Двухсотграммовый пересекал аквариум обычными стремительными рывками. Доставщик застрял в пробке. Петя ввел пункты заказа – салат с рукколой, минеральная вода без газа и запеченная на решетке форель – в кассовый компьютер.
Через полминуты из кухни выглянул Семен и поманил Петю:
– Ты пробил форель на третий стол?
– Я.
– Ты же знаешь, у нас нет форели.
– А этот? – Петя указал на двухсотграммового.
Двухсотграммовый погнался за солнечным зайчиком, отскочившим от часов Пети, доступной копии дорогих швейцарских. Скучающий взгляд гостя задержался на высунувшемся из кухни Семене. Тот глянул с отпором, но гость перевел сонные глаза на стены в узорах и дальше в окно.
Парадные двери распахнулись и впустили хозяина. Виктор Николаевич шел порывистыми шагами не желающего стареть пятидесятишестилетнего мужчины, которому перестали помогать алтайские травы и от которого сбежала любовница, не вернув два кольца, кулон и «ровер-мини». О груди и брекетах и говорить нечего.
– Почему стоим, не работаем?!
– Передаю заказ… – промямлил Петя.
– А компьютер на что? Какой заказ?
– Форель…
– Ну так взял сачок, выловил, разделал, приготовил, подал!
Виктор Николаевич оттолкнул Петю, Семена, ворвался на кухню, напугав Нину, поедающую казенную булочку, схватил сачок и парадное ведерко, молниеносно вернулся в зал и подскочил к аквариуму.
Двухсотграммовый избежал сетки рывком в правый нижний угол. Виктор Николаевич дернулся за ним. Двухсотграммовый обманным маневром снова ушел от погони. «Стервец. Поганец. Ушлая тварь», – повторял хозяин слова, которые двухсотграммовому регулярно приходилось слышать с тех пор, как его поселили в аквариуме. Только раньше его под эти слова кормили. Теперь хозяин, обмакивая манжеты рубашки и рукава пиджака, гонялся за ним с сачком.
Поймать двухсотграммового не удавалось. Виктор Николаевич отсидел за фарцу, в девяностые начал бизнес, содержал ленивую жену, мудаковатого подростка-сына, двух капризных лярв-любовниц – теперь, впрочем, одну, – не имел мизинца на правой руке и недавно взял новый «бентли». Он не привык сдаваться. Он снял пиджак, закатал мокрые рукава и принялся охотиться с удвоенной свирепостью. Но недаром двухсотграммовый все это время тренировался; каждый раз, когда сачок вот-вот должен был опутать его, он ускользал, дразня побуревшего сквозь солярный загар, замочившего в воде галстук и всю грудь преследователя.
Сорванный с креплений генератор кислорода предсмертно захлебывался на посыпанном цветным песочком дне, вода бурлила ошметками чешуи, гость меланхолично наблюдал ловлю своего обеда.
Виктор Николаевич взгромоздился ногами на стул, на который и садиться-то позволялось не каждому, и голыми руками стал обшаривать аквариумные глубины.
Надо отметить, что руки у Виктора Николаевича – при лютой внешности – были женские. Телу из мяса и жира были отпущены изящные кисти, тонкие пальцы и удлиненные ногти, которые хозяин полировал у маникюрши. Обрубок мизинца не портил вида, а, напротив, придавал пикантности. И этими эльфийскими перстами Виктор Николаевич силился сграбастать двухсотграммового. Семен, Халмурод и Нина давно покинули кухню и наблюдали за поединком.
– Есть! – заорал хозяин.
Видимо, вопль возвещал о поимке, но установить это доподлинно не удалось – в следующий момент Виктор Николаевич покачнулся и упал, а на грудь ему опрокинулись десятки литров воды в стекле.
Выстрел и плеск.
Сотрудники ресторана бросились к месту события; сонный гость тяжело вздохнул.
* * *
Врач «скорой» определил у Виктора Николаевича перелом ребер и травму грудной клетки с возможным повреждением внутренних органов. У двухсотграммового обнаружилась глубокая рана в боку. Гость ушел обедать к конкурентам через дорогу. Петя вместе с уборщицей Гулей принялись собирать осколки. Семен понес двухсотграммового на кухню и положил своего друга на разделочный стол.
Единственный целый глаз смотрел на Семена.
Семен отрезал двухсотграммовому голову, вспорол брюхо, выпотрошил, очистил, промыл, смазал маслом. Траурным венком легла веточка фенхеля. Семен уложил двухсотграммового на решетку гриля. Голову Семен отправил в кастрюлю, залил водой, добавил укроп, морковь, картофель и поставил на плиту.
