Читать интересную книгу Современная индийская новелла - Амритрай

В романтически приподнятых рассказах Каусара Чандпури «Трудная радость» и Мульчей Радж Ананда «Власть тьмы» повествуется о строительстве плотин, противоречиях, вносимых в отстоявшееся веками бытие решительным вторжением технической эры, и о воздействии нового на жизнь простого человека.

Ибо судьба простого человека, его быт, образ его мышления находятся в фокусе современной индийской прозы, при всем множестве направлений, существующих в ней.

Острота социальной направленности — характерная черта современной индийской прозы, не обходящей ни один из мучительных вопросов времени. Она и не может быть иной — вызванная к жизни политическим движением, поднятая девятым валом борьбы за свободу, развивающаяся в атмосфере таких тотальных и стремительных перемен, которые никого не оставляют в стороне, а тем более писателя. Уже на ранних порах своего становления индийская проза сделала своим героем живого Человека, вместо дидактического символа определенного качества, и соткала вокруг него ткань жизненных обстоятельств, превратив притчу в литературу.

Начался поиск реалистического метода для раскрытия движений человеческой души и отображения действительности.

По мере того как нарастало сопротивление чужеземному владычеству, превращаясь поистине во всенародное движение, индийская проза все больше демократизировалась. Ее теперь создавали в основном представители городской интеллигенции, еще не утратившей связей с землей. В литературу входили новые герои — крестьяне, бедный городской люд, ремесленники. Развитие прозы шло поразительно быстро на всех индийских языках, и к 40-м годам благодаря произведениям таких мастеров новеллы, как Прем Чанд, а затем Премендро Миттро, Кришан Чандар, Гулабдас Брокер, Кешава Дев, Поттеккат, новелла пользовалась почти таким же признанием, что и поэзия, — правда, у читателей, а не у слушателей: различие — многозначащее для Индии.

Читателем индийской прозы не мог быть как раз тот, к кому она обращалась, кто был ее героем — индийская деревня почти сплошь неграмотна, а немногие — очень немногие — грамотные среди городского населения не имели навыка к чтению книг. Поэту в Индии всегда легче: чтение стихов мгновенно собирает тысячные — без преувеличения — толпы.

Позднее на помощь новеллистам придет радио, кроме того, сами писатели, отчаянно стремясь в народ, начнут использовать традицию поэтических состязаний для чтения своих рассказов вслух на деревенских площадях, на городских перекрестках.

Устремленность в народ совершила подлинную революцию в литературном языке — он стал раскованней, богаче, ярче, диалоги ожили, речевая характеризация героев обрела выпуклость и выразительность.

И вместе с тем устремленность в народ привела к тому, что на фоне великолепного бытописательства с реалистичными деталями, фигуры героев, опоэтизированные взглядом городского интеллигента, тянущегося к национальным истокам своего патриотизма, определенно приобретали романтические очертания.

Бедный крестьянин, полуголодный ремесленник, реже — рабочий становились воплощением всех возможных добродетелей просто в силу своей принадлежности к народным массам. Любопытно, что нищета индийской деревни иной раз подавалась как идиллическая чистота жизни, но никогда не городская нищета — идеализировать всегда проще на расстоянии; к тому же деревня больше ассоциируется с индийской традицией, чем город.

Романтизация человека из народа — ей немало способствовало отсутствие читателя из народа — сочеталась с приподнятостью умонастроений прогрессивной индийской интеллигенции, видевшей близость конца двухсотлетнего иноземного ига и страстно веровавшей в утро свободы.

Утро принесло не безоблачное счастье, а дождь проблем. Когда свершение заменило собой идеал, индийская литература оказалась на распутье. Борьба против англичан объединяла всех, строительство новой жизни не все представляли себе одинаково. Часть творческой интеллигенции застыла в замешательстве перед невероятной сложностью нового мира; Индия вышла на мировую арену, а та кардинально изменилась. Новая эра Индии совпала по времени и с началом научно-технической революции.

Вот как писал об этом времени поэт Раджив Саксена:

«Литература переживает странную фазу отрицания, протеста и вслепую ищет чего-то прочного, настоящего.

