Читать интересную книгу Механический апельсин - Энтони Берджесс

Но когда Дим стукнул его кулаком разок-другой по его поганому пьяному ротеру, он бросил петь и поднял кричинг: "Давайте, кончайте меня, трусливые ублюдки, я вовсе не хочу жить в этом вонючем мире". Я велел Диму немного подождать, так как мне иногда интересно послушать, что эти старые развалины могут сказать о жизни и о мире. Я сказал: "О! А, что же в нем такого вонючего?" Он закричал: "Это вонючий мир, потому что он позволяет молодым поступать со старыми, как вы, и нет больше ни закона, ни порядка". Он кричал громко, махая рукерами, и говорил вэри-хор-рошо, но это странное "Блурп-блурп" исходило из его кишок, будто что-то там вращалось, или будто там шумел какой-то вэри-груббый и невежливый мудж, а этот старый вэк грозил ему кулаками, крича: "Этот мир не для старого человека, и поэтому я вас нисколько не боюсь, мальчики. Я слишком пьян, чтобы чувствовать боль, когда вы меня бьете, а если вы меня убьете, я буду только рад". Мы сначала смеялись, потом только улыбались, ничего не говоря, и тогда он сказал: "Что это вообще за мир? Люди ходят по луне или крутятся вокруг земли, как мошки вокруг лампы, а на земной закон и порядок больше не обращают внимания. Так что можете делать самое худшее, грязные, трусливые хулиганы". Потом он сыграл нам на губах " бррррззззрррр", как мы сыграли тем молоденьким ментам, а потом снова принялся петь:

"Я за тебя, страна моя, страдал и воевал, Принес тебе победу я, и мир тебе я дал "

Тут мы стали его здорово колотить, улыбаясь во весь фас, но он все пел и пел. Тогда мы дали ему подножку, так что он шлепнулся наземь, и доброе ведро пива вылилось из него с большим шумом. Это было так противно, что мы дали ему сапогом, каждый по разу, и тут уж не песня и не пиво, а кровь пошла из его поганой старой пасти. Потом мы пошли своей дорогой.

Возле городской электростанции мы наткнулись на Биллибоя и его пятерых другеров. В те дни, братцы, собирались обычно вчетвером или впятером. Иногда создавались шайки и побольше, вроде маленьких армий для ночной драки, но лучше было ходить небольшими группами. В Биллибое было что-то, отчего меня тошнило, когда я видел его хитрое, с ухмылкой, мурло, и от него всегда несло затхлым маслом, на котором жарят и пережаривают. Они усекли нас, как и мы их, и теперь мы вэри-тихо наблюдали друг за другом. Тут должно быть, как надо, тут нужен ноджик, и цепка, и резер, а не только кулаки, да сапоги. Биллибой и его другеры бросили то, чем были заняты, а собирались сделать кое-что с маленькой заплаканной дьевотшкой не старше десяти, она кричала, но ее шмотки еще были на ней. Биллибой держал ее за рукер, а его "номер-один", Лео, за другой. Они, должно быть, говорили ей грязные словечки, прежде чем применить немножко насилия. Когда они усекли, что мы подходим, они отпустили рыдающую цыпку, ведь таких было там полно, и она побежала, сверкая в темноте маленькими белыми ножками, все еще плача: "Ой-ой-ой". Я сказал, улыбаясь вэри-ширроко и дружески: "Да, да это жирный, вонючий, дряной козел Биллибой. Как поживаешь, пузатая бутылка с дешевым вонючим маслом? Подойди-ка и получишь по яблокам, если у тебя они есть, кастрат несчастный". И тут мы начали.

Нас было четверо против шестерых, как я уже упоминал, но бедняга Дим при всей своей тупости стоил троих, потому что дрался как безумный. У Дима был вэри хор-роший кусок тсепотшки, то есть цепи, дважды обмотанный вокруг пояса, и он размотал ее и стал крутить, целясь прямо по глазерам, то есть по зенкам. У Пита и Джорджи были хор-рошие острые ноджики, а у меня самого — чудесный старый резер-горлорез, которым я в те дни мог полоснуть, как артист. Итак, у нас был дратсинг в темноте, и как всходила старина Луна с людьми на ней, а звезды мелькали, как ножи, будто хотели вмешаться в драку. Я сумел полоснуть моей бритвой по шмоткам одного из другеров Биллибоя, сверху вниз, вэри-вэри аккуратно, даже не задев его коджу под шмотками. И вот, посреди дратсинга, этот другер Биллибоя вдруг оказался весь раскрыт, как стручок, голое пузо и несчастные яблоки на виду, и это его вэри-вэри разозлило, он стал вопить и махать руками, забыв о защите. Тут он наткнулся на Дима, крутившего цепью " вишшшшшшш!", и старина Дим хлестнул его прямо по глазерам, и этот Биллибоев другер заковылял прочь, воя во весь голос. Мы дрались вэри хор-рощо, и скоро Биллибоев "номер-один" был у нас под ногами, ослепленный цепью Дима; он ползал и выл, как зверь, но хороший удар сапогом по башке заставил его замолчать.

