Еще одно маленькое замечание. Кроме грязи и сала, которые вылила бульварная печать по поводу того мистического брожения, которое было окрашено явным патологическим налетом и в центре которого стоял Григорий Распутин, она выпустила еще огромное количество грубой лжи, явной неправды, голословных обвинений и клевет против отдельных участников этого движения. Мы, разумеется, не встанем на этот путь и в своих рассказах и очерках, как всегда, будем основываться только на сведениях, проверенных нами, и на документах, не подлежащих сомнению…
Да здравствует свобода!
Да здравствует демократическая республика!
Да здравствует обновление не только политическое и социальное, но и моральное и этическое!
31 марта 1917 года.
НА РУБЕЖЕ НОВОЙ ЭРЫ
Уже третий год на мировой арене происходит жестокая и беспощадная битва народов наиболее культурных, наиболее цивилизованных. Изо дня в день льются потоки крови, уносятся миллионы человеческих жизней. Военное счастье склоняется то на одну, то на другую сторону. Но в сердцах всех людей, сохранивших душу живую, непоколебима уверенность в то, что победителями в этой борьбе выйдут те, на знамени которых написано: право, свобода, любовь, справедливость.
Духовное обновление уже началось. Сбылось по народной пословице: не бывать бы счастью, да несчастье помогло.
Благодаря войне, небывалой на летописях истории, Россия получила уже великое счастье в виде отрезвления народных масс.
Крепко верим, что та же война повлечет за собою и духовное отрезвление русского общества, что она оздоровит общественную атмосферу, затхлую и удушливую, что она озонирует воздух, отравленный разными миазмами, наполненный бациллами лицемерия, беспринципности, извращенности.
Все говорит за то, что мы стоим накануне новой эпохи, на рубеже новой великой эры, с необъятными, светлыми, лучезарными перспективами. Чувствуется, что на наших глазах совершается великий исторический сдвиг, назревает перелом колоссального значения и важности.
Тяжелые, темные тучи, грязные и косматые, как чудовища, что наглухо закрывали горизонт, начинают редеть и проясняться. Впереди уже брезжит пока узкая, пока чуть заметная полоска света. Но вот-вот вспыхнет заря новой жизни, и засверкают и польются золотые, горячие, как пламень, лучи. Они растопят и зажгут сердца людей, даже самых холодных и черствых.
"Да здравствует солнце, да скроется тьма!" Новая эра несет людям новое обновление — духовное, религиозное, этическое, моральное. Все то нездоровое, уродливое, изломанное, патологическое, что накопилось в области духа и интеллекта в годы безвременья, все то, что калечило жизнь людей, их искусство и литературу, — все это исчезнет, как грязная накипь, которая мутит и затемняет общественное сознание.
Но для того, чтобы эти надежды, эти пожелания могли осуществиться в полной мере, необходимо тщательное и беспристрастное выяснение тех нездоровых, уродливых, патологических явлений, от которых страдала и страдает наша жизнь, наше сознание. Излечение болезни невозможно без предварительного, точного диагноза.
Одно из таких болезненных явлений последних лет мы затрагиваем в рассказе, предлагаемом вниманию читателей.
I
КСЕНИЯ ВЛАДИМИРОВНА
Возвращаюсь домой. Прислуга сообщает:
— Была какая-то дама… Письмо оставили. Обещались другой раз заехать. Фамилии не сказали. Я говорю: барин завсегда приказывают фамилию спросить… Не сказали!.. Говорят: в письме там все написано.
Вскрываю письмо, оставленное таинственной дамой.
Очень популярный, пользующийся почетной известностью профессор и академик пишет, что его родственница Ксения Владимировна Гончарова,[2] молодая, начинающая писательница, очень заинтересована современными религиозными движениями, происходящими в обществе и народе, и желает получить от меня по этому вопросу некоторые сведения и указания. Профессор выражает надежду, что я не откажусь помочь в этом случае г-же Гончаровой. Спешу отозваться и назначаю день и час, когда меня можно застать безошибочно.
Вскоре после этого г-жа Гончарова посетила меня. Сбросив в передней бархатную элегантную шубку, вошла молодая дама лет 26–27. Стройная, гибкая шатенка, с тонкими чертами лица, с темными живыми глазами, внимательными и пытливыми.
С целью выяснить, чем я могу быть полезен новой знакомой, я предложил ей несколько вопросов о том, что именно в области современных религиозных исканий наиболее занимает ее внимание, с какими запросами подходит она к этому явлению и т. д.
