Читать интересную книгу Жизнь во сне по отрывному календарю - Елена Клепикова

– Другого всё равно нет, – также тихо ответил Алекс. – А до вечера надо на станции быть.

Студенты надели рюкзаки и вынырнули в зиму. Бывалый с места взял высокий темп, но алкоголь, слегка разбавленный кровью, давал о себе знать, и шёл он, мягко говоря, не прямо. Солнце клонилось к западу, удлинялись тени, на дороге впереди щупальцами зашевелились толстые белёсые нити, которые через несколько шагов превратились в плотный туман. С трудом, сквозь белую вату, различались мутные фигуры. Бывалый крикнул:

– Ну-ка все дружненько, взялись за рюкзаки.

– В смысле?!

– Ну, ты – за мой, этот – за твой, тот – за этого, а девчонка пусть последняя идёт – у неё куртка красная. Взялись? За мной! След в след.

Марта шла, уцепившись за ремешок рюкзака Алекса, изо всех сил стараясь не задерживать движение. Туман гасил всё: расстояние, цвет, звуки, запахи. Слева надвигалось ощущение беды и бездны.

– Всё. Тут где-то обрыв. А я иду, как молния. Не в смысле скорости, а так з-зигз-загом, – самокритично выдал Бывалый, сел в снег и добавил. – Боюсь, к ночи не дойдём. Давайте палаточку поставим, а?

Дружно утоптали площадку, с грехом пополам начали ставить палатку. И тут повалил снег. Не пошёл, не посыпал, именно повалил. Огромными мягкими хлопьями, выпадая из белого тумана, заваливая всё немногое, что ещё можно было увидеть. Студенты и Бывалый полезли в палатку – в одноместный брезентовый шалашик втиснулись пятеро – уселись, поёрзали, устраиваясь поудобнее, прижались друг к другу, как птенцы в гнезде:

– Поспим, если получится, утро вечера мудренее.

Уснуть удалось не всем и не сразу. Сон наваливался поочередно: чёрный, смутный, страшный. Спящие просыпались от короткого вскрика соседа, снова проваливались в липкую мглу видений. По пологу палатки скребли маленькие безжалостные коготки, кто-то снаружи вздыхал, давил на брезентовые стенки – будто хотел зайти, но не решался открыто и, сопя, на ощупь, пытался найти незаметную лазейку. Под утро тяжёлая дрёма сморила всех, и ребята проснулись, когда часовая стрелка подбиралась к десяти часам.

– Поспали, – хрипло пробормотал кто-то.

– Торопиться некуда.

Сон медленно отступал.

– Ребята, а где проводник? – подсвечивая фонариком, подслеповато всматриваясь в лица, спросила Марта.

Бывалый исчез вместе со своим рюкзаком, мотком верёвки и чайником. Алекс попытался откинуть полог палатки. Полог не поддавался – палатка засыпана снегом. «Безвыходных положений не бывает» – культовый мультик про барона Мюнхаузена был дружно взят на вооружение. Прорезали брезентовое полотно, общими усилиями стали осторожно прокапывать узкую мышиную дыру, трамбуя вынутый снег у стенки. Ход поднимался вверх на полутораметровую высоту. Женька, как самый длинный и тонкий, влез в снеговую трубу, уперся руками в снежный свод, осторожно выпрямился. Сверху глухо донёсся голос:

– Народ, ничего не видно – туманище. Снег не идёт – палатку по конёк занесло. В общем, мне по шею.

Женька вынырнул из хода, пробрался в уголок палатки.

– Надо метку ставить, – предложил Алекс. – Яркое есть что?

– Косынка, пёстренькая, – Марта вытянула из под свитера весёлый шёлковый треугольник. – Пионерский галстук, конечно, лучше… Но, что есть.

Косынку привязали к альпенштоку, водрузили над палаткой.

– Будем ждать, туман сойдёт, там посмотрим.

Ребята прижались друг к другу, потихоньку разговаривая в темноте – батарейки фонариков решили экономить. Время тянулось медленно: известно, хуже нет – ждать и догонять. Женька время от времени выглядывал наружу, докладывал обстановку. Туман не редел. Вечером скромно перекусили и решили поспать. Ночью опять мучили кошмары, а за полночь раздался голос:

– Эй, народ, извините, что бужу, у вас хлебца не будет?

Ребята, зевая, протирали глаза, стряхивая сон. Холодно невозможно и никаких мыслей: кто, зачем, почему, как, откуда?

– Залезай, мужик, гостем будешь.

Включили фонарик. Человек лет тридцати, весь в чёрном – и куртка, и шапочка, и штаны с бахилами, и ботинки. Всё потёртое, но опрятное, чистое. Руки в перчатках. Лицо обветренное, бородка, глаза чёрные, без блеска.

Хлеба нарезали, колбасы, сыра, шоколадку разломали:

– Ты извини, сутки под снегом сидим – чай чуть тёплый.

Мужик поел, чаю напился и говорит:

– Пойду, – сам на хлеб смотрит.

Ему еду собрали, а он отказался от всего – только хлеб взял. В ход ввинтился, и нет его. И никто ни о чём не спросил, не удивился – как морок какой.

Утром проснулись, Женька, как на дежурство, в ход залез, голову над снегом высунул:

– Ребята, – орёт счастливый. – Солнце! – В палатку забрался и говорит. – Странно только, никаких следов вокруг нет. Куда этот чёрный делся?

