Читать интересную книгу В долгу у прошлого. Воспоминание и дневниковые заметки российского немца - Артур Круг

Я оробел. Хотел что-то объяснить. Но после двух-трех предложений выяснилось, что сам-то я толком ничего не знаю. Не только об отце, но и о том, где мои родители, дедушка и бабушка родились, где и как они жили до войны, как оказались здесь. И только со временем, через годы, передо мною все яснее и очевиднее предстала драматическая судьба немцев, судьба многих моих родственников, отца, мамы и моя собственная.

В школе у нас были классные учителя. Кроме мамы, овладеть русским языком помогли мне Евдокия Ильинична Зубова и Павел Филиппович Плюта, математик – Трифон Илларионович Тимко. Они были моими первыми учителями. В школе Трифон Илларионович наводил на всех нас страх. Пошевелиться на уроке было нельзя. Стояла гробовая тишина, когда он объяснял урок или доказывал теорему. После неудачного ответа он непременно произносил: «Тупица» – и ставил кол. Единицы также стояли в тетрадях по математике, когда обнаруживались орфографические ошибки в текстах условий к решению задач. Прекрасно зная русский язык, он хорошо владел и немецким. Позже, когда я работал в этой школе учителем, он активно участвовал в художественной самодеятельности, великолепно сыграл роль Дикого из пьесы Островского «Гроза». В школе шептались, что он был в плену.

К сожалению, в немецком языке я не преуспел. Дело, видимо, было не только в детском и юношеском максимализме, связанном с войной, но и с тем, что в обстановке жестких и абсолютно несправедливых гражданских ограничений, продлившихся до конца 1956 года, немцам даже разговаривать на родном языке не всегда было безопасно. Помню, когда я учился в пятом классе, мама выпросила у местного коменданта разрешение отвести меня в райцентр в больницу. В городе говорили только на русском, так как говорящие по-немецки вызывали недоброжелательное, скрыто враждебное отношение.

О судьбе моего отца ничего не было известно вплоть до смерти Сталина. Все было покрыто мраком. Высказывались предположения одно страшнее другого. И только 19 июня 1953 года пришло сообщение из военкомата, что отец, находясь на фронте, в августе 1941 года пропал без вести.

Это сообщение не успокаивало, вызывало новые тревоги. Что значит пропал? Как это без вести? Почему никто ничего не знает? Хотелось плакать и звать на помощь. Но кого?

Тогда было невдомек, что пропавших без вести на войне, особенно в начальный ее период, насчитывались десятки, сотни тысяч.

Глава 2

Вот такие, как «ого»

Все эти «проклятые» вопросы о статусе моей мамы, моих родственников как спецпереселенцев, моего отца как «пропавшего без вести» мучили меня всю жизнь, не давали покоя.

Еще учась в Дмитриевской средней школе, где всех старшеклассников буквально заставляли вступать в комсомол, я видел, как некоторые ребята и девушки немецкой национальности по каким-то соображениям никак не поддавались на уговоры. Это относилось не только к верующим учащимся, которых в школе было немало, но и ко многим другим, которые были замкнуты и не участвовали в общественной жизни.

Чувствовать себя спецпереселенцем среди свободных товарищей, друзей было тяжко, унизительно. Хотелось вырваться из этих тисков. Ведь спецпереселенец был социально и морально не защищен. Уповать он мог только на сострадание, на Бога.

Вспоминается случай, произошедший на одном из колхозных собраний в нашем селе, на котором я присутствовал, когда находился дома на летних каникулах. Мне тогда исполнилось пятнадцать лет.

Это было собрание колхозников, где председатель сельского совета с пафосом говорил об огромных достижениях колхозного строя и о том, каким будет наше село к концу наступившей новой пятилетки.

Под одобрительные возгласы присутствующих он отметил, что по плану к концу пятилетки будет построен новый Дом культуры.

И тут я не сдержался и в притихшем зале произнес: «Ого, как долго еще ждать». Эта фраза стоила мне дорого. Я был унижен, растоптан, размазан по стенам. Председатель после получасового нравоучения отнес меня к категории несознательных элементов, таких как «Ого», которые хотели бы поставить колхозную телегу впереди правительственной лошади, не зная о том, что в нашей родной советской стране все идет строго по плану.

Тут надо сразу оговориться: Дом культуры в моем родном селе Николаевке не появился ни за пять, ни за десять, ни за пятнадцать лет. Понадобилось целых четыре пятилетки. А на строительство дороги, соединяющей село с г. Щучинском, еще вдвое больше времени.

