напевал эти слова, глядя на легкий румянец, покрывавший её щеки...

Мелодрама в моей памяти ожила, не вытеснив воспоминания о дне смерти Элвиса, но просвечивая точно палимпсест. Немое зрелище, ибо ценилась в кино только музыка - никто не запоминал диалогов, также сквозил анилиновый декорум сквозь Элвиса - я отчетливо различал огромную радиолу в плотницкой квартире Слезы и пение, пение, как просвечивает сквозь холстинковое полотно тело Натали.

- Добрый день, это я, Бланка, - напомнила Натали. - Вы о чем задумались? Забыли свои приключения 16-го августа?

Я вышел на тонкий, как будто из картона, балкон с рюмкою перцовой в руке. На мгновение взгляд замешкался на лице, отразившемся в стекле балконной двери - раскрасневшемся, с испуганно-недовольными глазами. Дождь, едва накрапывавший днем, превратился в подлинный ливень. Гремел гром, и частые молнии своими вспышками озаряли причудливое шествие на проспекте, свидетелем которого оказался я. Цирковые кони ступали шагом, сверкая мокрыми боками. На наездниках были надеты дождевики. Фургоны, покрытые яркими фамилиями и плоскими фигурами арлекинов, тяжело поворачивали колеса, катили по блестящему асфальту. Мне вдруг почудилось, что я все еще в телефонной будке, и единственным правдивым событием этого дня является дождь. Словом, я протрезвел.

- Моя бабушка уморительно могла пересказывать разные нэповские анекдоты про котят в цилиндре. Я охотно жертвовала вечеринками старшеклассников ради её историй.

Я стоял на балконе, точно как на свернутом ковре у окна, и тщетно пытаешься глядя на асфальт, нанести на него узор ковра... Молния осветила и мою перцовую - на площади было пусто. Я повернул голову и увидел на шкапе с потускневшею полировкою и похожими на коконы пыльными фужерами стакан для салфеток, а оттуда выглядывал циркуль, надетый на карандаш. Мои руки были обнажены - рубашка осталась в соседней комнате, я вообразил как розовеет она, наброшенная на абажур, как розовым цветом наливается, готовая скатиться, капля пота на лбу верного Слезы... Кровь сочилась даже не из всех букв, то место, где я прокалывал точку над "i" вспухло. Как мне хотелось, чтобы ливень обернулся "ведьминой кровью" - женская фигура без лица, съезжающая по перилам, точно мчащаяся на помеле, и догадка во взоре при словах "кровь", и песок из фильмографии Руди Валентино.

Мы выбрались из такси в тот безрадостный час, когда рестораны покидало хмельное общество, хорошие господа ловили машины. Можно было видеть луну в клочьях облаков, стремительно разгоняемых ветром.

В девице, поставившей голенастую ногу на гранитный осколок с фамилией какого-то хирурга, чтобы застегнуть хитрый ремешок туфельки, я признал знакомую Нину Нитце. Смелыми шагами я приблизился к ней и трагическим шепотом сообщил ей о смерти... Потом показал ей свое траурное увечье. Девица Нитце не поняла в чем дело и долго щелкала то и дело гаснувшим на ветру "ронсоном", похоже, заржавленным. Наконец ей удалось разглядеть надпись на моей изуродованной руке: "Девицу тебе следует завести, Гершон, девицу, Гари, и танцевать с нею боп, тексас-хоп, эль-атусси, или как ты мне пел: филли дог, бэби, ду зе филли дог - у тебя получается, не бзди..." (Милый юноша, я вынуждена прервать Вас! Какая досада - похоже, я забыла на пляже свои часы, те самые - с пустым циферблатом, надо бежать)... Я огляделся вокруг, как будто "девица" скрывается где-то рядом, но увидел лишь удаляющиеся гусиным шагом - брызги во все стороны, Слезу и Азизяна. Они маршировали мимо безразличных бражников, время от времени разрезая влажный воздух ночи гитлеровским салютом. Я поднес к губам рюмку, но она оказалась пустой --опустело и плетеное кресло напротив. Моя очаровательная слушательница исчезла. И - Боже! Я словно очнулся от гипнотического сна, и смысл слов о забытых часах ошеломил меня. Едва избежав неразборчивого бампера продуктовой машины, я, что есть мочи, пустился бежать к пляжу...

. . . . . . . . .

- Вы не встречали здесь молодую женщину в полотняных брючках, с короткою стрижкою, очень грациозно умевшую перешагивать с камня на камень? С огромными гелиотропными очесами? - я нес Бог знает что, выбалтывая приметы своей спутницы седовласому старику-уборщику.