уж ДНК.
И все же у меня нет настроения раздавать конфеты на Хэллоуин. Я даже еще дом не украсила – мое любимое осеннее занятие. Было. Скорее всего, на Хэллоуин я окажусь одна и буду в пижаме на диване смотреть дурацкие передачи, пока Николас играет в приставку в гостях у друга, или же мы придем и ляжем спать в девять, раздав разочарованным детишкам дешевые зубные щетки и зубную же шелковую нить.
– Может быть, – наконец отвечаю я, потому что меня уже ничего не волнует. Катайся я на карусели или составляй список покупок – уровень энтузиазма все равно будет одинаковым. Мысль грустная, но что расстраивает больше всего, так это что делать с этим я ничего не собираюсь.
– Если бы я жил на какой-нибудь оживленной улице, что-нибудь бы приготовил, – отвечает он. – Рядом с моим домом никто и не пройдет.
Такого понятия, как «оживленная улица», в Моррисе в принципе не существует. Городок настолько крохотный, что его с трудом на карте Висконсина разглядишь. У нас и светофоров-то всего два.
Свет фар скачет сквозь дождь, колеса разрезают реки воды, точно Моисей, заставляющий расступиться Красное море. Будь я за рулем, давно бы уже припарковалась где-нибудь и переждала грозу. Но Леону, судя по всему, вполне комфортно. Интересно, он рубит людей на кусочки и складывает их сочащиеся останки в багажник с таким же доброжелательным выражением?
Нет, Леон никогда не давал повода его в чем-либо подозревать. Сейчас мне бы следовало вежливо поинтересоваться, где он живет, или спросить о чем-то еще, но мое внимание приковано к изумрудным цифрам его электронных часов. Дома ли Николас? Господи, только бы его там не было. Наш магазин, «Барахолка», работает с десяти утра до шести вечера, кроме субботы – в этот день он открыт с одиннадцати до семи. Николас работает дантистом в клинике «Проснись и улыбнись» на главной улице Лэнгли, по которой мы сейчас и едем, и заканчивает он в шесть. Обычно я успеваю добраться домой первой, потому что он заезжает к родителям – привезти своей матери кофе, прочитать вслух какое-нибудь непонятное письмо или выполнить любые другие жалобы, о которых она громогласно нудит ему каждый божий день. Больше двадцати четырех часов без любимого сыночка – и все, сбой в системе.
Этим утром оказалось, что у меня спустило шину. Разглядывая масштабы проблемы, я вдруг вспомнила, как год назад Николас заметил, что меня нужно научить менять колеса. Оскорбленная обвинением в предполагаемом невежестве, я поставила его на место, сообщив, что вот уже несколько лет как прекрасно разбираюсь в процессе. Я современная, ответственная и самодостаточная женщина и с собственным транспортным средством справлюсь сама, никакой мужчина не нужен.
Дело в том, что на самом деле я понятия не имею, как менять колеса.
Погода с утра стояла приятная, грозы ничто не предвещало, так что я пошла пешком, что и привело меня в нынешнюю затруднительную ситуацию – в машину Леона, потому что возвращаться на своих двоих я точно не собиралась. Свитер-то кашемировый.
Моя маленькая ложь про собственные умения слегка вышла из-под контроля, когда отец Николаса, приверженец прискорбно устаревших убеждений, высказал мнение, что женщины не умеют менять в машине масло. Я тут же возразила в ответ:
– Я вас попрошу! Лично я постоянно меняю масло! – Не могла же я не вступиться за права женщин. Кто стал бы меня винить? Потом я, кажется, похвасталась, что как-то сама поставила амортизаторы и тормозные колодки и вообще никогда не обращалась к автомеханику. Николас, как мне известно, по природе подозрителен и с тех пор каждый раз, когда с моей машиной что-то случалось, пытался подловить меня. Но профессиональным механиком я «случайно» становлюсь исключительно в рабочие дни, так что в деле он меня никогда не видел. Как преступник, я тайком шмыгаю в «Автомастерскую Морриса» и плачу Дэйву наличными. Дэйв – хороший человек. Он пообещал не выдавать меня и позволил присвоить лавры за свою работу.
В таком ливне каждое здание на улице Лэнгли кажется холодным сизым пятном. Мимо нас проплывает клиника «Проснись и улыбнись» в стиле Клода Моне, и я молюсь, чтобы у Николаса не оказалось ястребиного зрения и он не смог разглядеть меня в чужом автомобиле. Если до него дойдет слух, что на машине я не поехала, он точно спросит почему, а уважительной причины у меня нет. Тогда он обнаружит, что о своих суперспособностях я все наврала, и меня настолько выведет из себя его напыщенное выражение в стиле «Я так и знал», что приступа угревой сыпи на нервной почве не избежать. Какое он, в конце концов, имеет право сомневаться в моих способностях механика? Это же сексизм, считать, что я не разберусь с негерметичными шлангами, или абразивным ремнем, или от чего еще там машины делают «дрын-дын-дын». Николас должен считать всю мою ложь правдой.
Мне хочется, чтобы Леон поторопился, даже несмотря на то, что дорога скользкая, но умирать в этой машине, пахнущей так, будто он запихал за решетку радиатора целый лес, желания нет. Пытаюсь придумать, как бы так попросить его подвергнуть свою жизнь смертельной опасности, чтобы я успела посмотреть обучающие видео на «Ютубе» до возвращения Николаса. Ради поддержания моего обмана мы можем вылететь с дороги, так стоит оно того? Да. Да, стоит. Я так долго пестовала свою ложь, а теперь она возьмет и из-за какого-то дождика с треском провалится?
Подбираю с пола пустой стаканчик из-под кофе навынос и переворачиваю.
– Значит, «Данкин Донатс»? Смотри, чтобы Брэнди не узнала.
Сестра Брэнди – хозяйка кофейни «Синий тюльпан», а сама Брэнди ее представитель в «Барахолке». Если покупаешь кофе в крупной сети, спокойной жизни не жди.
– Ох, знаю, – усмехается Леон. – Приходится скрываться, точно это постыдный секрет. Но у «Данкина» кофе вкуснее, и потом, не забывай про мою преданность имени – ничего удивительного, если у тебя с «Данкин Донатс» одна фамилия.
– Твоя фамилия Донатс? – спрашиваю я как полная идиотка, уже через долю секунды осознав очевидную ошибку.
– Моя фамилия Данкан, Наоми. – Леон бросает на меня быстрый взгляд, точно хочет сказать: «Ты серьезно?», потому что вообще-то я должна была знать, так как работаю с ним в «Барахолке» с февраля. На самом деле это не барахолка в прямом смысле,