Постепенно он понял также, что предмет его одержимости – не безобидная сказочка, а целый ворох противоречивых возможностей и переменчивых ценностей. Он собрал достаточно доказательств, чтобы как опровергнуть, так и подтвердить, что Высокому Двору следует опасаться Освободителя.
Источник его интереса к Горжику был, однако, совершенно невинным – что, возможно, и оправдывало его упорство в достижении цели.
Была одна девушка, славная куропаточка…
Она когда-то путешествовала на юг с ним и его другом, коренным колхарийцем, рожденным в трущобах Шпоры; тот нес сплошную похабщину, веселившую, впрочем, его спутника на темных лесных дорогах. Парни возили в Гарт волшебные товары со Старого Рынка; богатые южане давали за них хорошую цену, но с налогом, взимаемым императорскими таможенниками, магия обошлась бы любителям намного дороже.
Он позабыл ее имя, поскольку девушки их сопровождали не раз. У кого же он ее встретил? Ей почему-то нужно было уехать из города, но он забыл почему. Его друга-сквернослова она невзлюбила сразу. Как-то утром, неподалеку от Еноха, когда наш крестьянский парень еще дремал у прогоревшего за ночь костра, она сказала, что пойдет за водой, – это он запомнил даже спросонья. Вскоре колхариец нашел пустой кувшин на пеньке, в двух шагах от их лагеря. Они поискали ее, подождали, гадая, что с ней могло случиться – может, работорговцы схватили? Она ведь уже уходила однажды, напомнил горожанин – без нее только лучше.
Они поехали дальше, и больше крестьянин ее не видел.
Теперь он, пожалуй, и не узнал бы ее, встретив на улицах Абл-айни или Кхакеша, но одни ее слова ему крепко запомнились.
В первый день своего путешествия они сделали привал, как только выехали из города. Девушка, сидя на бревне, играла с цепочкой, на которой носила странное украшение с варварскими знаками по ободу. Он забыл ее лицо, но коричневые пальчики на бронзовом диске врезались ему в память до зубовного скрежета.
«В городе я встретила одного человека, – говорила она, – чудесного человека. Друзья его называли Освободителем. Мы вместе ходили по Старому Рынку – он хорошо знает и рынок, и Колхари, и весь мир. Много о нем говорить не надо, это опасно, но я встретилась с ним еще раз, в большом старом доме, который он в Неверионе снимал. Ты бы тоже подумал, что он чудесный, я знаю. Он храбрый, добрый, красивый, совсем как ты, хотя у него шрам на лице. Он подарил мне…»
На этом воспоминание обрывалось. Что подарил: нож, который она всегда носила за поясом, прикрывая складками платья? Само платье? Украшение на цепочке? Пригоршню железных монет, которые бережливая горянка тратила скупо? Она много чего говорила, а он не слушал – скоро она привыкла, что он не откликается на ее слова. Любила поговорить, как и его друг-горожанин, – то-то они и не ладили. Только такому, как он, молчуну хорошо с болтунами – друга, к слову, он уже год как не видел. Лишь много позже, когда девушка ушла, а нападение на дом Освободителя обсуждалось от Элламона до Адами, контрабандист вспомнил ее рассказ – тут-то и зародилась в нем его мания. «…Чудесный! Храбрый, добрый, красивый, совсем как ты! Он подарил мне…» Удивительно, что он и это запомнил, пораженный тем, какого она о нем мнения, – но теперь ее слова всегда добавлялись к тому, что говорилось об Освободителе. «Мы вместе ходили по Старому Рынку… большой старый дом в Неверионе…» Вслух он об этом не поминал и лелеял свое сокровенное знание, подкрепляя его постоянными расспросами. Иногда он, впрочем, вставлял в разговор замечание девушки про шрам на лице; про шрам говорили многие, многие другие называли Горжика одноглазым, некоторые приписывали ему и то и другое, некоторые всё отрицали. Но она была первая, и потому он относился к ее словам как к истине, которую окружал другими историями, добиваясь наибольшего правдоподобия, – однако другая, пытливая часть его духа, упорно роющаяся в чужих воспоминаниях, даже самых нелепых (поблекших от времени или раздутых воображением или самохвальством), придавала им такое же значение, как и словам позабытой девушки.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
За эти годы у него было еще три женщины, одна моложе его, две постарше. Только молодая как-то терпела его рассуждения насчет Освободителя, но и ее ненадолго хватило. Не потому ли он так легко расставался с ними?
Хотел бы он знать, сохранила ли та пропавшая горянка свой интерес к Горжику.