— В данный момент, — сказала г-жа Гончарова, — я более всего заинтересована тем религиозным брожением… или, может быть, точнее будет сказать, тем поветрием, которое наблюдается теперь в разных слоях нашего общества и которое я затрудняюсь охарактеризовать одним каким-нибудь термином. Словом, я имею в виду то полное мистицизма и суеверия брожение, которое выдвинуло у нас разных "прозорливцев", выступающих в роли религиозных подвижников, выдвинуло разных "пророков", юродивых, блаженных. Некоторые из этих людей находят себе горячих и многочисленных последователей и последовательниц среди влиятельных общественных слоев, имеют огромный, прямо поразительный успех… И это в XX веке!
Заметно волнуясь, г-жа Гончарова продолжала:
— Перед этим явлением я останавливаюсь с полнейшим недоумением. И вот поэтому мне очень, очень хотелось бы заняться его изучением и выяснением — подробным и беспристрастным. Не скрою от вас, что это мне необходимо для задуманной мною повести.
— Я понимаю ваше желание, — сказал я. — Но должен, однако, предупредить вас, что изучение заинтересовавшего вас явления представляет некоторые неудобства и затруднения чисто специфического характера.
— Что такое? — с недоумением спросила моя собеседница.
— Очень возможно и даже неизбежно, что в вашем исследовании вам придется близко столкнуться с темными, нездоровыми, патологическими сторонами человеческой природы. Согласитесь, что это очень неприятно, щекотливо и тяжело, особенно для такой молодой дамы, как вы.
— Мне кажется, вы слишком преувеличиваете мою молодость и неопытность, — возразила г-жа Гончарова, и в тоне ее голоса довольно определенно послышалась нотка какой-то обиды. — Я не институтка, а современная женщина. За свою, хотя и недолгую, жизнь мне пришлось пережить и тяжелую утрату, и горькое разочарование в людях. Наконец, я много… да, да, очень много видела и испытала. А патологии в современной жизни, к сожалению, сколько угодно, поэтому игнорировать ее невозможно. И те трудности, о которых вы говорите, отнюдь не пугают меня.
— Я считал своим долгом предупредить вас, но, разумеется, я далек от всякого желания опекать вас… Явление, о котором вы говорите, интересует и меня. И я давно уже собираю материалы, касающиеся деятелей и участников этого "движения". У меня имеются их письма, дневники, записки, телеграммы, портреты, разного рода документы, а также масса газетных вырезок о современных "пророках" и юродивых. Тут, между прочим, вы найдете почти все, что только появлялось в нашей, а отчасти и в заграничной печати о знаменитом "старце", "прозорливце" Григории Ефимовиче Распутине, о котором столько говорят и пишут. Думаю, что все это может представить для вас немалый интерес и может пригодиться для ваших литературных работ. Конечно, я охотно поделюсь с вами этими материалами.
Разыскав среди своих картонов и папок особое "досье", в котором были собраны документы о современных "пророках", а также газетные вырезки о них, я передал его г-же Гончаровой с просьбой возвратить мне эти материалы после того, как она успеет ознакомиться с ними.
В виду того, что в дальнейшем изложении мне придется в значительной степени основываться на наблюдениях г-жи Гончаровой, я считаю необходимым подробнее остановиться на ее характеристике и познакомить читателей с ее прошлым, насколько все это выяснилось для меня за время моего знакомства с Ксенией Владимировной. Конечно, мне придется при этом основываться почти исключительно на ее собственных словах и показаниях.
Она выросла и воспитывалась в помещичьей семье хорошего достатка в одной из подмосковных губерний. Росла под влиянием своей бабушки, глубоко религиозной женщины, сумевшей передать внучке свою горячую и активную веру.
С годами религиозное чувство молодой девушки росло и осложнялось. Она увлекалась поэзией, природой, литературой; но эти увлечения не вытесняли религиозного настроения; напротив, и поэзия, и религия, и природа в ее представлении сливались во что-то цельное, гармоническое и светлое.
Шестнадцати лет она полюбила троюродного брата, 20-летнего юношу, только что перед тем произведенного в офицеры одного из привилегированных полков. Взаимная симпатия постепенно росла, и когда, год спустя, молодому офицеру предстояло отправиться на войну с японцами, совершена была помолвка молодой четы. Трогательное прощание, горечь тяжелой разлуки и затем чуть не ежедневные большие письма — пылкие, наивные, сердечные.