Лайза почти насильно вернула себя к настоящему. Нет, подумала она с ледяной твердостью. Она боролась с собой так долго и так неистово, прежде чем смогла добиться самообладания – это качество в себе она очень ценила, и оно стало ее отличительной чертой в высшем свете. Ее девизом. С этим покончено – покончено давно, еще шесть лет назад. Но сегодня она уже второй раз вспоминает о нем, и это никуда не годится. Третьего раза не будет, пообещала она себе.
С немалым усилием она заставила свои мысли скользнуть к более приятным воспоминаниям. Она невольно улыбнулась, припомнив свою первую вылазку в царство лондонской биржи. Тогда она была вместе с отцом, хотя его коллегам было непонятно – зачем мужчине понадобилось приводить сюда свою дочь, которая к тому же еще явно не вышла из возраста школьных книжек? Здесь была своеобразная закрытая зона, куда неохотно допускали непосвященных и где уж совсем было не место детям и профанам. Но как бы там ни было, в тот день он взял ее с собой на Среднидл-стрит, где у него были какие-то дела с одним из членов правления «Бэнк оф Инглэнд», и она, как завороженная, смотрела на целенаправленный поток мужчин чрезвычайно респектабельного вида. Некоторые из них были одеты не так, как следовало бы согласно обычаю, а иногда попадались и такие, чья одежда была сущей экзотикой, к тому же просто немыслимой в лондонском климате.
По пути домой она пристала к отцу, требуя объяснить, чем он занимался весь день. Это было не так сложно, потому что он уже бегло познакомил свою любопытную неугомонную дочь с деятельностью биржи, и отблеск удовольствия мелькал в его глазах, когда она внимательно следила и умно реагировала, задавая дельные вопросы во время его рассказа о деловых операциях, которые он проводил.
Даже если б она захотела, Лайза не смогла бы припомнить, сколько раз она ездила в Сити с отцом – так это часто случалось, и в конце концов лорд Бернселл дал ей денег, чтобы она начала свое собственное дело с инвестициями под его присмотром и руководством. Она не была особенно осторожной или мудрой, впервые вступив в предательские, часто мутные воды коммерции. Порой она садилась на мель и теряла свои инвестиции и очередную порцию уважения в глазах завсегдатаев биржи – но это все было не зря. Лайза училась.
Ох да, подумала она, когда ее экипаж свернул на Николас Лейн и остановился возле внушавшего почтение основательного здания, которое украшала четкая надпись: «Господа Стэнхоуп, Финч и Харкот, инвестиционные брокеры». Лайза оказалась хорошей ученицей, и теперь, когда она появлялась на Среднидл-стрит, ее почтительно приветствовали все – от мелкого клерка до самого мистера Меллиша, главы совета директоров «Бэнк оф Инглэнд». Это не была просто почтительность, с которой встречают даму, – тут было настоящее уважение, признание ее деловых качеств. Мужчины сочли, что теперь она здесь на равных.
Прежде чем Лайза успела подняться по ступенькам лестницы в контору Стэнхоупа, Финча и Харкота, дверь внезапно распахнулась, и перед ней появился клерк. Покончив с длинным церемонным приветствием, он так же церемонно повел ее вдоль длинной цепочки менее важных особ, ждущих своей очереди на назначенные им заранее встречи, которые ерзали в ожидании на жестких деревянных скамейках. Наконец он ввел ее в кабинет, занимаемый одним из младших служащих фирмы, Томасом Харкотом.
– Лайза! – Мужчина, вставший, чтобы поприветствовать ее, из-за заваленного бумагами письменного стола, был среднего роста, с приятными мягкими чертами лица и дружелюбным взглядом. – Вижу, вижу – выглядишь, как всегда, прекрасно. Хочешь чаю?
В ответ на ее кивок он сделал знак клерку и усадил Лайзу на стул.
– Только не нужно никаких твоих сладостей, Томас, – засмеявшись, сказала Лайза. – Я знаю, когда ты искушаешь меня сладким, это обычно означает одно: ты пытаешься уговорить меня сделать то, чего мне вовсе не хочется.
Томас приветливо улыбнулся молодой женщине, сидящей напротив. Они знали друг друга давно, почти с самого детства, и были времена, когда он яростно бунтовал против неписаных законов общества, не позволявших сыну викария искать руки и сердца дочери графа Бернселла, но и теперь, почти смирившись, он испытывал к ней глубокую приязнь.
– Глупости! – он смущенно перехватил ее взгляд. – Хотя должен признаться, мне не везет – ты видишь насквозь все мои уловки. Ты права, Лайза. Мне представилась отличная возможность сделать инвестицию, которая, как мне кажется, ну прямо для тебя, вот только… не сомневаюсь, поначалу это покажется тебе очередным мыльным пузырем. Поначалу – но, может, ты и дальше будешь так думать…
Он встал из-за стола и пошел к стенному шкафу. Лайза следила за всеми его действиями восторженным взглядом.
– Томас! Тебе удалось добыть? Нет, правда, она у тебя? Здесь?
– Да. Я ездил в Эйлсбери три дня назад и вернулся только сегодня днем. Она и впрямь принадлежала старому лорду Уилбрэхему – как и сообщали мои информаторы. По некоторым причинам он и понятия не имел о ее истинной ценности – может, потому, что купил по случаю у типа, который продал ее из-за финансовых затруднений. Сначала Уилбрэхем делал вид, что совсем не хочет ее продавать, но в конце концов…
Рассказывая, он вынул сверток из ячейки – это было нечто маленькое, завернутое в бархат. Томас протянул его Лайзе. С легким трепетом она развернула ткань и увидела маленькую, затейливой резной работы шкатулку. Открыв ее, Лайза просто задохнулась от восхищения, когда лучи солнца, лившиеся сквозь окна кабинета Томаса, вызвали ослепительную вспышку света у нее между пальцами.
Через секунду ее дрожащие руки держали поистине ошеломляющий образчик высокого ювелирного искусства. Это была подвеска, нечто вроде кулона, но ее можно было смело назвать миниатюрной скульптурой, потому что она была размером с мужскую руку и изображала фигуру сокольничего, из слоновой кости, стоящего на фоне искуснейшей ажурной резьбы, с соколом на запястье и двумя гончими у ног. Это чудо обрамляли несколько рядов рубинов, изумрудов и бриллиантов, и довершали кулон три свисавшие большие продолговатые жемчужины. Большая золотая с финифтью петля сверху предназначалась для цепочки.
– Ох, Томас! – только и смогла выдохнуть Лайза. – Подвеска королевы.
– Ты собираешься сказать Чаду, что она нашлась?
– Зачем? – резко спросила Лайза. – Уверена, к нему это не имеет никакого отношения.
– Не имеет?.. Боже правый, Лайза, она была в его семье много веков, а когда исчезла, подумали, что он…
– Чушь. Никто не поверил в эту нелепую историю. Чад – вор? Конечно, у него были свои недостатки, о которых знала только я, – но всякий, кто его знал, ни на секунду бы не усомнился в его честности.