Путая следы и балансируя по карнизам, распугивая голубей и кошек, мы благополучно добрались до тайного грота, где могли отсидеться.
На удивление, я довольно быстро очухался от дикого гона.
Остап же погрузился в мыслительные дебри, напрягая извилины.
В этот знаменательный момент он напоминал худосочного ангелочка, помявшего свои нежные крылышки в переполненном трамвае третьего кольцевого маршрута.
– М-да, – я попытался вместить свою широкую, не по годам, веснушчатую харю в осколок зеркала. – М-да, командор, но, как это ни прискорбно, погромщиков из нас не получились… Полная Цусима и маленький Мукден!
– Что ты там проворковал?
Ну, тут я и выдал отчетливо, но с воинствующим самурайским акцентом:
– Бан-зай!
– Метил в воробья, попал в гуся!
Из задумчивого ангелочка Остап мгновенно превратился в юркого бесенка, предвкушающего апокалипсис.
– Не щипайся, больно!
– Бланманже, эклеры, содовая! И тридцать три удовольствия впридачу! Коля ты мой, Остен-Бакен!
– Тронулся?
– Обижаешь, – Остап прокашлялся и затянул: – Цу-у-у-у-сима! Во имя отца и сына и духа святого!
На всякий случай я спрятал зеркальце в тайник между камнями. Вдруг начнет вены резать – себе или мне – какая разница – все равно будет море крови, а у меня от нее – даже в минимальных количествах – мгновенно полуобморочное состояние и дурнота. Спрятал – и приготовился к самому худшему.
Остап набирал обороты.
– Вы, Остен-Бакен, кажись, завзятый любитель ребусов?
– Ну да, балуемся изредка.
– Так вот, скажите, как родному, что остается от утонувшего матроса?
Опасаясь подвоха, я состроил глупую физию:
– Жена и детки.
– Бабушка, теща и троюродная племянница… Остен-Бакен и есть Остен-Бакен!
– Ну, тогда память… Врагу не сдается наш гордый Варяг, пощады никто не желает!
– А может, и следы на воде? Кумекай… От тебя, утопленника, остались бы только круги и ни фига больше, а от героического матроса – бескозырка!
– По мне – хоть ботинки.
– Ботинки тяжелые, а ты, Остен-Бакен, глуп, пробка пробкой… Чуешь, как можно загнать бескозырочку погибшего во славу Царя и Отечества!
– Кто на нее позарится?
– Увидишь. Вопрос – где взять.
– У флотских.
– Ясно, не у дворников… Попробуем-ка махнуть шило на мыло.
– Хочешь, я стибрю дома пачку папирос?
– Дешевка… Надо что-нибудь позабористей.
– Вишневая наливка?
– А помнишь, ваш студент трепался?..
– Это который во флигеле?
– Анархист, помнишь?
– Про нелегальные писульки?
– Как он там завинчивал про народ? А матросы что, хуже народа? Книжки-то – за жисть.
– Я видел, видел… У него под койкой пачками…
– Позаимствуем.
– Маман мне запретила с ним якшаться.
– Сдрейфил?
– А вдруг он по шее накостыляет?
– Да мы, как всегда, заглянем на минутку. Я буду зубы заговаривать, а ты только успевай прятать за пазуху. Для начала штук пять хватит…
Студент-анархист, снимавший у нас флигель, был человек общительный и добрый и даже нам, шкетам, внушавший азы своего, как он выражался, единственно правильного учения.
Тем же вечером мы просочились в прокуренную, неприбранную комнату со следами то ли вчерашней групповой пирушки с курсистками, то ли заседания Центрального Комитета, по забывчивости еще не разгромленного жандармами.
Хозяин пил чай вприкуску с маковыми баранками.
Остап оседлал свободный стул и принял горсть баранок.
Я тоже, отоварившись баранками и куском сахара, приткнулся на краешек койки, той самой, под которой складировалась нелегальщина.
– Господин студент, а когда вас повесят, – начал Остап взволнованно, – вы будете дрыгать ногами?
– Предсмертная конвульсия.
– А можно одной большой-пребольшой бомбой взорвать царя, трех генералов и десять казаков с пиками?
– Если революция потребует – сделаем.
– А кто был первый анархист – Адам или Каин?
Ничего не подозревающий студент отвечал неугомонному несмышленышу серьезно и обстоятельно, не переставая уметать маковые баранки.
Я же, игнорируя развернувшуюся дискусию, выцарапал нужное количество тонких запрещенных брошюрок.
В их эффективности мы убедились уже на следующий день.
«Анархия, государство и собственость».
«К вопросу свободы воли».
«Русское освободительное движение в свете идей князя Кропоткина П. А.».
«Коммунизм и анархия».
«Герберт Спенсер, эволюционистская мораль, принципы социологии и его понимание общественных процессов».
