Читать интересную книгу Сибиряки - Николай Чаусов

— Знаешь, о ком…

Нюська круто обернулась, залитая лунным светом, в упор смотрела в лицо парню.

— Гляди, Ромка, еще что позволишь себе — хуже будет…

— Куда хуже-то?

— А туда хуже, что вовсе с тобой знаться не буду. И ты мне теперь не указка: с кем хочу, с тем и гулять буду. А станешь дурить, меня позорить — совсем опостылешь. Прощу — сама позову, не прощу — ищи в поле ветра!

У сворота Нюську уже ждали девчата.

— Ой, девоньки, никак Нюську под ружьем ведут!

— Роман, в армию пойдешь, с пулеметом провожать станешь?

— Эх, нас бы так!

Роман остался на тракте. Постоял, пока полушалки и Нюськина козья шапка не скрылись в тени, широко зашагал к автопункту. Слышал, как сильный грудной Нюськин голос завел знакомую песню. Оборвал переборы, будто прислушался, веселый баян. А песня все растет, все громче, все шире разливается, леденя душу…

6

Житов поднялся на второй этаж старой деревянной гостиницы Северотранса, прошел в свою остывшую за день комнатушку. Неуютно, холодно, пусто. Три шага в ширину, шесть — в длину. Печь-плита, койка, стол — и вся обстановка. И одиноко. Убийственно одиноко! Ехал сюда, к черту на кулички, полный романтики, надежд на большое, нужное, интересное дело. Целый чемодан конспектов, книг, справочников привез. Зачем? Кому тут нужна его теория? Ни дела, ни товарищей. День на день похож, как две капли. Заявки, запчасти, наряды — осточертело!

Какой он технорук, если любой шофер его вокруг пальца водит! Технологом, конструктором, контролером — кем угодно, только отсюда, от ненужности, от насмешек!..

Жарко горят дрова: лиственничные, смолевые. Озорные белые, желтые, красные языки пламени так и пляшут, так и прыгают по поленьям. И им, видать, тесна топка: так и норовят вырваться из нее, хватить стерегущие их озябшие руки. Скачут, щелкают, стреляют дымками в колени, в лицо, лижут, рушат поленницу и бегут, как нашкодившие мальчишки. Шипят, хохочут над Житовым, зазывают: к нам, к нам! Охота вам все одному да одному — с тоски помереть можно! Не печальтесь, Евгений Павлович, не век же вам в Качуге пропадать; отработаете свое — опять в Москву возвернетесь. Этак и одичать можно. К нам, к нам! Приходите на Лену, не пожалеете. Да с вами любая пойдет, только схотите..

Не угасай, не уходи из памяти, Нюсин голос! Ты один наполняешь радостью забытую всеми душу…

Житов вздрогнул: где-то внизу мелодично пропел сигнал автомобильной сирены. Подбежал к окну, заглянул сквозь тонкую ледяную пленку. Так и есть: у подъезда на белом снегу расплылась черная тень перфильевской легковушки. Значит, начальство уже тут. Вот тебе и завтра! Конечно, Перфильев сдает дела, торопится в Москву. Утром обойдут гаражи, транзиты — и назад. Завтра им будет не до Житова, не до жалоб. Как же быть? А может, Позднякова еще нет? И приехал только Перфильев?..

Спокойно, Женька, спокойно! Прежде узнать у комендантши: кто приехал?.. Способ? Чайник! Обещала заменить чайник…

Житов, сдерживая волнение, снял с плиты закипающий чайник, не раздумывая вылил из него часть в умывальник, остаток в ведро и, подбросив поленьев в печь, вышел из номера.

Комендантши не было. Дочка ее, впустив Житова, сообщила:

— Маманя к начальству ушла. Скоро будет.

Житов присел на лавку. Комендантша не заставила себя ждать.

— Чайник принесли, Евгений Палыч? Вот ведь пропасть: кладовщика в Иркутск отправили, получать что-то… Возьмите покуда мой, а завтра уж обязательно…

— Кто приехал?

— Известно: Перфильев, Гордеев, а еще этот, новый…

— Поздняков?

— А кто ж его… Раз в «генеральскую» поместили, стало быть, он…

— Один он там… в «генеральской»?

— Один, Евгений Палыч, один. Ничего мужчина, приятный. Руки, правда, не подавал, а поздоровкался, спасибо сказал — все как должно. Да вы не заболели ли, Евгений Палыч?

— Нет, что вы! — испуганно возразил Житов. — Неужели похож на больного?

— С лица будто сменились, бледные…

— Мне, понимаете, обязательно надо Позднякова. И непременно сегодня.

— Так и ступайте! Чего ждать-то! Вы, какой ни есть, тоже начальник. Представитесь, об удовольствии спросите: всем ли довольны? Сидоров, когда ему, бывало, к Перфильеву надо, завсегда с этого приступал. Просить, поди, чего будете?

Житов улыбнулся простоте предложения комендантши, вынул из кармана заранее приготовленное заявление и решительно отправился к Позднякову.

