“Ага, – подумал я, – тут ещё и империя. Всё веселее и веселее”.
Звиздеть было чревато, но и правду говорить тоже. Поэтому я решил разыгрывать амнезию.
– Не помню, – я посмотрел на девушку и, поняв, что такой ответ её не удовлетворит, пояснил: – Вообще ничего, вот словно завеса туманная. Как очнулся, так из того, что раньше было, ни капли не могу вспомнить.
– Хм... – протянула дама. – Ну... бывает. Есть такие ритуалы, память отшибают, да только специалисток не так уж и много, а чтоб ещё и так аккуратно...
– Так может, всё-таки княжий сын? – тут же воспряла её напарница. – Я и такое в кино видела.
– Задолбала, – процедила сквозь зубы вторая, – угомонись уже.
– Ну давай рискнём, а?
– Я тебе рискну! С этим парнем что-то не то, лишние движения могут боком выйти. Поэтому передаем их всех, как и определялись, получаем свои бабки и сваливаем. Я тебе сразу говорю: мне этот головняк никуда не воткнулся.
– Ладно, – буркнула брюнетка и, надувшись, замолкла, правда, нет-нет да бросая на меня задумчиво-заинтересованные взгляды.
А вторая, похоже, вполне удовлетворившись ответом, откинулась обратно на сиденье, прикрыла глаза и сказала первой:
– Ну всё, разбудишь как подъедем.
Так я попал на невольничий рынок Екатеринбурга.
Вот тоже диссонанс, блин. Современная техника, затем с какого-то рожна Российская империя, и наконец невольничий рынок, сроду в нашей империи, по крайней мере, насколько я знал, не существовавший.
Воображение рисовало помост, на котором нас выставят аки манекены на витрине, но нет, больше всего это место напоминало призывной пункт с бюджетной гостиницей, где нас расселили поодиночке.
Перед расселением, правда, прогнали сквозь процедуру помывки и врача, в ходе осмотра у которого взяли кровь, замерили давление, послушали сердце, заглянули во все отверстия и зачем-то померили член, собственно, в последнем и заключалось отличие от какого-нибудь медосмотра призывников в военкомате моего родного мира.
Занимались нами исключительно крепкого вида мадам с нехарактерно сильной для женщин хваткой.
Парни, кстати, которых привезли со мной, вели себя робко, я бы даже сказал, кротко и безропотно подчинялись повелительным жестам наших надсмотрщиц. Русский язык они действительно не понимали. И я о своём знании языка работницам невольничьего рынка также решил не распространяться. Мало ли что, запомнил ведь странную реакцию тех двух гражданок с автоматами.
А потом я внезапно увидел, как одна из врачих совершает то, что иначе как магией назвать было нельзя. Она сделала пару каких-то пассов руками, и стоявшего перед ней паренька окутало еле видимое зеленоватое свечение.
По реакции паренька, вернее, по её отсутствию, я понял, что процедура безболезненная и рутинная, и когда очередь дошла до меня, постарался воспринимать всё как можно естественней.
Ощущения, конечно, были, этакая лёгкая внутренняя щекотка, волной пробежавшая по всему телу, но ничего неприятного, и удовлетворённая замерами врач кивнула одной из тёток, подтверждая, что с нами всё ок.
Напоследок же нас всех, включая меня, обучили русскому языку. Надели на головы какие-то приборы, усадили в кресла и по команде врубили ток. Ну или что-то напоминающее ток, чёрт его знает, что у них там за технологии.
Остальные тут же начали стонать и корчиться… все кроме меня. Но секунд пять попялившись на них с недоумением, я понял, что как-то слишком начинаю выделяться, и тоже старательно принялся стонать и корчиться, хотя ничего такого не испытывал. Разве что периодически мурашки по голове пробегали да волосы норовили встать дыбом.
А затем нас, еле передвигающих ноги от усталости и пережитого принудительного русифицирования, раскидали по комнатам. Ну, “еле передвигающих” – это не про меня, разумеется. Я-то чувствовал себя вполне нормально, хоть и устал – больше, конечно, морально – четыре часа кряду играть на публику страдания. Да и раскидали… Скорее уж бережно отнесли на руках и уложили в кроватки. Я прямо обалдел, когда тётенька из местной обслуги не напрягаясь подхватила моё пусть и весьма худое, но всё-таки уже не детское тело.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
В конце концов я решил, что это тоже какая-то магия, ибо в ином случае моя картина мира начинала упорно расползаться по швам.