Остап за одну ходку к публичному дому выменял пять бескозырок. А за «Спенсера» растроганный боцман даже отдал ему свой свисток.
В реализации головных уборов среди сердобольных барышень, прогуливающихся по бульвару, я участия не принимал, наблюдая издали за священнодействием вдохновенного малолетнего вымогателя.
– Дамы и господа хорошие… Поимейте внимание… Отдам задаром по роковым обстоятельствам судьбы… Безкозырочка брательника, натурально утопшего в Цусимском сражении… Он пожертвовал молодой жизнью ради вас и ваших близких… Мать не вынесла горя, скончалась в одночасье… Отец, судебно-поверенный, в бреду помещен в богадельню… Сестра единокровная вынуждена пойти на панель… Бескозырочка – святая реликвия защитника Царя и Отечества… Спасибо, спасибо… Мы еще покажем этим узкоглазым макакам! Мы разнесем их островки из пушек на кусочки… Как вы щедры, мадмуазель… Дай вам бог жениха – победителя…
И так Остап впервые вкусил сладость успеха: бескозырки под патриотический аккомпанемент шли нарасхват, и в основном за «красненькие»
Мы уже запаслись новой «нелегальщиной» с соответствующими магнетизирующими названиями – но тут ситуация в стране обострилась, и матросов перестали отпускать на берег.
Люди сделались нервными, истеричными, подозрительными.
В результате Остапу чрезвычайно захотелось в уютный волшебный город Рио-де-Жанейро, о существовании, которого он узнал из моих (зачем ложная скромность) уст. И о мулатах, и о белых штанах, и о географическом положении, климате, флоре и, конечно, фауне.
– Прости, командор, – сказал я, рыдая. – Но я не могу покинуть немытую Рассею!
– Ладно, Остен-Бакен, старайтесь тут без меня, трудитесь. Когда вымоете старушку – желательно с туалетным мылом – я вернусь.
Остап исчез с горизонта – но неожиданно снова появился в поле моего удивленного зрения.
Я пребывал в полной уверенности, что командору доступно не только Рио-де-Жанейро, но даже и Южный полюс.
– Эх, такое дело сорвалось…
Утомленный, разочарованный, даже чуточку меланхоличный экс-эмигрант больше ничего не добавил, а через месяц все же раскололся.
Оказывается, поразмыслив перед отбытием, Остап пришел к строго определенному выводу: до Рио-де-Жанейро слишком далеко, и поэтому не мешало бы зафрахтовать посудину понадежней, чем какая-нибудь дырявая шаланда.
И он разработал гениальную комбинацию, которая включала в себя грозовую (в прямом и переносном смысле) атмосферу лета девятьсот пятого.
Первым делом он отправился на броненосец «Князь Потемкин Таврический» – видите ли, ему было бы весьма лестно и приятно нарисоваться в городе мечты на этаком многоствольном (я имею в виду артиллерию, а не лес) корыте.
У трапа его, естественно, остановил грозный часовой.
– Мальцам ходу нема!
– Ой, мне жгуче треба до вашегу командиру.
– На хрена свинье свисток?
– Ой, треба!
– Эй, жертва аборта, отчаливай, пока не пальнул!
– Да у меня, может, срочное донесение!..
– Из штабу! Гы-гы-гы!
– Да у меня… листовки революционные!
– Уймись, малец. Без тебя агитаторы, падлы, донимают, яко блохи!
– Ну тогда скажу всю правду как есть.
– Можешь и не говорить. На хрена попу гармонь?
– А я скажу только что никто не слышал.
– Ну, гутарь шепотком…
– Святой Николай-угодник и тридцать два мученика…
– Не тяни кота за хвост!
– Я тут променад делал, мимо командирского дому, и вижу в окошко промеж шторок…
– Шепотом, я же сказал: шепотом!
– Сам господин полицмейстер тараканит командирскую женушку.
– Побожись!
– Вот те крест.
– Тараканит, говоришь?
– Еще как!
– Полицмейстер?
– Собственной персоной.
– Ну дуй, салажонок, обрадуй его высокоблагородие.
Юнга-самозванец поднялся на палубу.
Обозрел ситуацию и шнырк туда, шнырк сюда.
А приближалось время обедать.
Ну, и недолго думая, Остап сыпанул в борщ по-флотски горсть болтов из машинного отделения. Для пущей наваристости добавил гаечные ключи, масленку и ветоши погрязней.
Но матросня борщ умяла и не поперхнулась.
Тогда Остап бухнул в перловую кашу полтора десятка ботинок вместе со шнурками – новеньких, прямо из каптерки.
Эффекта никакого.
Остался компот.
Его-то юнга и заправил щедро винтовочными патронами и даже умудрился сунуть туда фугасный снаряд приличного калибра.