Читать интересную книгу Озеро Дербень - Борис Екимов

— Да и вообще, — засмеялся он, — если Тамарку отдать, то я один-одинешенек останусь. И знаешь, боля моя, — наклонился он к Кате, — давай-ка быстрей кончай свое учение, приезжай, поженимся и будем жить. А то мне бывает одиноко.

— Хочешь, я брошу? — выпрастываясь из тулупа, придвинулась к нему Катерина и стала целовать холодными губами дорогое лицо. В последних словах она почуяла взаправдашнюю тоску. — Хочешь, я завтра не поеду и останусь?

— Нет, не хочу, — сказал Алексей. — Нам долго с тобой жить, есть время. Давай кончай, весной поженимся. Диплом будешь здесь делать. И все. Будем жить.

К грейдеру они не поехали, повернув на Клейменовку, и скоро оказались на Лебедевской горе, на самой ее вершине. Отсюда, сверху, Алексей погнал лошадь, и она легко понеслась под гору, ускоряя ход.

Ветер запел в ушах. Катерина прижалась к Алексею, испуганная, и он крикнул ей: «Не трусь!» Глухо стучали копыта по набитой дороге. Белый снег обрезался в двух шагах. Мир валился не в черную глухую пропасть, но открывался и плыл навстречу пылающей бездною звездных огней. Здесь все было рядом: парящий Орион и белое облако Плеяд, крылатая Кассиопея, Малый ковш и Большой, полные огнистого пития.

Сани ускоряли и ускоряли бег, и казалось: еще только миг — и зазвенит под копытами кремневая твердь Млечного Пути, и уже иные, небесные кони подхватят и понесут. И будут лететь навстречу и мимо, сдуваемые ветром, новые и новые миры, названия которым нет и не будет.

Но Алексей вовремя, на середине горы, начал сдерживать и вовремя повернул. И потом долго, до самого Дербеня, легко катили и катили. Светили впереди земные огни хутора, шумело в ночи Дербень-озеро.

И лишь ночью, во сне, Катерине снилось, что снова и снова скачут они, а потом улетают.

Алексей по привычке ложился поздно. В просторном дедовском доме одна из комнат служила библиотекой и кабинетом. Стены были уставлены полками, на которых за рядом ряд стояли книги. Дед прожил восемь десятков лет, всегда любил чтение, и книги стекались к нему. Теперь Алексею было что поглядеть.

На стене, под стеклом, в деревянной раме, теснились фотографии родных людей. Дед Тимофей в сапогах и косоворотке, а потом в пиджачной паре, с галстуком. Молодой, непохожий, лишь высокий лоб да глаза угадывались. Рядом бабушка. Служивый прадед в казачьей справе, с такими же чубатыми односумами — прадед Алексей. И прапрадед Фатей при Георгии, с братьями. К старинным фотографиям приткнулись новые: отец с матерью, брат Олег и сам Алексей — молоденький студентик, дядья и тетки, их дети.

Последние годы дед Тимофей жил один. Десять лет назад умерла жена. Сыновья звали к себе, но он не поехал. Он жил в своем дербеневском доме и работал в школе. Здесь прошла его жизнь. Летом приезжали дети и внуки. Алексей, сколько помнил себя, все каникулы проводил только здесь, в Дербене, живал здесь летом, осенью и зимой. Ни в каких лагерях сроду не бывал и, лишь распускали на каникулы, мчался на хутор. И начиналось долгое лето: на озере, в поле, в лесу.

В годы студенческие свободного времени выпадало меньше — короткий отдых, строительные отряды, — но все равно Алексей бывал у деда зимой и летом. На косьбу обязательно приезжал, копать картошку, мед качать и, конечно, рыбачить. Рыбачил Алексей и в других местах — и даже успешней: на Дону, на Волге, на Каспии, в Сибири. Но разве можно сравнить места чужие с Дербенем? Здесь слаще вода, зеленей камыш, здесь даже немудреный пескарь сиял под солнцем золотою рыбкою.

Последние годы ученья были нелегкими: ленинградская аспирантура, тамошний университет, диссертация, защита. Все дальше уплывали хутор Дербень и озеро, сохраняясь лишь в памяти. Да дедовы письма не давали забыть, потому что писал дед о делах дорогих: рыбалке, садах, пчелах, лошадях, которых он очень любил. Исстари на подворье кони стояли, все кобылы: Гнедуха, Лыска, Белоножка, игривая Фиалка, могучая Чубарка и теперь вот Тамарка, последняя. Коров Алексей не помнит, лошадей — всех.

Нынешней осенью ученье вроде бы кончилось: позади защита диссертации. А впереди неясно: то ли свой университет, а может, ленинградский, а вернее всего, два или три года заграницы. Но не все еще было определено, можно месяц-другой отдохнуть. Из Ленинграда прилетев, Алексей тотчас собрался к деду. И прибыл вовремя. Дед Тимофей болел. Еще на станции, у автобуса, Алексею сказали: дед лежит.

