Читать интересную книгу Санькино лето - Юрий Бородкин

Должно быть, первым заболотоким поселенцем был тоже охотник: подходящее облюбовал место среди нетронутого леса. Строились прадеды вольготно, рубили просторные пятистенки и ставили их кому где вздумается, поэтому нет в Заболотье определенной улицы, словно какая-то неведомая сила встряхнула избы и смешала, как кубики. Поля вокруг деревни ровной лепешкой легли, будто по циркулю обведены и сжаты лесом. Немного пашни у заболотцев, потому что лес был неподатлив, да прежде и кормил их. Нынче все поля засеяны рожью, светло зеленеет она за гумнами, лишь кой-где простроченная тропинками. Одну протоптали ребята: там, у заполицы, петляет густым ивняком Талица, ненадолго выбегает в луга и снова прячется в зарослях.

Разделяя пополам поля, через Заболотье тянется проселок; раньше машины по нему ездили редко, разве что в сухую погоду, чтобы спрямить путь до станции. Нынче зачастили, потому что именно сюда сквозь боровой лес ведут новую шоссейку: километра два осталось до деревни. С каждым днем все явственнее доносится глухой, как бы подземный, гул бульдозеров, грейдеров, тракторов, работающих на дорожном строительстве.

Как все лесные жители, заболотцы недоверчивы ко всему новому, настороженно прислушиваются они к этому тревожащему гулу. Что-то сулит шоссейная дорога? Не изменит ли она круто их привычную жизнь?

Сегодня мужики собрались на завалинке у Губановых, разговор завели об этом. Летнее время дорого, но иногда по вечерам они подходят к деду Никанору, чтобы послушать его бывальщину и самим перемолвиться словом.

Дедушка сидел, как всегда, посередине завалинки, тут его падогом высверлена глубокая ямка в земле. Напротив, на толстом березовом корне, примостился электромонтер Володька Чебаков, непоседливый чернявый парень с маслянистыми вылупленными глазами и задорно вздернутым кверху носом. Он то ерзает по корню, гляди того, штаны протрет, то привскакивает на корточки — спокойно разговаривать не может. Тут же были лесник Захар Малашкин, Санькин отец, и поодаль, у самого угла, закинув ногу на ногу и облокотившись на колено, дымил папиросу за папиросой тракторист Леонид Евдокимов, по-деревенскому — Леня Жердочка. Ему уж виски хватило сединой, а за глаза все называют его так: крепко прилепилось прозвище — не пылинка, не стряхнешь. Санька сочувствует Евдокимову, застенчивый, безответный он человек, такого просто обидеть. Лицо у него узкое, бледное, шея длинная; замасленный беретик детского размера на острой, макушке. А в руках сила есть, ладони неестественно большие, размятые работой, железом, когда идет, мотает ими, как маятниками.

Близко к дедушке Леня Жердочка никогда не садится, потому что тот сам в жизни не курил, считая, что запах курева мешает охотнику, а Евдокимову говаривал:

— Ну и табашник ты, Левонид, внутри у тебя, поди, как в овине. Другой пропьет меньше, чем ты изведешь на папиросах.

— Считай, года за два мотоцикл прокуриваю. Ничего, Ника пор Артемьевич, прокоптимся — подольше в земле полежим, — спокойно отвечал Евдокимов.

Другого такого курильщика поискать: окурок бросит, а уж пальцы сами собой тянутся к пачке; после него у завалинки хоть метлой подметай.

Санька привалился к подоконнику, посматривает, как Валерка Никитин что-то ширкает напильником на приступке своего крыльца. «Взял бы да пришел, чего дуться-то? Характер выдерживает. Мы тоже потерпим, — бодрился Санька. — У меня братишка все-таки есть, с ним теперь — хоть куда, подрос».

С азартным писком проносится мимо окна эскадрилья стрижей, далее слышно, как шелестят стремительные крылья: сделают круг и снова прочертят воздух совсем близко — это они радуются возвращению на родину. Конечно, благодать им здесь, если бы не зима, птицы вообще не улетали бы отсюда. За Никитиным домом ярко желтели гуменники, как будто специально усеянные бубенчиками купальницы, она всегда зацветает раньше других трав; дальше виднелось поле, словно светло-зеленое озеро, неподвижно лежало оно, окаймленное лесом, но вот темной льдиной поплыла по нему тень от облака — сейчас наткнется на сосняк и подомнет, срежет его. И смолкнет кукушка, не досчитав Санькиных лет; есть что-то вещее в этих однообразных звуках, не зря дедушка примечал: если кукушка залетит в деревню — жди беды.

В окошко тянет дымок от папирос, мужики разговаривают:

— Поди-ка, летом до нас доведут дорогу.

— Много ли тут осталось! Наверно, автобус пустят: захочешь, к примеру, пивка выпить — садись и кати на станцию. — Володька Чебаков прихлопнул в ладоши.

