— Коленкур умнее меня: он избежал позора.
— Нам следует подумать и о себе, — отвечал Мюрат. — Слишком много получили мы славы и слишком мало гарантий для будущего.
Горячий и необузданный Мюрат вскочил на коня и поскакал к бивуакам русских, где возле костра сидел генерал Михаил Милорадович, обгладывая большую жирную курицу.
— Не хватит ли уже испытывать наше терпение? — крикнул ему король. — Выпишите мне подорожную до Неаполя, и я клянусь, что завтра же ноги моей не будет в России.
Галльский юмор требовал ответного — русского.
— Король! — отвечал Милорадович. — С подорожной до Неаполя вы обращайтесь к тому, кто подписал вам подорожную до Москвы…
Мюрат занимал позицию в авангарде армии.
— Мой зять, — говорил о нем Наполеон, — гений в седле и олух на земле. Он теперь повадился навещать русские аванпосты, где казаки дурят ему голову разными анекдотами. Боюсь, что русские не такие уж наивные люди, как ему кажется, они просто водят его за нос…
В ожидании Лористона император не спал, проводя ночи в беседах с генералом Пьером Дарю. С небывалой откровенностью Наполеон раскрыл перед ним свои последние козыри.
— Еще не все потеряно. Дарю! Я еще способен ударить по Кутузову и отбросить его в леса от Тарутинского лагеря, после чего форсированным маршем проскочу до Смоленска.
Дарю тоже был предельно откровенен.
— Едва вы двинете армию из-под Москвы, все солдаты пойдут не за вами, а побегут домой, чтобы как можно скорее начать торговать плодами своего московского мародерства…
— Так что же нам делать, Дарю?
— Остаться здесь, в Москве, которую следует превратить в крепость, и в Москве ожидать весны и подкреплений из Франции.
— Это совет льва! — отвечал Наполеон. — А что скажет Париж? Франция в мое отсутствие потеряет голову, а союзные нам Австрия и Пруссия начнут смотреть в сторону Англии… Ваш совет. Дарю, очень опасен.., хотя бы для меня!
Доклад Лористона о посещении ставки Кутузова Наполеон выслушал сосредоточенно. В открытую рану Коленкур плеснул и свою дозу политического яда:
— И как велико желание вашего величества к миру, так теперь велико желание русских победить вас. Наполеон рассердился:
— По возвращении из Петербурга — да! — вы пять часов подряд уговаривали меня не тревожить Россию. Я бы осыпал вас золотом, Коленкур, если бы вы сумели отговорить меня от этого несчастного похода. А теперь? Если уйти, то…, как уйти? Европа сразу ощутит мою слабость. Начнутся войны, каких еще не знала история. Москва для меня не военная, а политическая позиция. На войне еще можно отступить, а в политике…, никогда!
Он резко, всем корпусом, повернулся к Бертье:
— Пишите приказ: дальше Смоленска не тащить к Москве пушки и припасы. Теперь это бессмысленно. У нас передохли лошади, и нам не вытащить отсюда все то, что мы имеем.
Наполеон пробыл в Москве всего 34 дня. В день, когда он проводил смотр войскам маршала Нея, дворы Кремля огласились криками, послышался отдаленный гул. Все заметили тревогу в лице императора. Он обратился к Бертье:
— Объясните мне, что это значит?
— Кажется, Милорадович налетел на Мюрата… Кутузов от Тарутинского лагеря нанес удар! Тридцать восемь пушек уже оставлены русским. Мюрат отходит. Его кавалерия едва тащит ноги, а казацкие лошади свежи. Ничего утешительного, сир… Наши солдаты забегали по лесам, как зайцы.
— Теперь все ясно, — сказал Наполеон. — Нам следует уходить из Москвы сразу же, пока русские не загородили нам коммуникации до Смоленска… Однако не странно ли вам, Бертье? Здесь все принимают меня за генерала, забывая о том, что я ведь еще и император!
Покидая Москву, он произнес зловещие слова:
— Я ухожу, и горе тем, кто станет на моем пути… Иначе мыслил Коленкур, шепнувший Лористону:
— Вот и начинается страшный суд истории…
***
Анне Никитичне Нарышкиной, владелице села Тарутина, фельдмаршал Кутузов, князь Смоленский, писал тогда, что со временем название этого русского села будет памятно в российской истории наряду с именем Полтавы, и потому он просил помещицу не разрушать фортеций оборонительных — как память о грозном 1812 годе. «Пускай уж время, а не рука человеческая их уничтожит! » — заклинал Кутузов…
Вторую картину «Лористон в ставке Кутузова» наш замечательный мастер живописи Н. П. Ульянов создавал в тяжкие годы Великой Отечественной войны, когда враги вновь потревожили историческую тишину Бородинского поля.
Его картина «Лористон в ставке Кутузова» служила грозным предупреждением захватчикам, которых в конечном счете ожидал такой же карающий позор и такое же беспощадное унижение, какое выпало на долю зарвавшегося Наполеона и его надменных приспешников.