себе мальчика за голову.
— Ну что, что, дружок, — бормотал он, смущаясь собственным волнением. — Все будет в порядке, а где, брат, война, там и разлука…
Чтобы не мешать прощанию фронтовиков, Николай Федорович взял со стола первую попавшуюся книгу. И дверь хлопнула, а потом на улице загудел мотор, дрогнули стены, где-то в разбитом окне задребезжали осколки стекол. Вадим отогнул край синей шторы. Танк, освещая затемненными подфарками путь, уходил в глубь аллеи. На темном небе далеко-далеко скрестились и разошлись, словно прощаясь, прожекторные лучи.
2
Изолятор находился в подвале главного корпуса. Сохраняя солдатское достоинство, Вадим скупо отвечал на вопросы любознательного провожатого, от которого узнал, что по условиям военного времени ему придется прожить две недели в карантине. Через механическую мастерскую дежурный (фамилия его была Митрохин) вывел Вадима на черную лестницу. Ощупью, держась за стену, они стали спускаться по скользким ступеням:
В подвале Митрохин включил свет, попросил новичка обождать, а сам отправился на поиски врача. Сняв с плеча вещевой мешок, Вадим присел на скамейку и внимательно осмотрелся. Отсек напомнил ему командный пункт, когда танковый полк держал оборону у Медного озера; там они занимали подвал административного корпуса кирпичного завода. Здесь были такие же маленькие окна, заложенные камнем и мешками, плотно набитыми песком, и в середине оконных проемов — стальные щитки с прорезью для пулеметных стволов. Меблировка тоже была фронтовая — парковые скамейки, круглый стол, несколько табуреток и обветшалое кресло с продавленным сиденьем. В следующем отсеке находилась душевая. Действовали, видимо, три крайних душа в правом углу, отгороженные тяжелым брезентовым пологом. В душевой было теплее, и Вадим решил ждать врача там.
В тепле его потянуло ко сну. Боясь задремать, он тихонько стал напевать: «Где эта улица, где этот дом» и все-таки задремал и очнулся только когда на лестнице послышались легкие шаги, и в душевую вошли две женщины в белых халатах. Вадим определил: полная, голубоглазая — врач, она заметно прихрамывала на левую ногу. Ее сопровождала девушка среднего роста, стройная, по-весеннему загорелая — не иначе как медицинская сестра. Голос у старшей был мягкий, спокойный.
— Что это у вас с рукой?
Вадим пожал плечами, — пустое, не стоит обращать внимания.
— Ох, да я вижу, вы не из разговорчивых. Ну что же, давайте познакомимся. Ольга Николаевна Карельская — врач училища, а это моя помощница — Варя.
Варя скрылась за пологом. Загремел таз — очевидно, попал ей под ноги. Долго и однообразно гудели трубы, наконец, из среднего душа, захлебываясь, забила вода. Над пологом медленно поднимался пар и расходился по потолку, запотели лампочки, в отсеке стало сумрачно и запахло баней.
Вписав новичка в алфавитную книгу, Ольга Николаевна принялась заполнять лечебную карточку. Вадим отвечал вяло. В медсанбате проще: спросят фамилию, полк, роту, а тут целая анкета. Жизнь в училище начиналась для него скучно, неинтересно.
Варя откинула полог и, смахивая рукой светящиеся в волосах капельки воды, пригласила:
— Можно мыться.
Вадим мрачнел все больше и больше. Эти карантинные процедуры… Даже обидно, встречают фронтовика как беспризорника. Да и неудобно раздеваться в присутствии девушки. Здоровой рукой он приподнял гимнастерку, нательную рубашку:
— В пулковский телескоп не увидите блошиного пятна.
— У нас в сто двенадцатом ремесленном училище, — спокойно ответила Ольга Николаевна, — свои обычаи. Все живущие в интернате проходят карантин. Извольте, Вадим, и вы подчиняться нашим правилам.
Слово «интернат» было Вадиму смутно знакомо. Из книг, прочитанных до войны, он помнил, вернее, догадывался, что это немного лучше рядового общежития. В интернате все-таки будет порядок, напоминающий военный уклад.
Строгость врача подействовала успокаивающе на Baдима. В этой полной, чуть прихрамывающей женщине он прежде всего видел офицера, а у офицеров медицинской службы — это-то уж он хорошо знал — большие права… Однажды полковника Камчатова лечили от простуды. Из медсанбата прислали девушку. Звание — младший лейтенант, а она вела себя как генерал, потребовала от полковника, чтобы он лег на сутки в постель. Адъютант отозвал ее в сторону, тихонько напомнил: неудобно младшему офицеру приказывать старшему по званию, но она нисколько не смутилась:
— Я выполняю приказание начальника медсанбата! Полковник для меня сейчас — обыкновенный больной.
И улегся полковник. Дал себе заклеить всю спину горчичниками и выпил стопку какой-то дряни, пахнувшей спиртом, ромашкой и зубными каплями.
Вспоминая этот случай, Вадим торопливо стал раздеваться. Снял сапоги, портянки, взялся за гимнастерку и чуть не вскрикнул, — неосторожное движение острой болью отозвалось в руке. Он плотно сжал губы — танкисты такое ранение считают царапиной. Но скрыть боль не удалось.
— Задета кость? — участливо и тревожно спросила Ольга Николаевна. Снять повязку она не решилась: душевая — не операционная, осмотр раны приходилось отложить до утра.
— Ранение легкое, в мякоть, — сказал Вадим, a потревоженная рана нестерпимо ныла, и от переутомления кружилась голова. Чтобы не упасть, он прислонился к стене.
Ольга Николаевна помогла ему снять гимнастерку, нательную рубашку. Варя наложила клеенку в четыре слоя на раненую руку. Вадиму осталось снять брюки, а он медлил, хмуро поглядывая на врача. Этот взгляд ей был хорошо знаком по фронтовым госпиталям, все раненые безмолвно, одними глазами протестовали, если их пытались раздеть в присутствии молоденьких медицинских сестер.
Отослав девушку в медпункт, Ольга Николаевна и сама ушла в соседний отсек, где находилось общежитие карантина. Закрывая дверь, она слышала, как Вадим, шлепая босыми ногами по цементному полу, пробежал за полог.
В день приезда в училище Вадима Хабарова в изоляторе из четырех коек свободной была одна — та, что стояла под окном, забитым неровными обрезками горбылей. Из щелей, плохо заделанных ветошью, несло холодом, и Ольга Николаевна возмутилась: комендант снова не выполнил ее распоряжения — не заделал брезентом окно. В карантине находились три подростка — два брата Ростовых — Анатолий и Георгий из лужской деревни Белая Сирень. Накануне отправки в Германию братья бежали из родных мест, и после долгих скитаний им посчастливилось перейти линию фронта. Третьим был Антон Мураш. Железнодорожная милиция вытащила его из-под товарного вагона и отправила в сто двенадцатое ремесленное училище.
В тот день после горячего душа Антон чуть ли не сутки проспал в изоляторе. Проснулся он веселый, бодрый. Подозвал к своей койке братьев Ростовых и торжественно объявил, что себя назначает главным комендантом подвала, а их принимает под свое покровительство и милостиво разрешает Анатолию потрогать его мускулы.
Теперь, войдя в отсек, Ольга Николаевна удивилась: новички не поздоровались с ней, не