— Ишь ты, какой шустрый! — недоверчиво мотнул головой дедушка.

— Неспроста дорогу-то строить затеяли, чай, не ради нашего брата, — высказал опасение Захар Малашкин.

Этот любит говорить полунамеками, медлительно, со значением, будто известно ему больше, чем другим. Лицо у Захара широкое, нос странно сплюснутый, как бы к стеклу прижался, глаза раскосые, и кажется, смотрит он на тебя, поочередно прищуривая то один, то другой глаз. После дедушки он самый старший из мужиков…

— А то для кого же?

— Секрет какой-нибудь. Видал, что делается в Малом Починке?

— Где?

— Как из лесу поднимешься, так вправо на поле бурильщики сверлят землю, говорят, нефть ищут. Если найдут, считай, все здесь пропадет.

— Да ну, какая у нас нефть?! — недоверчиво усмехнулся отец.

— Чем черт не шутит? Лиха беда — начало… Может быть, насчет нефти только слух, на самом же деле какая-нибудь военная часть расположится, потому что тягачи у этих бурильщиков, как танки, и в защитный цвет покрашены, — продолжал строить догадки Захар Малашкин. — Вдруг в один прекрасный день придет распоряжение ликвидировать наше Заболотье: переселяйтесь, мол, на другое место, дорогие товарищи. А что? Сколько хочешь.

— Не приведи господь! Дали бы хоть век на своем месте дожить, — вздохнул дедушка. — Похоже, что не зря затевают всякую кутерьму.

— Не слушай, Никанор Артемьевич, эти басни, никуда деревня не денется, — успокоил Леня Жердочка. — Для нас доброе дело делают, на большак хотят вывести из глухомани, а мы вроде бы упираемся. И откуда у тебя, Захар, такие сведения: черт, что ли, на бересте пишет?

— Вчера разговаривал с одним человеком в селе, между прочим, инженер, наверно, побольше нашего знает. — Лесник прищурил правый глаз, скосившись на Евдокимова.

— Один сбрешет, всех смутит, — сказал отец.

— По-моему, хорошо, что нефть ищут, может, вот здесь ее миллионы тонн, — Володька Чебаков привскочил с березового корня, потыкал в землю монтерскими пассатижами, обмотанными голубой изолентой, — а мы сидим, как собака на сене, да боимся, чтобы нас не шевельнули. Раз государству надо, пусть хоть завод тут построят!

— Видали сознательного! Ты раскинь мозгой, прежде чем попусту тренькать, — осадил его лесник.

— Сам-то сочиняешь попусту. Спорим, что все — басни! — Володька пялит свои немигающие глаза, тянет руку. Уж если зашел разговор о военных, так он заткнет за пояс любого, потому что недавно демобилизовался из армии.

Леня Жердочка только ухмыляется да мотает коричневым беретиком, как дятел.

— Про охоту и говорить нечего, — не обращая внимания на Володькину горячность, твердил Малашкин.

— Какая теперь охота! Машин нагнали, как псов, завели трескотню на весь лес. — Дедушка сердито ткнул падогом в сторону строительства. — Да-а, дорожка эта встанет в копеечку!

— У государства денег хватит, — заверил Володька и ловко цыкнул сквозь зубы слюной.

— Гравель-то знаешь откуда возят? — Малашкин снова значительно глянул на Леню Жердочку. — Из Калининской области по железной дороге. Я и говорю, наверно, не из-за нас с тобой такие расходы.

— Неужели тут нельзя найти? — удивился дедушка. — Вон на реке.

— Этого мало.

— Есть и много. На Волчихе место знаю, такая осыпь, что все лето не вывезти им оттоле готовый камень да песок.

— Не вдруг подберешься — шибко лесисто.

— Ихние машины пройдут. Ближе всего будет через Колесный брод.

Волчиха — маленькая речка, спрятавшаяся в бору. Санька ни разу не бывал на ней, и вообще Заболотские не заглядывают в тот глухой угол за Талицей, потому что нынче охотников в деревне нет. В самом деле, если дедушка прав, зачем возить гравий по железной дороге, да еще от станции сорок километров?

Пойти бы в поход на несколько дней куда глаза глядят, встретить незнакомые деревни, непуганых зверей и птиц, нетронутую рыбу в лесных речках. Надо начертить подробную карту Заболотья и окрестностей, на карте этой постепенно будут прибавляться кружочки, означающие деревни, и голубые речные жилки. Но если здесь станут добывать нефть, то все изменится, и само Заболотье пойдет на снос. Неужели правда?

Санька не мог представить себе другой жизни, без этой дедовской избы, похожей на большое доброе существо; сейчас она пригрелась на солнышке, а осенью будет дрогнуть под дождем, покряхтывать от наседающего ветра, зимой снег придавит крышу, мороз ударит словно выстрелами по стенам, и все ей нипочем, все выдюжит, не пустит через порог ни дождь, ни ветер, ни мороз…