Не понравились они мне. На голодный желудок мне все не нравится. А я дошел до того, что начал заглядывать на... о нет, нет, конечно, я не людоед.
Не надо обо мне так плохо думать.
Шестеро бородачей несли впереди меня мешки, палки и еще какие-то штуки на поясах. Вас никогда не учили в детстве, что в пустынном и безлюдном месте дети не должны заговаривать с незнакомыми дяденьками? Это был как раз тот случай. Я сошел с дистанции и пошел вдоль дороги, прячась в складках местности.
Этот дом стоял одиноко на развилке двух дорог.
Он был обнесен высоким длинным глинобитным забором. Над забором виднелись соломенная крыша и печная труба. Труба дымила. Вокруг ни души.
Местечко показалось мне уединенным. На перекрестке не было не то, что светофора, но даже указателя: эта дорога главная.
Моя шестерка бодро и уверенно направилась к дому. Согнувшись, я перебегал от кочки к кочке вплоть до момента, пока бородачи не скрылись за забором. Тогда я разогнул натруженную спину и стал гадать, обойти ли мотель у дороги как можно дальше, или заглянуть на огонек. Мои сомнения разрешил детский крик. Не раздумывая, я ринулся к дому. Не люблю, когда обижают маленьких.
Сначала забор преодолела дубина, потом мое грузное тело. Я огляделся. Во дворе трое бродяг запихивали в мешок ребенка. Ребенок визжал от души и вырывался. Я заорал на бородатых оборванцев. Я, я объяснил им, что они плохо себя ведут и для пущей убедительности и аргументации приподнял дубинушку народной войны. Нехорошие ребята переглянулись, и один из них поднял жердь.
Жердь оказалась таким вот длинным копьем, а те штуки у них на поясах мечами в ножнах. Я сглотнул слюну. Бандит с пустынной дороги пошел на меня, наставив копье острием в мою сторону.
Я тут же почувствовал насущное и острое желание разрешить все мирным путем. В конце концов, здесь не происходило ничего из ряда вон выходящего:
грабеж, похищение, избиение. Я был готов тихо-мирно удалиться. Никто не учил меня драться при несомненном превосходстве противника. О пострадавших я как-то не думал.
Пока я раздумывал, почему у этих парней копья с мечами и куда они подевали кольты с лошадьми, мне помешали позорно обратиться в бегство. Этот давно немытый верзила сделал вопиюще-наглую попытку нанизать меня на свой вертел. Я было крикнул ему: "эй, перестань, я так не играю", когда мое тело стало действовать самостоятельно, без руководящей роли головы. Оно (то есть я)
прыгнуло в сторону. Скок-поскок. Горилла повторила попытку проткнуть зайчика. Зайчик отбил древко копья ударом дубины. Копьеносец ударил еще и еще раз. Его сотоварищи решили помочь ему криками, воплями и клинками. Один из них швырнул (метнул, бросил, катапультировал) в меня копье. Оно просвистело (пролетело, прожужжало, прошелестело ) мимо. Я вспотел. Во время очередного выпада моего брадатого супостата я ухватился одной рукой за древко, а другой ошеломил его дубиной по голове. Тот упал и больше не вставал. Я перенес свое внимание на его более здоровых собратьев. Те с возмущенным боевым кличем устремились на меня. На их выкрики я ответил тем, что набрал полную грудь воздуха и выдохнул грозное - "Кия". Затем я развернулся и побежал вдоль забора в поисках выхода наружу.
Мне наперерез выскочила та троица из хижины.
Началась потеха.
Толпа с колющим и режущим инструментом гоняла меня по двору, а я прыгал кузнечиком и отмахивался от ударов. Конечно, пять человек не толпа, но все равно их было слишком много.
Они загнали меня в угол. Бандиты так торопились нашинковать меня в капусту, что толкались и мешали друг другу. Я едва успевал от них отмахиваться. Шансов выжить не оставалось. Я совсем было выдохся, когда один из бандюг упал. Я ему ничего не делал. Он сам взял и упал мне под ноги. И где он успел спину кровью испачкать? Затем рухнул второй. Падение третьего сопровождалось смутно знакомым хлопком. Уцелевшие мародеры остановились. Я тоже. Переведя дыхание, я закричал: "Кия" и тяпнул одного из уцелевших.
Пока последний бандит соображал, куда ему бежать, ружьецо тявкнуло еще раз. И ему уже никуда не надо было бежать. Я опустил дубинушку и с облегчением вздохнул. С меня текло мыло. В пяти метрах от меня стояло, стояла, скажем, Дюймовочка. И держала огнестрельное оружие наизготовку.
По трезвому размышлению я отбросил в сторону мою палочку и вздернул лапки вверх. На исцарапанном лице крохи отразилось удивление.
Она опустила ствол оружия вниз, потом вздрогнула, отступила на шаг и вздернула ружье.
Ох уж мне эти женские страхи. Да, именно женские.
Росточку в этом создании было сантиметров пятьдесят, но это был не младенец, а вполне оформившаяся женщина. Уж кто-кто, а я разбираюсь в женской фигуре. Передо мной была женщина, и женщина напуганная. Я, понятно, тоже. Из всех нападавших экземпляров только два образца испускали жалобные вопли и слабо шевелили конечностями. Еще бы. Раны были величиной с ладонь. Ружьецо ( не люблю слово "пушка" )
было махонькое, но мощное. Ствол угрюмо смотрел на меня. Я разлепил губы и слабо выдавил: "Я хороший, я свой, не стреляй, я хороший".
Ствол смотрел с недоверием. Да и откуда было взяться этому доверию? В мешке возле колодца барахтались собратья по росту этой малышки. А учинили сие безобразие нехорошие дяди моего телосложения.
Дама с ружьем посмотрела на шевелящийся мешок, попятилась к хижине дяди Тома и юркнула в нее.
Если она думала, что я буду играть в футбол ее соплеменниками, то она глубоко заблуждалась. Или ошибалась? Я развязал мешок и выпустил на божий свет двух карликов. Малыши-карандаши были одеты в полотняные серые штаны и рубахи, точь-в точь как ребята, загоравшие в углу двора. Росточку в этих гномах было чуть побольше, чем в моей спрятавшейся избавительнице, но пропорции тела были тоже как у взрослых людей.
Растяпы были эти гномики, растяпы. Иметь огнестрельное оружие и дать засунуть себя в мешок? Кроме того, эта сладкая парочка была парочкой невежд. Едва я их выпустил, как они припустили наперегонки к хижине. И ни здрасьте тебе, ни спасибо, ни до свиданья.
Я начал разглядывать хижину. Зданьице было ниже всякой критики. Халупа, хибара, сложенная из глинобитных кирпичей. Деревянная дверь, навес, окна со ставнями, соломенная крыша, на крыше заурядная кирпичная труба и тарелка-антенна.
Окна, двери, стены - все было великовато для моих знакомых и рассчитано на людей моего роста.
Хотелось кушать. Мне очень хотелось войти в дом и попросить завтрак с обедом и ужином, но я слишком вежливый человек, чтобы войти в дом без разрешения.
Я сел на землю и стал ждать решения арбитражной комиссии. В щелочку двери меня разглядывали. Не знаю, что они ждали. Что я добью раненых в лучших гладиаторских традициях? Те двое так жалобно стонали, что это могло сойти за акт гуманизма. Они застонали еще громче, когда я принялся их перевязывать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});