Уже тогда в моих глазах наша хваленая плановая экономика, о которой в те годы так много говорили коммунисты, вызывала у меня скептическое отношение. Позже уже я всегда с большим недоверием относился к реальности намеченных планов, как и к лозунгам о том, что уже через двадцать лет мы будем жить при коммунизме, а к 2000 году каждый наш труженик будет иметь отдельную квартиру.

Так уж случилось, что мои юношеские годы, как и у многих, были связаны с комсомолом. Нельзя сказать, что к комсомолу меня тянуло, что я стремился попасть на комсомольскую работу. Иллюзий на этот счет я не питал. Просто не хотелось плестись в хвосте, быть белой вороной. К тому же отец, по рассказам, ходил в немецкой республике в активистах, а мама всегда следовала его примеру. Прятаться за спины других совесть не позволяла.

Успешно окончив среднюю школу уже комсомольцем, я поступил в Щучинское физкультурно-педагогическое училище. Спортом я увлекался давно. Особенно лыжами, которых в то время в школах было крайне мало: в Николаевской, если мне память не изменяет, пар восемь-десять, в Дмитриевской – и того меньше. Пришлось искать выход из положения. С помощью деда в его столярной мастерской (а она у него была отменная, его изделия: оконные рамы, стулья, столы, табуретки, двери и прочее – славились на всю округу), мы вырезали из куска сухой березы две доски нужной длины и толщины, обработали их, в кипяченой воде загнули носовые части, придали им форму лыж, просмолили, пристроили крепления – и лыжи в селе были на удивление всем. Они хорошо гнулись, на них можно было спускаться с любой горы, прыгать с трамплина. А главное – не приходилось часами, со слезами на глазах, упрашивать преподавателя физкультуры выдать их на воскресенье или каникулы. Позже уже на этих «самоделках» я неоднократно совершал лыжные 45-километровые переходы Дмитриевка – Николаевка, Николаевка – Дмитриевка. Видимо, это обстоятельство и послужило поводом к тому, что я оказался в педучилище на физкультурном отделении. Мне нравилось заниматься спортом, и уже на первом курсе я выполнил норму третьего спортивного разряда по гимнастике и второго – по лыжам. Разумеется, даже не помышлял, что стану объектом внимания руководства училища. Жил на частной квартире, стипендия была мизерная, перебивался как мог. Ждал соревнований, в ходе которых по талонам можно было позволить себе долгожданный стакан сметаны, иногда даже с сахаром.

Первый раз ощущение сытости в педучилище я испытал, когда наша преподавательница музыки попросила организовать группу ребят, чтобы распилить и расколоть у нее дома машину дров. Такая группа была сформирована, и в воскресенье – по окончании работ – мы были отблагодарены обильным обедом, роскошно приготовленными сибирскими пельменями в масле, настоянными в духовке.

Здесь, в Щучинске, впервые передо мной предстала неповторимая красота Борового. В окрестностях города бродил, как зачарованный. Силуэты гор приобретали какие-то причудливые очертания. Они напоминали фигуры внезапно окаменевших животных, руины старых замков и крепостей. На фоне горы Кокшетау возвышалась какая-то скала, вершина которой напоминала лежащего слоненка. Позже я узнал, что это Окжетпес.

Из вод Голубого залива, озера Борового, поднимался загадочный каменный утес под названием Жумбактас. Здесь же неподалеку плечом к плечу гордо стояли неразлучные Три сестры. С перешейка между озерами Боровое и Большое Чебачье виднелись горы Бурабай (Верблюд) и Жеке-Батыр (Спящий рыцарь).

За время учебы мы не раз совершали экскурсии в Боровое, покоряли гору Кокшетау, самую высокую часть Кокшетауской возвышенности, даже спускались вниз по «Чертовой катушке», отвесной плите, тщательно, до блеска, отполированной искусным мастером – природой.

Здесь впервые услышал и не могу не воспроизвести одну из красивейших легенд о здешних местах. Вот она: «Когда Аллах создавал мир, то одним из народов достались богатые леса, тучные поля и широкие реки, другим – красивые горы и голубые озера. Казахский народ получил одни степи. Обидно это показалось казаху, и он начал просить создателя уделить ему частичку великолепия природы. И вот Аллах выскреб со дна своего коржуна и бросил посреди безбрежной, ковыльной степи остатки живописных гор и озер с хрустально голубоватой водой, разбросал щедрой рукой изумрудные луга, покрытые цветами, ключи со студеной водой и весело журчащие ручьи. Покрыл горы пестрым ковром из разнотравья, населил леса зверями и птицами, озера – рыбой, луга – насекомыми и бабочками, каких не встретишь в степи на сто верст. Так и возникло Боровое».