Он и вправду лежал в своей комнате-кабинете, самой большой в доме и самой тесной. Здесь стояли дедова кровать, рабочий стол, большой старинный диван, полки с книгами вдоль стен, от пола до потолка. Старые газеты, журналы, папки с вырезками. И тыквы — дедова слабость — по всей комнате: оранжевые «русские», розовые «ломтевки», тяжелые «дурнавки», сухие «кубышки» и яркая пестрядь «травянок», словно морские голыши, валялись повсюду — на столе, подоконниках, полках, — светя и радуя глаз в пасмурные дни.

Алексей вошел в комнату. Дед Тимофей дремал, но сразу очнулся. Увидел внука, сел на кровати и засмеялся, ничего не говоря, — так был рад.

— Ты чего, дедуня? — спросил Алексей, здороваясь и целуясь. — Что с тобой?

— Да вроде помирать собрался, — ответил дед Тимофей.

— Чего-чего?.. Это ты брось, — не поверил Алексей.

— А не велишь, так не буду, — охотно согласился дед. — Дай поглядеть на тебя, мусью французик тонконогий…

Он смеялся так хорошо, что у Алексея от сердца отлегло. И он забегал по дому, собирая еду прямо здесь, в дедовой комнате, самой лучшей в доме. Здесь всегда — зимой и летом — лежали свежие яблоки. В полотняных мешочках и пучках сухие травы: чебрец, ромашка, зверобой. А для чая, в жестяных коробках, мята, липовый и боярки цвет. Мед — во фляге, моченый терн — в ведре. Всякие всякости. И потому пахло в комнате не жильем, а волей.

Алексей хлопотал по дому: заваривал чай, нарезал сыр и колбасу — городские гостинцы, материно печенье доставал, а из холодильника мясо и молоко, курицу, из огорода зелень принес, для чая — медку. Он хлопотал и поглядывал на деда Тимофея. Не виделись год почти. А дед Тимофей давно уже гляделся в одной поре: сухой, жилистый, темнолицый, с сивым жестким чубчиком волос. Сколько помнил себя Алексей, он всегда был таким, и прежде и теперь. Желудевые глаза светили молодо, поигрывали морщины на высоком лбу.

— Я подниматься не буду, — сказал дед, — а то фельдшерица заругает. Тут приезжали врачи, Василий Шкороборов да Фаина Жалнина, ее настропалили. Она гоняет за мной. Ты вина чего не налил? Винцо ныне… — причмокнул дед. — Может, чуток не проиграло. Но жара стояла, виноград удался, налей.

— И тебе, что ль? — спросил Алексей.

— Не, я, парень, отпился.

Алексей нацедил из бутылки вина. Черная терпковатая ягода, отдавая сок, превращалась в алое питье.

— Твое здоровье, дедуня!

Алексей не терпел водки, заводских вин, но хуторское вино пил с удовольствием, ценя в нем добрую сладость, бодрящий ток, да и глядеть на него было приятно.

— Твое здоровье…

Дед Тимофей поднял бокал со своим питьем.

Алексей ел много и с удовольствием: мясо, лук, сладкий болгарский перец, последние уже помидоры, домашнее масло, откидное молоко — все подряд.

— Так чего у тебя болит? Какой диагноз?

— Старость, — коротко ответил дед Тимофей.

— Ну да… — не поверил Алексей. — Сейчас восемьдесят — разве годы?

— А мне — добрая сотня.

— Почему?

— Четыре года войны, год за три. Да и другие, несладкие.

— Так, конечно, можно насчитать, — остановил его Алексей.

— А куда денешься? — развел руками дед. — Что было, то было. Ты вот живи без войны и всякой пакости, тогда все твои.

— Постараюсь, — пообещал Алексей.

— Дай бог, дай бог…

Дед чаю попил, клюнул раз-другой из тарелок и лег. И теперь, когда он лежал, Алексею показалось, что дед и вправду серьезно болен: восковая желтизна пробивалась на впалых висках и залысинах.

Дед положил подушку повыше, сказал:

— Я тебя ждал, чуял. Какие у тебя дела? Хвались.

А потом пришел сосед Василий Андреевич и принес горячие пирожки с морковью, в каймаке. А следом явилась фельдшерица с печеньем.

Оставив деда с нею, Алексей вышел на веранду. Вышел, оперся на резной столбушок и замер.

Глядело ему в глаза синее Дербень-озеро, ясное дербеневское небо, старинные груши-дулины с могучей зеленью, дербеневские дома над озером, а дальше — Лебедевская гора и дорога вверх.

Алексей родился здесь, потом увезли его в город. Но каждый год и зиму, и лето напролет проводил он в Дербене, у деда с бабкой. Здесь была воля: Дербень-озеро и вся округа от Ярыжек и Дурных хуторов до Поповки, от Ястребовки до Исакова; с Мартыновским лесом и Летником, с Песками и Пчельником, с Лебедевской и Ярыженской горами, Бузулуком, Паникой, Лесной Паникой, глухими старицами и озерами; со всеми грибами и ягодами, рыбой и клешнястыми раками, сенокосом, веселыми играми, купаньем, лыжным лётом с горы, садами и огородами — со всем несметным богатством щедрой родины.