…Отсюда — тоска по прошлому, так ясно звучащая во многих наших произведениях. Сложность современности мешает нам разглядеть очертания грядущего на нас мира. Это не значит, что мы не ждем нового мира и не хотим принять его. Хотим. Но хотим и рассказать, как это трудно».

Что же это? Снова парадокс? Завоевать свободу, выйти на старт и затосковать по невозможности побежать назад?

…Недавно умер талантливый индийский киноактер Балрадж Сахни, человек нетривиального мышления и незаурядной литературной одаренности. В одной из его дневниковых записей рассказывается такой эпизод: ливнем размыло дорогу, ее наспех починили, но никто — а машин собралось довольно много — не решается первым проехать. Подъезжает еще машина, за рулем англичанин. Узнав, в чем дело, он махнул рукой и поехал. За его машиной потянулись другие.

А Балрадж Сахни записал:

«В тот день я увидел собственными глазами разницу между человеком, выросшим в независимой стране, и человеком, выросшим в стране порабощенной. Свободный человек обладает способностью думать, принимать решения и действовать. Раб утрачивает эту способность. Он пользуется чужими мыслями, колеблется в решениях и, как правило, решает идти проторенным путем».

К чести индийской прозы — она не избрала торный путь, а идет тернистой дорогой.

Процессы, происходящие в индийской прозе сегодня, так же запутанны и многообразны, как действительность, лежащая в их основе.

Самое значительное из всего, что творится сейчас в раскаленном литературном тигле, — это медленная, но неуклонная кристаллизация подлинно реалистической прозы, становление критического реализма.

Он развивается и в произведениях писателей старшего поколения: в романах Шубхаша Мукерджи, Бхишама Сахни, Тхакажи, и в молодой литературе — примером может служить роман Кашинатха Синга о студенческих волнениях «Наш фронт».

Литература этого плана уже не ограничивается фронтальным подходом к действительности, а проникает в суть явлений, она глубоко психологична и в отличие от романтизированного бытописательства предшествовавшего периода не программирует ни положительных, ни отрицательных героев и не подталкивает читателя к дидактической концовке.

Писатели реалистической школы ставят своей задачей дать объемную картину действительности, а они знают ее и своих героев, безусловно, лучше, чем представители романтизма, и не ищут укрытия в стереотипах. Критики иногда зовут их «беспощадными реалистами».

Удельный вес подлинно реалистической литературы пока невелик в общей массе книжной продукции страны, но ее воздействие на литературный процесс невозможно не ощутить.

И ощущается оно все сильней и отчетливей по мере того, как меняются черты социологического портрета индийского читателя.

Индийскому писателю невероятно трудно войти в глубь народной жизни, и пока можно буквально по пальцам перечислить произведения о простых людях, написанные по закону обратной перспективы, когда художник помещает себя вовнутрь картины и начинает видеть мир глазами своих героев. Конечно, это не единственный метод литературы, но глубокое знание описываемого все-таки есть непременное условие ее достоверности.

Как правило, авторы таких книг сами люди из народа, часто из низких каст, которым полуфантастическое стечение обстоятельств помогло приобщиться к знанию и которые оказались достаточно талантливы, чтобы рассказать о том мире, откуда они вышли. Естественно, что их творчество отличается подлинной достоверностью. В достоверности, ничего общего не имеющей со стереотипной примитивностью, секрет обаяния повестей и рассказов Аннабхау Сатхе, романа о бомбейских рабочих писателя-коммуниста Нараяна Сурве «Дым, огонь и человек» и его стихов, стихов Винда Карандикара.

Совсем недавно произошло событие, возвещающее не меньше, чем революцию, в современной литературе — и не только в ней: о себе заговорили неприкасаемые, организовавшие собственный журнал «Бунт» — название говорит за себя.

Появление повестей, рассказов, стихов, написанных неприкасаемыми — людьми, стоящими так низко в кастовой иерархии, что даже тень их оскверняет человека, на которого она упала, — о жизни таких же, как они, — убедительное доказательство необратимости социальных перемен новой Индии.

Далит — значит задавленный.

Далит — называют себя неприкасаемые, выброшенные из жизни диким анахронизмом, невероятным в наши дни, как динозавр, завывающий на сверкающем полу электронно-вычислительного центра.