Ну а в гарем боярыни Златолесской меня купила одна из так называемых “мамок”, чья роль была чем-то средним между надсмотрщицей в гареме и удовлетворителем хозяйственно-бытовых нужд наложников.
Звали эту дородную и уже немолодую женщину Раиса Захаровна.
На этот моменте я и выплыл из воспоминаний, поскольку означенная мамка завалилась к нам в спальню и, громко хлопая в ладоши, принялась нас будить.
– Встаём, мальчики, встаём!
Когда-то, наверное, она была весьма недурна собой, с хорошей фигурой, которой способствовал магический талант, но сейчас с возрастом, не настолько сильный как у благородных дар уже не справлялся, и талия Раисы Захаровны, что называется, поплыла.
Она была, с одной стороны, требовательна, безжалостно выгоняя на утренние процедуры весь наличный состав наложников, с другой же – внимательна и заботлива, что меня в ней, честно говоря, подкупало.
– В здоровом теле – здоровый дух! – продолжала тем временем выдёргивать с кроватей моих товарищей по несчастью означенная.
– Не хочу холодную воду! – опять заканючил кто-то.
– Хочешь иль не хочешь, а надо! Вас, мальчики, дар не хранит, как девочек, вам нужно за здоровьем следить, а стало быть – закаляться!
Хмыкнув, я закинул полотенце на плечо и направился в душевые.
– Петя, как всегда, первый, молодец! – Раиса Захаровна ласково хлопнула меня ладошкой по заднице. – Берите пример, мальчики. Самый новенький и самый ответственный!
– Нравишься ты ей, – встал под соседний душ Джаспер, – вон как выделяет, – и тут же заухал-заахал да запрыгал под полившимися сверху ледяными струями.
Я-то что, по той жизни ещё в проруби моржевал, поэтому, привычно расслабившись, просто секунд двадцать постоял под потоком воды, после чего вышел и тщательно, до красноты растёрся махровым полотенцем.
А в следующий миг вспомнил про намерение узнать, когда там у боярыни месячные.
Дождавшись, когда Джаспер закончит с обезьяньими прыжками, ненавязчиво поинтересовался:
– Слушай, дружище, а ты не в курсе, когда там у нашей госпожи критические дни?
– Какие дни? – поднял он на меня удивлённые глаза.
– Понятно, – процедил я и уточнил вопрос: – Ну, когда она кровью истекает.
– Госпожа была ранена? – глаза парня расширились, а ладони рефлекторно прижались ко рту.
– Понятно, – процедил я опять, но уже обречённо, и махнул рукой, успокаивая товарища. – Да нет, не ранена, просто спросил, не видел ли ты.
– Нет, никогда, – облегчённо вздохнул то, опуская руки. – Может, Лифариус видел?
– Может, и видел, – задумчиво согласился я.
– Только вряд ли он будет с тобой разговаривать...
– Это да.
Надо было искать как-то по-другому.
Однако стоило нам вернуться обратно в спальню, где оставшиеся парни ещё только собирались, тихо ворча на мамку, как в гарем вбежала помощница последней по прозванью Настасья и что-то горячо зашептала своей начальнице на ухо.
Та, выслушав, нахмурилась, но кивнула и ответила:
– Передай ей, что сейчас кого-нибудь пришлём.
И я понял, что кому-то из верхушки рода захотелось с утра пораньше развлечься с мальчиком.
Такое, конечно, бывало, но редко, ибо с утра большая часть женщин в барской усадьбе была занята делами. Такой вызов мог поступить только от кого-то из верхушки, близкого к самой боярыне. Того, кто мог позволить себе поменять свой распорядок. Впрочем, долго гадать не пришлось, Захаровна сама всё озвучила.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– Нужен наложник к Мирославе Витольдовне.
В наступившей тишине кто-то ойкнул. Про Мирославу Витольдовну знали все, и даже я, хоть и не имел сомнительной чести встречаться лично. А слышал потому, что не было для наложника госпожи хуже, чем она. Здоровая, под стать боярыне, баба, в прошлом – какой-то высокий армейский чин, заведовала всеми вопросами безопасности усадьбы и была, по сути, вторым человеком в иерархии. Грозная, жёсткая, почти жестокая, она вызывала у парней послабже животный ужас, зачастую не просто задавливая тех психологически, но и не стесняясь оскорбить либо ударить, в общем, по-настоящему измывалась над не могущими ничего ей ответить мужчинами. Садистка в крайней степени.