Через тридцать минут Семен разлил уху по тарелкам Халмуроду, Нине, уборщице Гуле, метрдотелю и официанту Пете и дал каждому по кусочку ужарившегося, некогда двухсотграммового тела.
Сентиментальной, верующей посудомойщице Нине показалось, что кушанье обладает особенным нежным вкусом. Однако часть доставшегося ей кусочка горчила, желчь пролилась, и сколько Нина ни убеждала себя в исключительных, едва ли не сверхъестественных качествах поедаемой плоти, горечь давала о себе знать до тех пор, пока Нина не прополоскала рот. Новичок Петя съел свою порцию уважительно, заглаживая оплошность, ему в этом коллективе работать, он планировал взять кредит на «Опель Корса»: девушка ясно дала понять, что не может строить отношения с тем, кого не уважает, а как можно уважать пешехода? Гуля съела потому, что никогда не отказывалась от бесплатной еды. Метрдотель съел, потому что другие ели, а он не хотел, чтобы думали, мол, занесся. Семен просто и обыденно обглодал голову, он не прислушивался к своим чувствам и не искал в трапезе высшего смысла, просто грех выкидывать. И один только Халмурод, который до этого был безоговорочно верен плову, с удивлением обнаружил, сколь вкусной, нежной и питательной может быть рыба. С того дня он решил хоть раз в неделю позволять себе мороженую треску, громоздившуюся ледяными сгустками в холодильнике ближайшего к месту его фактического проживания магазина.
– Очень вкусно, не помню, когда последний раз форельку свежую кушала, – сказала Нина.
Семен сложил остатки в пакет для Нининой кошки.
Дверь служебного входа распахнулась, явился доставщик с напарником. Охая и пыхтя, они волокли зеленый сундук-контейнер.
– Рыбку заказывали?! – прохрипел доставщик, воняя усами. Его так и распирало от гордости.
Тяжело дыша, доставщик откинул люк. В чёрной воде ютились отборные полукилограммовые. Одна к одной. Все живые.
Андрей Коровин
рыбырыбы фламинго
в московском зоозоопаркеесть розовые рыбырыбы фламингоони плавают между посетителямихватают их за пяткичто-то рассказываютразмахивая плавникамино их никтоникто не понимаетрозовые рыбырыбы фламингобыли привезены из АфрикиНиколаем Гумилёвымв однатысяча девятьсоттринадцатомно потомвойна революцияо них все забылиа онижили себе тихов кунсткамерепитались чем придетсямышкамиреволюционными матросамиособенно любилиупитанных чекистовно те попадались редконедолюбливали кунсткамерухотели вообще закрытьв большую войнуголодали конечно сильнотогда их и вывезливместе с уродцамив московский зоозоопаркв принципеони безобидныено гладить не рекомендуетсямало ли что
вендетта
в такую жару раздеваются все даже рыбы до костной мозолии яблоко сада бормотствует в душных ветвяхи девушки с кровью застенчивой аэрозолисебя распыляют и плоть их стоит на бровях
заходишь в бассейн зоосада ли летнего садагде плавятся рыбы русалки и прочая снедьи хочется их разглядеть да по счастью не надоони исчезают текут все исчезли на треть
вот девушка полу и снова как будто раздетасмотри исчезает подмышка и левая грудьжара объявляет одетым вендетту вендеттуисчезнет любой кто посмеет сегодня вздохнуть
плывут пред глазами немые соски и коленикакие-то брови сгоревших в жаре шахрезадплывут бегемоты пингвины моржи и олениплывут по жареи никто не вернется назад
цветное лето
вот цветы по вагонам несутот кого и комунепонятно
и ведут мой вечерний маршрутлетних сумерек яркие пятна
вот пионовый облак летитв нём любовник зелёный и алыйразыгрался его аппетитжёлтых пестиков тычет кораллы
лилий жёлтые юбки горятно торчит из-под юбок причинноядовитых тычинок отряди песты выставляет мужчинно
синих ирисов нежная плотьзавлекает в такую пучинучто и рад бы себя поборотьда навряд ли отыщешь причину
и сияют в вагонной ночинезабудок вечерние звёзды
а цветы это просто ключиесли только не поздноне поздно
Любочка
она садится не закусываяимеет план она и видна сексуальную дискуссиюс начальником отдела сбыт
она сидит в короткой юбочкераскрыв футбольные вратасегодня сорок восемь Любочкеа грудь стоит как налита
она с девчонками хихикаетжевачку проситзакуритьчто ей гормон судьбы накликаетда что об этом говорить
она в поднятом настроениипереходящая в куражи под ее контральтопениеей тридцать восемь с лёту дашь
ну что ж что муж ушел к молоденькойну что ж что сын в него кобельзато она с напоперодинкойпоедет летом в Коктебель
грецкие будни