— Здравствуй, Тхерем, — шепнула я.
— Здравствуй, Ада, — ответила тьма.
* * *
— А ты всё скитаешься по свету, сестра. Так и не выбрала себе путь?
— Выбрала, — сказала я. — Я выбрала себе путь. Не ожидал?
— А, — сказал он. — Это хорошая новость. Я весь слух.
— Сначала ты о себе расскажи. — Я села наземь и прижалась к тёплой скале. Было спокойно и хорошо, словно мы с ним никогда не уходили из дома. — Я слыхала, что ты ешь людей, но не хотела этому верить. И вот я пришла — а тут… Я шла к тебе по рву, брат, и этот ров был полон детских костей.
— Что с того? — сказал Тхерем. — Я не требовал отдавать мне детей. Это их, человеческий выбор.
— Тхерем, дети не предназначены тебе в пищу. Ты должен их защищать. Или ты забыл свою клятву?
— Я не мог бы её забыть, — сказал он. — Ада, не стоит об этом говорить. Мне нужны эти немногие жертвы, чтобы я мог защитить остальных. Многих.
— Почему? Ведь другие справляются с этим без жертв.
— Другие? Ада, ты слишком долго не была в этих местах. Все в этих землях делают то же — или теряют силу. Некоторые умирают, другие засыпают и погружаются в глубину. Авер и Ган ослабели, сестра. Скоро они не смогут пробудиться или даже умрут, и их люди останутся без защиты. А сюда идут слуги Ра. Они — смерть, всеобщая смерть. Они даже зверей не щадят. Несколько младенцев в год — небольшая цена за жизнь города, Ада. Спроси у них сама. Спроси у людей.
— Да, цена есть цена. Скажи, почему ты не берёшь в жертву животных или плоды? Другие берут. Я говорила с Атре. Он пьёт вино, ест виноград.
— Что мне с этой еды? Она предназначена людям, не нам. Атре ведь почти человек, как и ты. Кроме того, животных мне было бы жаль. Они безответны, так пусть сохранят для себя свои жизни. Люди сами решили давать мне детей.
— И ты не возражал.
— Нет, я не возражал. Ра высасывает наши жизни, сестра. Он нас медленно убивает. По всей земле, сколько я её вижу с вершины горы, маленькие хозяева умирают или впадают в сон, из которого нет пробужденья. Если все мы уйдём, забыв свои клятвы, что случится с живыми на этой земле? Что станет с людьми?
— Тхерем… ты поклялся хранить их и защищать — и ты взял их детей. Неужели тебе недостаточно было их благодарности, преданности, любви? Зачем брать их детей?
— Затем, сестра, что люди ненадёжны. Они думают прежде всего о себе. Мы не можем положиться даже на самых лучших из них. И не поминай сейчас Андрея, сестра. В конце концов он предал нас. Мы сражались за него, как сражались бы за отца, мы прошли с ним до западных берегов — и всё же он ушёл своим путём, не бросив назад даже взгляда. Этот человек думал прежде всего о себе, а он был лучшим из всех людей, когда-либо живших на свете. Люди очень ненадёжны. Бога, которому жертвуют самое дорогое, через не могу оторванное от сердца, они помнят и чтят куда лучше, чем бога, которому наливают кувшин вина и несут виноградные гроздья.
— Но твоя клятва, Тхерем. Отец взял с тебя клятву…
— И я её выполняю. Я храню этих людей от чумы, и холеры, и оспы, от неурожая и голода, от лихорадок и от набегов врагов и от всех прочих бедствий, которым подвержены непослушные дети мира. Я защищаю их от демонов и от слуг Ра. Пока эти люди дают мне четверых детей в год, их никто не сожрёт, поверь мне, сестра.
— Никто, кроме тебя. Тхерем, ты же сам их пожираешь.
— Глупости. Я не ем этих детей.
— Но ты ешь других. Ты ешь тех, кто приносит детей к алтарю.
— Я и этих не ем. Они не отдают мне самих себя, так как же я могу их есть, сестра? Ведь это невозможно. Все они здесь, со мной. Смотри под ноги, Ада, в глубину.
Я посмотрела вглубь земли.
— Видишь?
— Вижу, — ответила я.
— Они же не страдают. Им не плохо. По крайней мере я так полагаю. Мне ведь не плохо, хотя я провёл здесь много тысяч лет. Мне с ними не так одиноко. Если я могу быть здесь так долго, могут и они.
Да, подумала я, наверное, могут. Если бы рыбы не умирали в воздухе, они, наверное, тоже могли бы жить без воды… лишённые возможности что-либо делать, разговаривать друг с другом, передвигаться… что там ещё обычно делают живые люди? Пекут лепёшки, отливают чайники из бронзы, строят дома и расписывают орнаментом стены… Песни поют. Лепят себе статуэтки из глины. Дышат. Любят. Рожают детей…
— Воюют, грабят, — подхватил он мою мысль. — Продают собратьев в рабство, насилуют, убивают. Обманывают как могут, забивают насмерть плетьми, камнями, морят голодом и непосильной работой. Бывает, свежуют, как скотину. Сжигают живьём. По крайней мере в Тьлане этого нет… почти. Настолько, насколько всё зависит от меня. Ты же видела город?
— Видела, — сказала я.
— Понравилось?
— Да.
— Вот видишь. Ладно, хватит. Мир таков, каким он нам достался, иного не дано. И не будем о грустном.
— Не будем, — согласилась я.
Он помолчал и сказал:
— Хорошо, что ты наконец-то пришла. Я всё же очень одинок. Теперь я почти не выхожу наверх. Меня затягивает глубина… Но клятва держит. Мы держим нашу клятву, а она держит нас. Скажи, сестра, какой ты выбрала путь?
— Путь ножа, — сказала я и вонзила в тёплую скалу первый серебряный нож.
Он не сразу ответил, и у меня мелькнула было мысль, что я его уже убила. Потом он заговорил.
— Что ты делаешь, Ада?! — его голос был полон недоумения, боли, обиды.
— Я тебя убиваю, — ответила я и вонзила в скалу второй нож.
— Ада! Ада, за что?! — ему было больно, и он кричал.
— Почему. Потому что ты ешь детей.
В скалу вошёл третий нож.
— Понимаю. Но Ада, сюда идут слуги Ра. Если я умру, мои люди останутся без защиты. Они погибнут.
— Возможно. Я попытаюсь их защитить.
Четвёртый нож.
— Ты не сможешь этого сделать! Ты слишком слаба. Ты всегда была слишком слаба. Оставь меня, моих людей, сестра, и уходи! Иди назад, иди на север, Ада, и оставь нас жить так, как мы живём. Я не нарушил моей клятвы.
Его голос звучал всё тише. Тхерем умолял. Я вонзила в стену пятый нож, и гора содрогнулась. Где-то вверху загрохотали камни.
— Ты не выйдешь отсюда, — прошептал он. — Я завалил ступени. Сейчас же поклянись, что не причинишь мне больше вреда, или ты не выйдешь отсюда никогда.
— Выйду, — сказала я. — Через седмицу или через месяц, но я выйду. Со мной пришёл отряд хоргор, и рано или поздно они разберут твой завал. Конечно, отсюда я не смогу помочь городу, если к его стене придут слуги Ра. Город погибнет. Мои хоргор не станут сражаться за людей без приказа.
Гора дрожала. Тхерем молчал. Я чувствовала его боль, его дрожь, его чудовищную обиду. По моим щекам текли слёзы. Чьи слёзы? Его? Мои?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});