Он снова повернул за угол, и дом, то ли принадлежавший Освободителю, то ли нет, скрылся в тумане.
3
Очень скоро он разглядел в тумане ворота. За все свои ночные посещения этого дома он так и не понял толком, кто из вельмож им владеет, – впрочем, он приходил не к хозяину.
Городской стражи можно было особенно не опасаться, но контрабандист все-таки огляделся и вроде бы различил в отдаленной стенной нише копье.
Услышав за дверью «псст», он придержал вола.
В глазке мерцал желтый свет.
– Пришел, значит. Хорошо. – Лампу поставили на полку, скрежетнуло железо, из двери убрали сперва одну доску, потом другую. – Ну и туман, – сказала старуха. – Самая погода для дурных дел. Я-то знаю, насмотрелась. Хотя вашему брату туман только на руку, верно? Надеюсь, он уйдет за тобой на юг, а мы опять будем видеть луну и солнце. Помог бы, что ли, малец, – проворчала она кому-то, – да уж ладно, сама управилась. Тащи мешок, только тихо, не разбуди девку, что вчера наняли – ей про наши дела знать не надо. – Позади нее что-то зашуршало, и старуха, снова цыкнув «тихо ты!», протянула контрабандисту мешок. – Забирай и ступай. Ступай, говорю. Ты знаешь, что делать. Доставишь его в то же место и получишь такую же плату.
– Можно мне теперь на улицу выйти, бабушка? – пропищал позади невидимый варваренок. Темная щека под капюшоном старухи, на которую падал свет, показывала, что никакого родства между ней и мальчиком быть не может. – Никто меня не увидит, – продолжал мальчуган, – я мигом…
– Еще чего! – прошипела женщина. – Так я тебя и отпустила в такую-то мглу. Сейчас на улицах кого только нет – и воры, и убийцы, и прочие лиходеи, вроде вот этого. – От улыбки ее лицо сморщилось еще больше. – Ну же, бери.
Контрабандист взял мешок из ее руки, почти такой же крупной, как его собственная. Еле удерживая двумя руками груз, который она держала одной, он свалил его в повозку – мешок брякнул – и прикрыл старомодными трехногими горшками, связанными вместе за ручки. Согласно недавнему указу Высокого Двора, незапечатанные сосуды не могли использоваться в магии и потому налогом не облагались. Дверные доски вернулись на место, засов задвинули.
– Пойдем-ка, – глухо произнес старушечий голос, – давай руку… – Огонек в глазке стал уменьшаться и скоро совсем пропал.
Луна плавала в тумане мутным пятном. Контрабандист потуже натянул верх повозки и повернул вола в обратную сторону.
Стало быть, он из тех лиходеев, что рыщут в туман по улицам. В тяжелом мешке лежали мелкие, плоские, с круглыми краями предметы – ничего примечательного. Он снова везет контрабанду на юг, от одних незнакомых людей другим, не зная, что именно везет, – ну, разве догадываясь.
На первых порах он обычно смотрел, что там в мешках: соль, серебро, драгоценности, волшебные амулеты, а то и запечатанные, позвякивающие сосуды-буллы, заменявшие в те времена товарные накладные. Но среди контрабандистов бытовало поверье, что чем меньше ты знаешь о своем грузе, тем лучше для клиента, а в конечном счете и для тебя, и наш парень из уважения к старшим заглядывал в мешки лишь в самом конце поездки. Как-то раз он забыл посмотреть, потом стал забывать все чаще и чаще, потом совсем перестал. Теперь он вспоминал об этом как об ошибках молодости – выходит, он больше не молод? Ну да, если подумать, он очень долго занимается этим промыслом. Может, он потому и любопытствует обо всем, что касается Освободителя, чтобы не любопытствовать о том, что поближе. На юг по поручению этой старухи он ехал уже в третий раз. Сначала его к ней направил собрат по цеху: «Повернешь туда-то, потом туда и приедешь к дому в такое-то время…» Он мог честно сказать, что не знает ни ее имени, ни кому она служит, не знает, для кого она это делает: для себя, для хозяина или для кого-то еще. «Я ничего о тебе не знаю, рассуждал контрабандист, говоря сам с собой, – но и ты обо мне ничего не знаешь, старуха. Не знаешь, что говоришь с человеком, у которого в жизни есть страсть и цель. Отсюда можно камнем добросить до дома Освободителя, но тебе невдомек, что я знаю об этом прославленном доме и этом герое больше кого бы то ни было, кроме разве его одноглазого подручного – больше всех в Неверионе, если мои выводы, конечно, верны».