подняла свою дрожащую от усталости руку.
Привет, — тихо поздоровался Мерджим и, улыбнувшись жене, взял её руку в свою и поцеловал.
Пальцы её были холодными, лицо отёкшим и бледным, и муж смог оценить, как врач, как много сил потратила его жена для рождения нового человека на этот свет. С противоположной стороны от больничной койки стояла детская кроватка, внутри которой кряхтел небольшой комочек, туго спелёнатый и накрытый шерстяным одеяльцем.
Иди, — слабо кивнула в сторону ребёнка Ерта, — поздоровайся с сыном.
С улыбкой мужчина обошел больничную койку, подошел к свёртку в кроватке и стал смотреть на него, никак не решаясь взять на руки. Первенец, его первенец! Эмоции переполняли молодого отца. Он не был педиатром, но прекрасно находил общий язык с детьми. Но это было совсем другое дело. Ведь, эта кроха была его родным ребёнком! Мерджим повернулся к Ерте и посмотрел на неё. В его глазах было восхищение и благодарность.
Младенец перестал возиться в пелёнке и затих, повернувшись лицом к отцу. Глаза его были приоткрыты, и казалось, что он смотрит прямо на склонившегося над ним мужчину.
Мерджим знал, как врач, что новорожденные не обладают острым зрением сразу после рождения, видят всё вверх ногами и не способны различать цвета. Но ребёнок словно сфокусировал свой взгляд на нём. Мерджим невольно выпрямился, не сводя глаз с сына. И будь он хоть дважды врачом, он не смог бы объяснить этого взгляда у новорожденного.
А в это время маленький Рилинд, как и все новорожденные, видящий мир расплывчатым, перевёрнутым и бесцветным, вообще, лёжа в своей кроватке в полутёмной палате, ничего не различал, кроме подошедшего к нему отца. Младенец уставился на свечение, исходящие от Мерджима, разительно выделяющего его на тёмном невыразительном фоне. Словно огромный светлячок мужчина светился в полумраке, приковывая к себе внимание ребёнка, вызывая у него первые в его жизни впечатления.
Глава вторая
Ерта не раз вспоминала свои ощущения в первые минуты после объявления о кончине председателя Коммунистической Партии и с досадой думала о том, как она была тогда права в своих предчувствиях: на улице стоял март 1981 года, и шла уже третья неделя беспорядков, провоцируемых албанскими националистами. Они требовавшими больше прав для края, и это, как Ерта и её муж отчётливо понимали, было только началом. Иностранные кураторы продолжали подстрекать местных и накалять обстановку в городах края. Неалбанцы избивались и брались в заложники с целью запугать остальных неалбанцев и вынудить их покинуть их дома, покинуть Косово. Улицы Приштины кипели от ненависти и насилия, несомых безумной толпой, умело управляемой и подогреваемой провокаторами. Ерта боялась лишний раз выйти в магазины, которые среди бела дня поджигались, если их владелец был не албанец. Дома тоже поджигались. Силы правопорядка Югославии уже не были способны справиться с ситуацией, и им на помощь пришла армия. Каждый простой человек, который не участвовал в беспорядках и расправах, старался не покидать дом без крайней необходимости.
Ерта сразу по окончанию декретного отпуска взяла отпуск по уходу за ребёнком до трёх лет и могла себе позволить сидеть дома с малышом. Их семья жила в многоквартирном доме, где жили люди разных национальностей. Враждебности внешней никто из соседей ни к кому не проявлял, но Ерта всё равно боялась поджога какой-либо квартиры в их доме, поэтому у них с мужем были собраны сумки. Случись что — можно будет быстро покинуть жилище, унося документы и вещи первой необходимости.
Сегодняшний день не обещал принести какие-либо неприятности, но Ерта то и дело подходила к плотно закрытому окну и с беспокойством вглядывалась в улицу за стеклом. Пока беспорядки были вдали от их дома. Как долго их дом ещё продержится вне конфликта? Она была албанкой по национальности, поэтому на неё и её семью легла тень националистов, а если она будет открыто придерживаться своих «югославских» принципов, то обозлятся албанцы, проживающие в доме. Из этих соображений Ерта была со всеми соседями вежливой, но в разговоры не вступала. Так их не тронут. «Пока не тронут», — поправляла она себя. Ерта поёжилась, представив, что с ними могут сделать, и быстро отошла от окна к ползающему по полу маленькому Рилинду, чтобы сесть рядом с ним. Ребёнок, не ведая о драматических событиях, разворачивающихся за стенами квартиры, мирно исследовал мир вокруг себя. Искренне улыбнувшись матери, он протянул к ней свою пухлую ручонку и пустил слюну из своего ротика с первыми зубами. Быстро справившись с обуревавшими её чувствами, Ерта улыбнулась сыну в ответ и, взяв его на руки, стала играть с ребёнком, дожидаясь мужа с работы.
* * *
Мерджиму не так повезло, как его жене: он должен был кормить семью, а значит каждый день выходить на улицу и заботиться о продуктах и прочих необходимых семье вещах. К тому же, будучи врачом, он оказывал помощь пострадавшим, кем бы они не были. Чаще всего в больницу поступали простые жители города, оказавшиеся не в том месте и не в то время. Иногда требовалось оказать медицинскую помощь какому-нибудь солдату, если ему нужна была срочная помощь, а военные медики были далеко. Но вот он увидел в окно, как в больницу доставили юношу. Окровавленного молодого человека вели под конвоем четверо вооруженных солдат. «Ну, вот, кажется, мой первый националист пожаловал, — между прочим подумал Мерджим. — Не многовато ли для одного парня конвоиров?» Мерджим оценил физическую форму арестованного как весьма посредственную. Тем временем все пятеро вошли в здание и пропали из поля зрения врача. Отойдя от окна, врач нервно помассировал виски, чувствуя гулкий стук пульса в них. Он почему-то занервничал. С чего вдруг? Он обработал множество ран и провёл ещё больше осмотров, волноваться причин не было. И тем не менее, он волновался. Ещё никогда в его жизни не было такого напряженного месяца. Погромы, столкновения, ненависть и страх на улицах города, беспокойство за жену и ребёнка, остающихся одних — всё это закручивало нервы в тугой узел. Чувства неконтролируемо метались от сочувствия к националистам из-за осточертевшего социалистического уклада жизни до возмущения методами косовских албанцев и понимания необходимости сохранения страны, а потому душа буквально рвалась пополам. Хотелось что-нибудь бросить об стену. Хотелось закричать. Как сейчас, например. Мерджим сжал кулаки и зубы, закрыл глаза и