Читать интересную книгу Морской договор - Артур Дойль

— Это очевидно. Итак, следов не было видно, несмотря на сырую погоду? Сцепление обстоятельств, действительно, очень интересное. Что же вы затем сделали?

— Мы обыскали и комнату. Потайной двери тут не могло быть, а окна находятся на высоте тридцати футов от земли; оба они были заперты изнутри. Ковер исключает всякую мысль о люке, а потолок самый простой, выбеленный клеевой краской. Я готов прозакладывать свою жизнь, что вор вышел через двор.

— А камин?

— Там нет его. Есть только печка. Шнурок колокольчика висит как раз направо от моего стола. Тот, кто звонил, подошел для этого прямо к столу. Но зачем бы преступнику звонить в колокольчик? Это просто неразрешимая задача.

— Действительно, случай необычайный. Что же вы предприняли потом? Вы, вероятно, осмотрели всю комнату, чтобы найти какие либо следы преступника — окурок сигары, оброненную перчатку или шпильку, или какую-нибудь другую мелочь?

— Там не было ничего подобного.

— А запаха?

— Ну, мы об этом не подумали.

— Ах, запах табаку имел бы для нас очень важное значение в этом случае.

— Я никогда не курю сам и поэтому думаю, что заметил бы запах табаку. Вообще не было положительно никаких данных. Единственным осязательным фактом является то обстоятельство, что жена курьера — миссис Тэнджей — торопливо ушла из данного места. Сам курьер объяснил только, что она уходила почти всегда в то время. Полицейский и я решили, что лучше всего схватить эту женщину, пока бумаги еще у нее.

Между тем слух об этом происшествии дошел до полиции. Явился сыщик, м-р Форбс, и энергично принялся за дело. Мы наняли экипаж и через полчаса приехали по данному адресу. Нам отворила дверь какая-то молодая женщина, оказавшаяся старшей дочерью м-с Тэнджей. Она сказала, что мать еще не возвращалась, и попросила нас подождать ее в передней комнате.

Минут через десять кто-то постучался в дверь, и тут мы сделали первую серьезную ошибку, за которую я упрекаю себя. Вместо того, чтоб отворить дверь самим, мы допустили дочь сделать это и слышали, как она сказала: «Мать, тут дожидаются тебя двое людей». Мгновение спустя мы услышали чьи-то поспешные шаги. Форбс распахнул дверь, и мы оба вбежали в заднюю комнату или кухню, но женщина обогнала нас. Она смотрела на нас вызывающим взглядом. Внезапно она узнала меня, и выражение полного изумления показалось на ее лице.

— Да неужели же это м-р Фельпс из канцелярии! — вскрикнула она.

— Ну, а за кого же вы приняли нас, когда убежали? — спросил мой товарищ.

— Я думала, вы за долгом, — ответила она. — У нас тут вышли неприятности с одним торговцем.

— Это вы неудачно придумали, — ответил Форбс. — У нас имеются данные предполагать, что вы взяли важную бумагу из министерства иностранных дел и убежали, чтоб отдать ее кому-то. Вы поедете с нами в полицию, и вас обыщут там.

Напрасно она протестовала и сопротивлялась. Привели карету, и мы отправились все втроем. Но сначала мы осмотрели кухню, и особенно плиту, чтобы посмотреть, не сожгла ли она бумаг в ту минуту, как осталась одна. Однако мы не нашли ни золы, ни каких бы то ни было остатков. Как только мы приехали в «Scotland Yard», мы велели немедленно приставленной для этого женщине обыскать ее. Я ждал с мучительной тревогой результатов обыска. Бумаг у подозреваемой не оказалось.

Тогда только я понял весь ужас моего положения. До тех пор я только действовал, и деятельность заглушала мысли. Я был так уверен в том, что найду договор, что не решался даже подумать о том, что будет, если он пропал. Но теперь делать было нечего, и я мог на досуге уяснить себе мое положение. Это было ужасно! Ватсон может сказать вам, что в школе я был нервным, чувствительным мальчиком. Таков уж я по натуре. Я подумал о дяде и его товарищах по кабинету, о позоре, который я навлек на него, на себя, на всех моих родных. Что из того, что я жертва необыкновенного случая? Никакие случайности не допускаются там, где затронуты дипломатические интересы. Я погиб, погиб постыдно, безнадежно. Не помню, что я сделал. Думаю, что разыграл целую сцену. Мне смутно припоминается, как вокруг меня собралась толпа чиновников, старавшихся утешить меня. Один из них отвез меня на Ватерлоо и посадил в поезд, шедший в Уокинг. Я думаю, он проводил бы меня до дома, если бы в том же поезде не ехал доктор Феррьер, который живет по соседству со мной. Доктор чрезвычайно любезно согласился взять меня на свое попечение и хорошо сделал, потому что на станции у меня сделался припадок, и прежде чем мы доехали до дома, я стал буйным и сумасшедшим.