Вопрос повис в воздухе. Все поочерёдно выглянули в дыру, порадовались солнышку – величие гор, сияющий снег, на небе – ни облачка! Вдалеке слышался рокот мотора. Через несколько минут подошёл снегоход. Водитель хохотал:

– Везунчики вы! По такой погоде сидели бы до морковкиного заговенья. Вован на рассвете пошел в будку показания снимать. Выскочил, дурак, налегке. Через минуту влетает, синий, зубами клацает и вопит: «Там мужик незнакомый. Говорит, пацанов в палатке у обрыва на „тягуне“ засыпало. Метка – косынка в цветочек на альпенштоке». Мы «Буран» выкатили, туман сошел – я сразу и поехал. Везунчики!

Снег поскрипывал под ногами. «Скоро стоянка, сдвинем чашки на том самом месте». Марта прибавила шаг. Издалека слышались глухие голоса, она разобрала слова песни: «В суету городов и в потоки машин, отправляемся мы – просто некуда деться. Но спускаемся мы с покорённых вершин, оставляя в горах, оставляя в горах свое сердце».

Её ждали.

Новогодние сны

(Сон пятый: «Марта и смерть»)

Марта зябко куталась в байковое одеяло – блекло-серое, ветхое, усевшее от многочисленных стирок, пропитанное тоскливым запахом больницы. Из-под одеяла выглядывал подол ситцевой хламиды в мелкий цветочек. «Откуда на мне такое му-му? – босые ноги отчаянно мерзли. – Хоть бы тапки дали». Незнакомый голос бормотнул в ухо: «Эх, Марта, Марта, не быть тебе апрелем». Марта не удивилась сну: последняя дорога в точности как в описаниях побывавших «за чертой» – узкий туннель с высоким потолком, гладкие стены и обязательный предполагаемый свет впереди; подумала телеграфно: «коммуникативные средства воскл знак что нам подают зпт то мы и лопаем тчк».

Выложенный серым грубо тёсаным камнем коридор шёл под уклоном в сорок пять градусов – вверх или вниз? Куда идти… Света не было ни впереди, ни сзади. Марта вспомнила ужас, скрутивший ее корявым мотком колючей проволоки много лет назад, когда она заблудилась в переходах замка Лёвенбург: полчаса одиночества вне времени, морозный гранит, голос, вязнущий в тишине. Неожиданное гладкое сухое дерево огромных ворот, узкая щель, в которую с трудом удалось протиснуться, круглая, колодцем, комната. В центре – настоящий колодец всё из того же зернистого гранита, накрытый потемневшей дубовой крышкой. И за каким таким удовольствием её потянуло сдвинуть крышку, откуда взялись силы? Изнутри ударил столб ледяного света, Марта, закричав от непереносимого счастья, нырнула в сияние. Тогда её привели в сознание хлёсткие пощёчины и голос, захлёбывающийся, гортаный, выкрикивающий резкие слова. Самым цензурным было «думмдрэк». «Ну, надо же, без перевода понятно. Грубиян!» – развеселилась Марта.

В этом сне голос кричал по-русски: «Руки!» Марта непроизвольно вскинула руки вверх и, вспомнив домоуправа Буншу, процитировала: «Гитлер… капут». «Разряд!» закричал в ответ голос. «Нервные тут все какие-то, – подумала Марта. – Нет, нет у меня никакого разряда. Даже ГТО нет!» Покраснела, вспомнив утаённые КМС по стрельбе и скалолазанию. Демонстративно сунула руки в карманы, нащупала в одном несколько крепких фасолин. «Ага! Постреляю!» Марта зажала фасолины в кулаке, поплевала на пальцы и выщелкнула серией в намалёванную на стене рожицу. Каменной крепости фасоль подбила рожице глаза, рикошетом отскочила на землю. Мгновением позже показались ростки, превратились в упругие крепкие плети, переплелись, перекрутились, рванулись ввысь, покрываясь толстыми кожистыми листьями. Листья подпихивались под ноги, подталкивали, выстраивались удобными ступеньками – живая спиральная лестница к мягкому свету, прочь от серой земли. Прочь от Земли. «Поднимись до семи» долетел снизу угасающий голос. «Эх, хорошо, сейчас мы эту Мака… Мара… „рыбий хвост“ непокорённый покорять будем! Как же её зовут? Мачу-Пикчу? Это столица индейская… склероз, девушка, склероз! Или Макалу, или Манаслу. О! Мачапучри! Семитысячник. И пусть победит сильнейший».

Марта спрыгнула на облако: вовсе не страшно, надёжно. Неподалёку в кружок сидела компания – спокойная такая, положительная. Водку не пьянствуют, чинно ложками из общего котелка хлебают. А подальше ещё компания, и ещё, и ещё. Обед, надо полагать. Подошла Марта к группе, а её ни о чём не спросили, даже имени не узнали. Потеснились, в руку серебряную ложку сунули. Только потянулась Марта к котелку – попробовать, что же там такое вкусное народ ест – громыхнуло под облаком, и котелок опрокинулся. Заоблачные жители заволновались, стали Марту утешать; по волосам гладят, по ладоням, ласково так, добро. Говорят: «Не плачь, Марта, мы ложку твою прибережём, а амброзию новую попробуешь – с лимонами и сахаром». Тут ещё сильнее грохнуло, свет стал таким ярким, глазам больно.