Кстати, об аварии. Я мог бы, наверное, сочинить захватывающую историю про ненастную погоду или про злобного водителя, который заставил меня свернуть в кювет, но на самом деле все было не так. Случилось вот что: стемнело, пошел снег, с каждой минутой все сильнее, и внезапно дорога просто исчезла. Наверное, я свернул – я говорю «наверное», потому что не видел поворота, – и в следующую секунду пробил ограждение и покатился вниз по крутому склону. И вот сижу здесь, один и в темноте, и гадаю, светит ли мне стать героем сюжета на «Погодном канале».
Сквозь ветровое стекло ничего не видно. В теле вспыхивает мучительная боль, но я включаю стеклоочистители, хоть без особой надежды, и они вдруг принимаются сгребать снег, оставляя за собой тонкий слой льда. Это просто чудесно, но я неохотно выключаю щетки, а заодно и фары – оказалось, они горели до сих пор. Напоминаю себе, что нужно сохранять оставшийся заряд аккумулятора, на тот случай если придется сигналить.
Я устраиваюсь поудобнее и чувствую, как огненная вспышка пронизывает руку от локтя до ключицы. В глазах темнеет. Какая нестерпимая мука. Я вдыхаю и выдыхаю, ожидая, когда боль пройдет. Господи, пожалуйста. Остается молиться, чтобы не кричать… но внезапно становится легче. Я дышу ровно и стараюсь сдерживать слезы, а когда наконец боль отступает, ощущаю страшное изнеможение. Я готов заснуть навеки. Глаза закрываются. Я очень устал.
Как ни странно, я думаю о Дэниэле Маккаллуме. Вспоминаю подарок, который он нам оставил. Соскальзывая в темноту, я лениво задумываюсь, сколько времени пройдет, прежде чем кто-нибудь меня обнаружит.
– Айра.
Я слышу во сне какой-то невнятный звук, словно нахожусь под водой. Проходит несколько секунд, прежде чем я понимаю, что кто-то зовет меня по имени. Но это же невозможно.
– Проснись, Айра.
Я открываю глаза. На сиденье рядом со мной – Рут, моя жена.
– Это не сон, – говорю я, по-прежнему лежа головой на руле. Без очков, которые свалились во время столкновения, ее черты расплываются, как у призрака.
– Ты слетел в кювет.
Я безмолвно моргаю.
– Со мной чуть не столкнулся какой-то ненормальный. Машину занесло на льду. У меня отличная реакция, не то было бы хуже.
– Ты съехал с дороги, потому что слеп как крот и слишком стар, чтобы водить машину. Сколько раз я говорила, что тебе опасно садиться за руль?
– Ни разу.
– И напрасно. Ты даже не заметил поворот. – Она замолкает. – У тебя кровь идет.
Приподняв голову, я вытираю здоровой рукой лоб и вижу, что ладонь алого цвета. Красные пятна – на руле и на приборной панели. Интересно, сколько крови я потерял?
– Знаю.
– Ты сломал руку и ключицу, и повредил плечо.
– Знаю, – повторяю я. Когда я моргаю, Рут то появляется, то исчезает.
– Тебе нужно в больницу.
– Не стану спорить.
– Я волнуюсь, правда.
Я медленно вдыхаю и выдыхаю, прежде чем ответить.
– Я тоже.
Моей жены Рут нет в машине, это факт. Она умерла девять лет назад, и в тот день я понял, что моя жизнь остановилась. Я позвал ее, сидя в гостиной, а когда она не ответила, встал с кресла и направился в спальню. Тогда я еще мог передвигаться без ходунков, хотя и не быстро. Добравшись до места, я увидел, что Рут лежит на полу рядом с кроватью, на правом боку. Я вызвал «скорую», опустился на колени рядом с женой, перевернул ее на спину, пощупал пульс и ничего не ощутил. Прижавшись губами ко рту Рут, я стал дышать – так, что чуть сам не потерял сознание, – но тщетно. Я целовал Рут в губы и в щеки и держал в объятиях, пока не приехала «скорая». Женщина, с которой я прожил пятьдесят пять лет, умерла, и в мгновение ока исчезло все, чем я дорожил.
– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я.
– Ничего себе вопрос! Я здесь из-за тебя.
Ну конечно.
– И долго я лежал без сознания?
– Не знаю, – отвечает она. – Уже стемнело. Кажется, ты мерзнешь.
– Мне постоянно холодно.
– Но не настолько.
– Да, – соглашаюсь я. – Не настолько.
– Что ты делал на этой дороге? Куда ехал?
Я пытаюсь шевельнуться, но воспоминание о мучительной боли меня останавливает.
– Ты же знаешь.
– Да, – говорит она. – В Черные горы. Где мы провели медовый месяц.
– Я хотел съездить туда в последний раз. Завтра наша годовщина.
Она отвечает не сразу.
– По-моему, у тебя что-то с памятью. Мы поженились в августе, а не в феврале.
– Не та годовщина. Другая.
Ей незачем знать, что, если верить доктору, я не протяну до августа.
– Ты о чем? Никакой другой годовщины нет. Она одна.
– Я имею в виду день, когда моя жизнь изменилась навсегда, – объясняю я. – Тот день, когда мы познакомились.
Рут молчит. Она знает, что я говорю искренне, но в отличие от меня ей трудно выражать подобные вещи словами. Ее любовь была огромна, но Рут выражала свои чувства в прикосновениях, в легких касаниях губ, в выражении лица. А когда я особенно в этом нуждался, то и в письмах.
– Шестого февраля 1939 года, – напоминаю я. – Ты ходила за покупками с матерью, и вы зашли к нам в магазин. Твоя мать, Элизабет, хотела купить шляпу отцу.
Рут откидывается на спинку сиденья, не сводя с меня глаз.
– Ты вышел из задней комнаты, – произносит она. – Потом появилась твоя мама…
Я внезапно вспоминаю: да, так оно и было. Рут всегда отличалась необыкновенной памятью.
Как и родители моей матери, семья Рут приехала из Вены, но в отличие от нас они эмигрировали в Америку всего два месяца назад. Они бежали, когда Гитлер насильственно включил Австрию в состав рейха. Отец Рут, Якоб Пфеффер, профессор-искусствовед, знал, что сулит евреям возвышение Гитлера; он продал все имущество и дал взятку кому нужно, чтобы гарантировать своей семье свободу. Выбравшись за границу, в Швейцарию, они отправились в Лондон, а потом в Нью-Йорк, прежде чем наконец уехать в Северную Каролину. Кто-то из родственников Якоба держал мебельную мастерскую в нескольких кварталах от магазина моего отца, и несколько месяцев Рут и ее семья жили в двух крохотных комнатках над мастерской. Позже я узнал, что от испарений лака Рут разболелась и по ночам едва могла спать.
– Мы зашли в магазин, потому что знали, что твоя мать говорит по-немецки. Нам сказали, что к ней можно обратиться. – Рут качает головой. – Мы тосковали по родине и очень хотели повидать соотечественника.
Я киваю. По крайней мере думаю, что киваю.
– Моя мать все мне пересказала, когда вы ушли. Я ведь не понял ни слова.
– Вот и поучился бы у нее немецкому.
– А зачем? Ты еще не успела выйти из магазина, а я уже знал, что мы поженимся. Поболтать мы бы еще успели.