Можете себе представить, каково было состояние моих близких, когда звонок доктора разбудил их и они увидели меня в подобном положении. Бедная Анни — вот она — и моя мать были в полном отчаянии. Доктор Феррьер слышал кое-что на станции от сыщика и передал им все. Понятно, это не улучшило дела. Очевидно было, что у меня будет продолжительная болезнь. Поэтому Джозефа выгнали из его уютной спальни и поместили тут меня. Здесь я лежал целых девять недель, мистер Холмс, без сознания. У меня было воспаление мозга. Если бы не уход мисс Гаррисон и не лечение доктора — вы бы не говорили сегодня со мной. Анни ухаживала за мной днем, а no ночам за мной смотрела сиделка, так как в припадках бешенства я был способен на все. Рассудок мой прояснялся медленно, а память вернулась только в последние три дня. По временам я желаю, чтобы она и вовсе не возвращалась. Первым моим делом было телеграфировать м-ру Форбсу, в руках которого находится дело. Он приехал и сказал мне, что, несмотря на все усилия, ему не удалось найти нити, за которую можно было бы ухватиться. Курьера и его жену расспрашивали чрезвычайно подробно, но не могли ничего добиться от них. Тогда подозрение полиции пало на молодого Горо, который, если помните, оставался в этот вечер на службе позже других. Единственным поводом к подозрению являлось то обстоятельство, что он остался, когда ушли другие, и носит французскую фамилию; но я начал работу только после его ухода, а его родные, хотя и гугенотского происхождения, но по своим симпатиям и традициям такие же англичане, как мы с вами. Подозрения ничем не подтвердились, и дело на том и окончилось. Обращаюсь к вам, м-р Холмс, как к последней моей надежде. Если и вы не поможете мне, то моя честь и карьера погублены навеки.

Больной, обессиленный долгим рассказом, опустился на подушку, и добровольная сиделка дала ему выпить какого-то подкрепляющего лекарства. Холмс молча сидел, откинув голову и закрыв глаза. Посторонний мог бы подумать, что он слушает совершенно безучастно, но я видел, что он был весь внимание.

— Вы рассказали все так ясно, — наконец, проговорил он, — что мне остается предложить вам очень мало вопросов. Однако есть один чрезвычайно важный. Вы никому не рассказывали о возложенном на вас поручении?

— Никому.

— А например, мисс Гаррисон?

— Нет. Я не был в Уокинге в промежуток между получением поручения и его выполнением.

— И не виделись, случайно, с кем-нибудь из близких?

— Нет.

— Знает ли кто-нибудь из них ход в канцелярию?

— О, да, все.

— Впрочем, раз вы говорите, что никому не рассказывали про договор, то эти вопросы не идут к делу.

— Я ничего не говорил.

— Что вы знаете о курьере?

— Ничего, кроме того, что он отставной солдат.

— Какого полка?

— Слышал, что гвардейского… «Кольдстрим».

— Благодарю. Не сомневаюсь, что Форбс сообщит мне некоторые подробности. Чиновники отлично умеют собирать факты, хотя не всегда использывают их… Что за прелестный цветок — розы!

Он прошел мимо кушетки к открытому окну и приподнял склонившийся стебель розы, любуясь на красивое сочетание пурпурового и зеленого цветов. Для меня это увлечение являлось новой чертой в характере Холмса, так как мне ни разу не приходилось видеть, чтобы он особенно интересовался такими предметами.

— Нет ничего, в чем выводы были бы так необходимы, как в религии, — проговорил Холмс, прислоняясь к ставням. — Человек рассуждающий может тут построить все как в точных науках. Мне кажется, что нашу высшую уверенность в благости Провидения можно основывать именно на цветах. Все другое — силы, желания, пища — насущная необходимость. А эта роза — роскошь, ее запах и цвет — украшения жизни, но не необходимые условия ее. Только благость дает излишества, и потому-то я говорю, что цветы должны поддерживать в нас надежду.

Во время этой тирады Холмса выражение удивления и разочарования показалось на лице Перси Фельпса и его сиделки. Он впал в мечтательное настроение, продолжая держать розу в руках. Мисс Гаррисон прервала молчание.

— Как вы полагаете, есть надежда разрешить эту тайну, м-р Холмс? — спросила она с оттенком колкости в голосе.

— О, тайну! — ответил он, вздрогнув и как бы возвращаясь к прозе жизни. — Было бы нелепым отрицать, что дело чрезвычайно трудное и сложное, но обещаю вам хорошенько заняться им и сообщить все обстоятельства, которые обратят на себя мое внимание.