Няни уже начали греметь посудой в коридоре, готовясь к обеду, когда в палату заглянула молодая воспитательница в белоснежном халате. Внимательно посмотрела на меня, подошла, присела на краешек постели и приветливо просила:
— Как тебя зовут?
Я перестала реветь и насторожилась. Она разглядывала меня и, чуть улыбнувшись, повторила свой вопрос:
— Ну, так как тебя зовут?
— Тома Черемнова… — все еще всхлипывая, ответила я.
— Тома, сейчас принесут обед, и я тебя покормлю.
— А мама где? — насупилась я.
— Мама твоя сейчас на работе, а в выходной обязательно к тебе приедет, — сказала она, вставая. Потом вышла в коридор и вернулась с тарелкой супа в руках.
Я шмыгнула носом, но она не дала мне успеть отказаться, зачерпнула ложкой суп и, подув на него, протянула ложку. Я покорно разинула рот и проглотила. И очень удивилась — проглоченное вообще не напоминало суп. Это была густо сваренная пшенка, заправленная картошкой и рыбными консервами. Почувствовав на языке рыбью косточку, я выплюнула ее на полотенце, которым воспитательница прикрыла мне грудь, чтобы я не обливалась.
— Вот молодец! Вкусный суп? — спросила она. Я скорчила рожу. Суп был для меня слишком необычным, он был первой едой, которую я попробовала в детдоме. Потом привыкла.
…Через много лет, когда я все же добилась перевода из отделения психохроников в дом инвалидов общего типа, я поклялась, что если когда-нибудь покину казенное заведение и обрету родные домашние стены, то в первый же торжественный вечер обязательно приготовлю именно этот странный суп. Но судьба, увы, еще не предоставила мне такого счастья, как свой дом. Да и вряд ли уже предоставит…
В мою память навсегда врезались первые впечатления от детдома — унылые серые стены, окна без занавесок и долгое ожидание нянечки. Но самым ужасным была тишина. Даже представить страшно — целая палата детей и полное отсутствие разговоров и смеха от ухода и до прихода нянь, только стоны и мычание.
А та молодая воспитательница — Зинаида Степановна Еськова — проработала в детдоме со дня его открытия по 1968 год. Насмотревшись на наши страдания, она, видимо, так испугалась предстоящих своих, что повесилась, когда ее сын-первенец родился с водянкой мозга.
Соседки, воспитательницы, нянечки
И на следующий день повторился мой рев, и я снова отказалась от еды. Это всем, видимо, надоело. Ходячие разбегались из палаты сразу после завтрака, лежачие молчали, а мне оставалось реветь до самого обеда, в одиночку переваривая свою беду. Однако в тот день мне не дали прореветься. В палату зашла уже другая воспитательница, Дина Васильевна, взяла меня на руки и понесла в коридор. Гладя меня, она утешала:
— Ну что ты все время плачешь?…
— Домой хочу! — сипела я.
— Чего это она так ревет? — недовольно поинтересовалась женщина, сидевшая в коридоре в ожидании главврача.
— Недавно привезли, скучает по дому. У меня дочка такого же возраста, как задержусь на работе, тоже скучать начинает, — объяснила женщине Дина Васильевна и обратилась ко мне: — Томочка, давай договоримся, ты не будешь больше плакать, я с тобой погуляю, а потом твоя мама приедет.
Я всхлипнула, но реветь дальше не было сил. Дина Васильевна поносила меня по коридору и снова занесла в палату. Хотела было положить на койку, но я вцепилась в нее и захныкала.
— Тома, ты же обещала, что больше не будешь плакать, — мягко сказала она и погладила по спине. — А может быть, у тебя что-то случилось?
— Я на горшок хочу, а тетя ругается, — наябедничала я шепотом.
И рассказала, что утром, когда вошла няня и принялась менять мокрое белье под лежачими девочками, я попросила одну из них посадить меня на горшок, но та никак не отреагировала. Может, не расслышала? И, когда она приблизилась к моей койке, я завопила во всю глотку:
— Тетенька, я на горшок хочу!!!
Няня повернула голову в мою сторону:
— Что, без горшка не уссышься? Думаешь, я перед одной тобой стоять буду? У меня, кроме тебя, целый корпус, — мрачно заявила она и ушла.
Я в этом возрасте никогда не мочила простыни и даже понятия не имела, как это делать прямо на постель? И реалии казенного заведения — ходи под себя и жди, когда перестелют, — мне были неведомы.
И это все я изложила Дине Васильевне. Та достала из-под койки горшок и, усадив меня на его, кликнула нянь в палату. Прибежали сразу три, и она строго сказала им:
— Вот эту девочку надо обязательно высаживать на горшок, она под себя не ходит. Поэтому подходите к ней почаще. Она все понимает и прекрасно разговаривает.
Трое нянь, уперев руки в бока, удивленно разглядывали меня. Одна, самая бойкая, стала оправдываться:
— Знаете, нам бывает некогда. Если мы не сможем подойти, пусть она просит девочек посадить ее на горшок. Вот, например, Нина может сажать ее на горшок.
— Нина, будешь сажать Тому на горшок? — дружелюбно спросила Дина Васильевна мою соседку по койке, уже взрослую на вид девушку.
— Ладно, буду, — покорно согласилась Нина, самая тихая и безотказная девочка в палате.
Няни постояли, недоуменно переглядываясь, подняли меня с горшка, посадили в коляску и вышли из палаты. Из-за двери я услышала их недовольные голоса и поняла, что недовольство в мой адрес.
Через койку от меня лежала еще одна взрослая девочка лет четырнадцати. Она была для меня самой страшной после по-овечьи стриженной Надьки.
У нее была неприятная привычка — подойдет к человеку, заведет свои руки за спину, оттопырит губу, закатит глаза на лоб и прогнусавит: «Ну чо?»
Меня пугало ее сходство с Бабой-Ягой, нарисованной в книжке, что осталась дома. Вспомнилось, как однажды вечером родителям надо было срочно куда-то отлучиться. Они уложили меня в постель, а чтобы не скучала, сунули в руки первую попавшуюся книжку с картинками. Я открыла ее и увидела Бабу-Ягу, летящую в ступе. Стала внимательно разглядывать ее, изучая каждую черточку, и до того, видимо, напрягла глаза, что мне показалось, как Баба-Яга шевельнулась. Я так отшвырнула книжку, что она улетела под родительскую кровать, а я натянула на голову одеяло и боялась выползти оттуда. Так и уснула, не дождавшись возвращения родителей.
И вот сейчас эта ожившая Баба-Яга донимала меня своими «ну чо?». Случись это дома, я бы тут же бойко показала ей язык, но здесь от испуга лишь вжималась в спинку коляски и умоляюще смотрела: отойди, пожалуйста…
Потом принесли мои вещи — тетрадку и коробку с цветными карандашами. Открыв коробку, я посмотрела на цветные карандаши, и в горле снова застрял комок слез. Вспомнила, как эта коробка лежала на комоде, как я ее впервые открыла, какими яркими они показались тогда и как поблекли здесь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});