Из нас четверых, как обычно, хуже всех выглядел Дим, его фас весь в крови, а шмотки — куча грязи, но мы, остальные, еще были в порядке. Теперь я хотел достать вонючего жирного Биллибоя и приплясывал с моим резером, как парикмахер на борту корабля, когда море волнуется, стараясь полоснуть разок-другой по его нечистой масляной роже. У Биллибоя был длинный ноджик типа "Флик", но он был малэнко неповоротлив и тяжел, чтобы нанести кому-нибудь врэдд. Да, братцы, мне доставляло наслаждение танцевать этот вальс: раз-два-три, раз-два-три, чик по левой щеке, чик по правой щеке. Две полоски крови потекли, казалось, одновременно, с каждой стороны его жирного, грязного, масляного рыла. Кровь текла, как два красных занавеса, но Биллибой, видно ничего не чувствовал и шел тяжело, как грязный жирный медведь, пытаясь ткнуть меня ноджиком.

Тут мы услышали сирены и поняли, что менты близко и с "пушками" наготове в окнах своих авто. Ясно, та плачущая дьевотшка звякнула им, ведь за электростанцией есть будка для вызова роззов.

— "Иди, не бойся, — крикнул я, — вонючий козел. Я только отрежу твои яблоки".

Они побежали на север, к реке, кроме Лео адъютанта, который хрипел на земле. Мы пошли в другую сторону, в сторону, где была аллея, темная и пустая. Мы отдохнули здесь, дыша все медленнее, пока не пришли в норму. Мы отдыхали будто меж двух огромных гор — это были жилые блоки, и в окнах всех квартир плясали голубые огоньки. В этот вечер был так называемый "ворлдкаст", то есть одну программу могли видеть все, кто хотел, во всем мире, в основном льюд-ди среднего возраста и класса. На экране был, наверное, вэри знаменитый вэк, дурацкий комик или черный певец, и все это передавалось через специальные телеспутники в космос, братцы. Мы ждали и слышали милицейские сирены уже где-то на востоке, так что все было ол-райт. Но старина Дим смотрел на звезды, планеты и Луну с открытым ротером, как ребенок, который никогда не видел, и сказал:

— Я думаю, что там на них, что там может быть на этих штуках?

Я толкнул его локтем и сказал: "Брось, глупер, не будь таким ублюдком. Чего думать о них. И там, наверное, живут как здесь, внизу — одних режут, а другие режут сами. Пойдемте-ка, братцы, пока еще "нотш моллодой". Другие засмеялись, но бедняга Дим посмотрел на меня серьезно, а потом опять на звезды и Луну. Мы пошли вниз по аллее, а "ворлдкаст" светился с обеих сторон. Теперь нам было нужно авто, и мы свернули из аллеи направо, сразу узнав Пристли-Плейс, так как увидели бронзовую статую старого поэтмена с обезьянней нижней губой и трубкой в старом отвислом ротере. Пошли на север и вышли к этому грязному старому Фильмодрому, облупленному и осыпавшемуся, так как сюда почти никто не ходил кроме малтшиков, вроде меня и моих другеров, да и то лишь покричать, сделать разз-резз или немножко сунуть-вынуть в темноте. Из афиш на фасаде Фильмодрома можно было видеть, что тут шла обычная ковбойная заварушка с архангелами на острове шерифа СШ, палящего из своего шестизарядного в легионе скотокрадов, будто вышедших из ада — одна из тех пошлых штучек, что выпускал в те дни "Стейтфильм". Авто возле кинушки были не очень-то хороши, в большинстве старые паршивые вештши, но там был и маленький Дюранго-95, который мог подойти. У Джорджи среди ключей был поликлеф, как мы его называли, так что скоро мы были в машине — Дим и Пит сзади, важно дымя канцерогенками — а я выключил зажигание, нажал на стартер, и мотор так хор-рошо заворчал, такое теплое, выбрирующее чувство во всех кишках. Потом я нажал на педаль, и мы тихонько выкатились задним ходом, и никто не усек, как мы укатили.

Мы немного покрутились, в так называемом, заднем городе, пугая старменов и старменш, переходивших дорогу, гоняясь за кошками и все такое. Потом мы поехали на запад. Движение было небольшое, поэтому я жал на педали, и Дюранго-95 пожирал дорогу, как спагетти. Скорро остались лишь зимние деревья да темнота, братцы, дремучая тьма, а в одном месте я переехал что-то большое, оскалившее зубы в свете фар, и внизу завизжало и захлюпало, а старина Дим там, сзади смеялся: "Хо-хо-хо", чуть башка не отвалилась.

Потом мы увидели молоденького малтшика с его вострушкой они делали льюбофф под деревом; мы остановились и поздоровались с ними, а потом дали каждому по паре маленьких толтшков, те заплакали, а мы уехали. Что нам теперь хотелось, это нанести кому-нибудь нежданный визит. Это взбадривало, можно было посмеяться и применить насилие. Наконец, мы подъехали к чему-то вроде деревни, а немного в стороне был маленький коттедж с садиком. Луна теперь стояла высоко, и коттедж виднелся четко и ясно, когда я сбавил ход и затормозил, а трое других хихикали, как беззумены, и мы смогли разглядеть название на воротах коттеджа: "ДОМАШНИЙ ОЧАГ" — такое убогое название. Я вышел из авто и велел моим другерам заткнуться и вести себя серьезно. Открыл калитку и подошел к передней двери. Я постучал тихо и вежливо, но никто не подошел; я постучал еще, и в этот раз было слышно, что кто-то идет, потом отодвинули засов, дверь открылась на дюйм, и я мог видеть чей-то глазер, смотрящий на меня: дверь была на цепочке. "Да? Кто там?" Это был голос вострушки, молоденькой дьевотшки, судя по звуку, поэтому я сказал в изысканной манере, голосом настоящего джентельмена: