— А помощник? — с вызовом спросил Пенкберн.
— Помощник был убит за неделю до этого туземцами на одном из островов Банкса, куда они посылали шлюпку за водой. Не осталось никого, кто мог бы вести корабль. Матросов подвергли пытке, в нарушение международного права. Они и рады бы дать показания, но ничего не знали. Они рассказали только о трех костылях, вбитых в деревья на берегу какого-то острова, но где этот остров, они не знали. Он был где-то далеко на западе — вот все, что они могли сказать. Ну, а дальше история имеет два варианта. По одному варианту матросы все умерли под пыткой. По другому — тех, кто не умер, повесили на реях. Во всяком случае, эквадорский крейсер вернулся на родину без сокровищ. А что касается этих трех костылей, то Джони Блэк привез их в Пеено-Пеенее и оставил в трактире немца Оскара, но как и где он их нашел, он так и не рассказал.
Пенкберн жадно посмотрел на бутылку виски.
— Налейте хоть на два пальца, — взмолился он.
Гриф подумал и налил ему чуть-чуть. Глаза Пенкберна засверкали, он снова ожил.
— Вот здесь на сцену появляюсь я и сообщаю вам недостающие подробности, — сказал он. — Джонни Блэк рассказал все! Рассказал моему отцу. Он написал ему из Левуки, еще до того, как приехал в Пеено-Пеенее, и умер. Мой отец однажды в Вальпараисо спас ему жизнь во время пьяной драки в трактире. Один китаец, скупщик жемчуга с острова Четверга, разыскивавший новые места для ловли к северу от Новой Гвинеи, выменял эти три костыля у какого-то негра. Джонни Блэк купил их на вес, как медный лом. Он, так же как и китаец, понятия не имел об их происхождении. Но на обратном пути он сделал остановку, чтобы половить морских черепах, у того самого берега, где, как вы говорите, был убит помощник капитана с «Флерта». Да только он вовсе не был убит. Туземцы островов Банкса держали его в плену, и он умирал от некроза челюсти: во время стычки на берегу его ранили стрелой. Перед смертью он рассказал Джонни Блэку всю историю. Джонни написал из Левуки моему отцу. Дни его уже тогда были сочтены: рак. Через десять лет мой отец, плавая капитаном на «Перри», забрал эти костыли у немца Оскара. А по завещанию отца — это была его последняя воля — я получил костыли и все сведения. Я знаю, где находится остров, знаю широту и долготу того побережья, где были вбиты в деревья костыли. Костыли сейчас у Лавинии. Широта и долгота у меня в голове. Ну, что вы мне теперь скажете?
— Сомнительная история, — сказал Гриф. — Почему ваш отец сам не отправился за этим сокровищем?
— В этом не было надобности. Скончался его дядя и оставил ему состояние. Отец вышел в отставку, путался все время в Бостоне с целой оравой сиделок, и моя мать с ним развелась. Она тоже получила наследство, дававшее ей тысяч тридцать годового дохода, и переехала в Новую Зеландию. Я был поделен между ними: жил то в Новой Зеландии, то в Штатах, до смерти отца. Он умер в прошлом году. Теперь я целиком принадлежу матери. Отец оставил мне все свои деньги — так, миллиона два, — но мать добилась того, что надо мной учредили опеку — из-за пьянства. У меня уйма денег, а я не могу тронуть ни цента, кроме того, что мне выдается. Зато папаша, которому все это было известно, оставил мне три костыля и все относящиеся к ним сведения. Он сделал это через своего поверенного, и мать ничего не знает. Он говорил, что это обеспечит меня на всю жизнь, и если у меня хватит мужества отправиться за этим сокровищем и добыть его, я буду иметь возможность пить, сколько влезет, до самой смерти. У меня миллионы — в руках опекунов, кучу денег я получу от матери, если она раньше меня угодит в крематорий, еще миллион ожидает, чтобы я его выкопал, а тем временем я должен клянчить у Лавинии две рюмки в день. Это черт знает что! Особенно, если учесть мою жажду…
— Где находится остров?
— Далеко отсюда.
— Назовите его.
Ни за что на свете, капитан Гриф! Вы на этом деле легко заработаете полмиллиона. Вы поведете шхуну по моим указаниям, а когда мы будем далеко в море, на пути к острову, я вам его назову. Не раньше!
Гриф пожал плечами и прервал разговор.
— Я дам вам еще рюмку и отправлю на лодке на берег, — сказал он.
Пенкберн опешил. Минут пять, по крайней мере он не знал, на что решиться, затем облизал губы и сдался.
— Если вы даете слово, что поедете, я вам скажу все сейчас.
— Конечно, поеду. Потому-то я вас и спрашиваю. Назовите остров.
Пенкберн посмотрел на бутылку.
— Я сейчас выпью эту последнюю рюмку, капитан.
— Нет, не выйдет. Эта рюмка предназначалась вам, если бы вы отправились на берег. А раз вы намерены назвать мне остров, вы должны сделать это в трезвом состоянии.
— Ну, ладно: это остров Фрэнсиса. Бугенвиль назвал его остров Барбура.
— Знаю. Уединенный остров в Малом Коралловом море, — сказал Гриф. — Он находится между Новой Ирландией и Новой Гвинеей. Сейчас это отвратительная дыра, но это было недурное местечко в те времена, когда капитан «Флерта» вбивал костыли, да и тогда еще, когда их выменял китаец, скупщик жемчуга. Два года назад там был уничтожен со своей командой пароход «Кастор», вербовавший рабочих для плантаций на Уполу. Я хорошо знал его капитана. Немцы послали крейсер, обстреляли из орудий заросли, сожгли полдюжины деревень, убили несколько негров и множество свиней — и все. Тамошние негры всегда были опасны, а особенно опасны они стали сорок лет назад, когда перерезали команду китобойного судна. Как, бишь, оно называлось? Постойте, сейчас узнаем.
Он подошел к книжной полке, снял толстый «Южно-Тихоокеанский справочник» и перелистал страницы.
— Ага, вот он, «Френсис, или Барбур», — прочел он скороговоркой. — Туземцы воинственны и вероломны… Меланезийцы, каннибалы. Захватили и уничтожили китобойное судно «Уэстерн»… Вот как оно называлось! «Мели… мысы… якорные стоянки… ага, Красный утес, бухта Оуэна, бухта Ликикили…» Вот это вернее! «Далеко вдается в берег. Болота с мангровыми зарослями. На глубине девяти саженей грунт хорошо держит якорь в том месте, от которого на вест-зюйд-вест находится отвесная белая скала». — Гриф поднял глаза. — Голову даю на отсечение, что это и есть ваш берег, Пенкберн!
— Вы едете? — с живостью спросил тот.
Гриф кивнул.
— Теперь мне эта история кажется правдоподобной. Вот если бы речь шла о ста миллионах или другой столь же невероятной сумме, я ни на минуту бы этим не заинтересовался. Завтра мы отплывем, но при одном условии: если вы обещаете беспрекословно мне повиноваться.
Его гость радостно и выразительно закивал головой.
— А это значит, что не будете пить.
— Это жестокое требование, — жалобно сказал Пенкберн.
— Таковы мои условия. Я достаточно разбираюсь в медицине, и под моим надзором с вами ничего дурного не случится. Вы будете работать — делать тяжелую работу матроса. Вы будете нести вахту наравне с матросами и делать все, что им положено, но есть и спать вместе с нами на корме.