Из-за обитой клеенкой двери «генеральской» отозвался на стук грубый голос:

— Входите!

А может быть, показалось, и голос был обычным начальническим баском? Житов рванул неподатливую дверь, нарочито медленно вошел в номер. У стола, глядя на Житова, стоял большой, крепко сложенный человек. Из-под сведенных, круто сломанных у висков бровей он смотрел на Житова огромными, в тени лампы, пожирающими глазами, черными, как сама бездна. Скорее не глаза, а зияющие провалы уставились на него, невольно попятившегося к порогу. Это длилось минуту, секунды, может быть, даже миг, пока, казалось, в безжизненной черноте не проявились белки, очертания разрезов, но сковавшее Житова первое ощущение не проходило.

— В чем дело, товарищ?

Только сейчас Житов пришел в себя и, спохватясь, протянул заявление Позднякову.

— Я к вам, товарищ Поздняков… С личной просьбой…

— Кто вы?

Спокойный, совсем не враждебный тон начальника управления окончательно взбодрил Житова. Он даже улыбнулся своей минутной растерянности и уже смело приблизился к Позднякову.

— Я — Житов, технорук местного автопункта… Вот мое заявление.

Поздняков взял протянутый ему лист, прибавил в лампе огонь, но, пробежав первые строчки, положил бумагу на стол. Теперь, в свете лампы, Житов мог отчетливей разглядеть обращенное к нему лицо нового начальника. Правильное, с прямым тонким носом, волевым, жестко очерченным ртом и подмятым подбородком, оно казалось скульптурным. И только глаза, словно ваятель решил не ограничить себя обычным материалом, были живыми: большие, длинные, черные, как уголья.

— Так о чем вы хотели просить?

— Я же пишу: о переводе. Я прошу поставить меня на мое место, товарищ Поздняков. А мое место — в мастерских. Я без году неделю инженер, я разбираюсь в машинах хуже водителей… Да нас этому и не учили… Мы учили то, что здесь совершенно не нужно. Подписывать наряды и требования может любой механик, шофер, если у них за спиной семь классов… и столько же честности. А там, в мастерских, я смогу быть гораздо полезнее. Поставьте меня конструктором, технологом…

— Сколько вам лет, товарищ Житов?

Житов опешил.

— Разве это имеет значение? Двадцать три…

— Вы выглядите моложе. — В уголках губ Позднякова дрогнула чуть заметная усмешка. — Хорошо, я покажу ваше заявление главному инженеру.

— Зачем?.. — вырвалось у Житова. — То есть, конечно, я — его кадры. Но я уже писал Гордееву, писал Перфильеву… Вы не должны обходить молодых специалистов…

— А разве я обхожу? Не могу же я решать без главного инженера. Да и встретились-то мы с вами… вот только. И не вводите меня во грех. — Поздняков кивком головы указал Житову на его руки.

Житов сконфузился, выпустил из рук скатерть.

Поздняков прошелся вдоль комнаты и, в знак того, что разговор можно считать исчерпанным, пригасил лампу.

— Утро вечера мудренее, товарищ Житов.

— Спокойной ночи, товарищ Поздняков.

— До свиданья. Кстати, вы один здесь такой… молодой специалист?

— Один.

— Тогда спокойной ночи, товарищ Житов, — уже совсем дружески улыбнулся Поздняков.

Житов вернулся к себе. Дрова уже прогорели, но в комнате держалось тепло. И на душе стало теплей от полученной на этот раз робкой надежды. Житов закрыл трубу и вдруг вспомнил о Лене. Ведь сегодня он обещал Нюсе прийти на Лену. Почему бы в самом деле не сходить? Три месяца торчит в Качуге, каждую ночь слышит хохот и визг девчат — и ни разу не побывал на этой знаменитой круговушке! Да и зачем же так вдруг расстаться с Нюсей? Да еще обмануть ее. Кто знает, не век же и она будет сидеть в Качуге, поедет учиться в Иркутск… Но не поздно ли? Нет, на Лене играет баян. Значит, скоро пройдут девчата…

В дверь постучали. Комендантша.

— А чайничек-то забыли, Евгений Палыч?

— Какой чайник?

— Вот здорово живешь! Да мой же! И свой оставили, и мой позабыли…

— Да, да, спасибо! — вспомнил наконец Житов. — Простите, пожалуйста!

Он тихо и долго еще смеялся нелепому чайнику, не зная куда его поставить. Затем завел будильник, снял с гвоздя новую, купленную в Москве накануне отъезда шубу и стал одеваться. Где-то за окном, совсем близко, разорвал ночь сильный девичий голос:

Ой, подруженьки мои,Д’сердце тает от любви,Д’а мой милый от меняД’все бежит, как от огня…

Откликнулся с Лены обрадованный баян, завторил несложному мотиву частушки. А голос выждал, вобрал в себя весь задор, все девичье ретивое — и выпалил: