Читать интересную книгу Король гор. Человек со сломанным ухом - Абу Эдмон

К моменту моего приезда в Грецию страну буквально наводнили иностранцы, из-за чего в Афинах все страшно подорожало. К номерам в «Английском отеле», «Восточном отеле» и «Иностранном отеле» было просто не подступиться. Но, к счастью, глава Прусской дипломатической миссии, которому я отнес свое рекомендательное письмо, оказался настолько любезен, что лично занялся поисками жилья для моей скромной персоны. В итоге он отвел меня к некоему Христодулу, кондитеру, дом которого располагался на пересечении улицы Гермеса и Дворцовой площади. Там за сто франков в месяц я обрел и кров, и стол. Христодул в свое время был паликаром, и за участие в войне за независимость был награжден Железным крестом. После того как ему присвоили чин лейтенанта народного ополчения, он открыл свое заведение, сам встал за прилавок и стал зарабатывать себе на жизнь. Когда Христодул продает мороженое и пироги, он всегда одет в национальный костюм, состоящий из красной фески с синей кисточкой, серебристого жилета, белой юбки и золоченных гетр. Его жену зовут Марула. Она огромная, как все гречанки старше пятидесяти лет. Муж купил ее в разгар войны за восемьдесят пиастров. В те времена женский пол сильно вырос в цене. Родилась она на острове Гидра, но одевается

по афинской моде: куртка из черного бархата, светлая юбка и вплетенная в волосы косынка. Ни Христодул, ни его жена не знают ни слова по-немецки, но зато их сын Димитрий, который служит в заведении отца и одевается на французский манер, понимает и немного говорит на всех европейских языках и наречиях. Мне, впрочем, переводчик был ни к чему. Несмотря на то что у меня отсутствуют способности к языкам, я тем не менее постепенно стал полиглотом и хоть и коряво, но говорю по-гречески, причем так же бегло, как по-английски, по-итальянски и по-французски.

Мои хозяева оказались славными людьми. Такие, хоть и редко, но еще встречаются в этом городе. Они выделили мне маленькую комнату с побеленными известью стенами, в которой помимо деревянного стола и двух соломенных стульев имелись также хороший тощий матрас, одеяло и хлопковые простыни. Деревянная кровать здесь считается излишеством, и греки легко без нее обходятся, так что поселили меня, как истинного грека. На завтрак

я получал чашку салепа6, на обед подавали мясное блюдо с большим количеством оливок и сушеной рыбы, а ужин состоял из овощей, меда и пирогов. Варенье практически не переводилось в этом доме, и весьма часто я вспоминал родную страну, особенно когда нас потчевали запеченной бараниной с конфитюром. Ну и, разумеется, я мог сколько угодно курить свою трубку. Кстати, табак в Афинах не имеет себе равных. Но больше всего прижиться в доме Христодула мне помогло чудесное санторинское7 вино, неизвестно где добываемое моим хозяином. Сам я далеко не гурман и воспитанием моего вкуса, к сожалению, никто не занимался, однако я готов утверждать, что это вино оценили бы по достоинству даже за королевским столом. На Санторини вино получается желтым, как золото, прозрачным, как топаз, ярким, как солнце, и веселым, как улыбка ребенка. Даже сейчас, закрыв глаза, я вижу, как на клеенке, служившей нам скатертью, стоит пузатый графин с санторинским вином. Оно, сударь, само освещало наш стол, так что при желании мы могли бы ужинать только с этим источником света. Я никогда не пил много вина, поскольку оно весьма хмельное, и тем не менее к концу трапезы я читал по памяти сти-

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

хи Анакреона8 и даже находил некоторую привлекательность в луноподобном лике толстой Марулы.

Ел я всегда в компании Христодула и прочих сотрапезников, которые столовались в его доме. В самом доме про

живало четверо постояльцев, а еще один наш сотрапезник жил в другом месте. На втором этаже располагались четыре комнаты, лучшую из которых занимал французский археолог Ипполит Мерине. Если бы все французы походили на этого господина, то ваша нация выглядела бы весьма бледно. Это был низкорослый мужчина неопределенного возраста. На вид ему можно было дать от восемнадцати до сорока пяти лет. Он был очень рыжий, очень сладкоголосый и обладал теплыми влажными руками, которыми неизменно вцеплялся в своего собеседника. Больше всего на свете наш француз любил археологию и филантропию, и по этой причине он состоял членом множества научных обществ и благотворительных организаций. Мерине считался истинным апостолом милосердия, что подкреплялось изрядным состоянием, оставленным ему родителями. Однако я не могу припомнить, чтобы какой-нибудь бедолага получил от него хотя бы один су. Что же касается его знаний в области археологии, то у меня есть основания полагать, что они были более основательными, чем его любовь к человечеству. Он был лауреатом премии какой-то неизвестной мне провинциальной академии за исследование, посвященное ценам на бумагу во времена Орфея. Этот успех настолько вдохновил француза, что он предпринял путешествие в Грецию, чтобы собрать материалы к очередному очень важному научному труду. Задача, которую Мерине поставил перед собой, поражала своим масштабом: он замахнулся на научное обоснование расчета количества масла, сожженного лампой Демосфена за то время, что великий оратор писал свою вторую филиппику1.

Два других моих соседа не обладали такой же ученостью, и их совсем не беспокоили тени далекого прошлого. Джакомо Фонди был бедным мальтийцем, нашедшим работу в каком-то консульстве. Работа состояла в запечатывании писем и платили за нее сто пятьдесят франков в месяц. По моему мнению, любая другая работа подошла бы ему гораздо лучше. Природа, озабоченная тем, чтобы на Мальте никогда не переводились грузчики, одарила бедного Фонди плечами и руками, достойными Милона Кротонского2. Он явно был рожден для того, чтобы крушить все вокруг себя неподъемной булавой, а вовсе не для сжигания восковых палочек и запечатывания писем. Тем

не менее, он сжигал по две-три палочки в день, словно хотел этим доказать, что человек не является хозяином собственной судьбы. Этот деклассированный островитянин становился самим собой только во время приема пищи. Джакомо всегда помогал Маруле накрывать на стол, а когда этот стол требовалось перенести с места на место, он делал это исключительно на вытянутых руках. Когда Джакомо

Гневная обличительная речь оратора, направленная против македонского царя Филиппа II.

Античный греческий атлет, Аристотель сравнивал его с Гераклом.

ел, он делался похожим на одного из героев «Илиады». Я никогда не забуду, как хрустели его мощные челюсти, как раздувались ноздри, сверкали глаза и блестели тридцать два великолепных зуба, похожие на мельничные жернова, притом что мельницей был он сам. Определить границы его интеллекта было несложно, но пределы аппетита нашего мальтийца так и остались непознанными. Он прожил в доме четыре года, но Христодулу так и не удалось что-нибудь заработать на этом жильце, хотя тот и доплачивал десять франков в месяц за усиленное питание. Каждый день после обеда ненасытный мальтиец поглощал огромное блюдо орехов, которые он легко колол пальцами посредством простого соединения большого с указательным. Христодул, человек во всех отношениях доблестный и к тому же сам когда-то совершавший подвиги, следил за этим упражнением со смесью восхищения и ужаса. Он, конечно, переживал по поводу того, что весь десерт достается одному едоку, но, с другой стороны, ему льстило, что за его столом кормится такой фантастический Щелкунчик. Лицо Джакомо подошло бы для коробки с сюрпризом, которым пугают детей. Оно было скорее белым, чем черным, но в этом вопросе наши мнения расходились. Густые волосы мальтийца, наподобие шапочки, свисали до самых бровей. И лишь несколько деталей нарушали гармонию облика этого Калибана9: это были его крохотные ступни, тончайшие щиколотки и стройные ноги, способные привлечь внимание понимаю-