– А ты гнался? – спросила я, стиснув зубы. Крик ужаса застрял в горле, и выпускать его не хотелось.
– Не верь ей.
Моей щеки коснулся обжигающий ветерок, сердце подпрыгнуло и ухнуло куда-то вниз. Хочу проснуться. Немедленно! Я вжалась в пол, но вместо покрытого лаком дерева пальцы нащупали мягкую обивку. Замерев, я осторожно приоткрыла один глаз. Темнота рассеивалась, вокруг вырисовались знакомые предметы: шкаф, пианино, сундук в углу. Я сообразила, что лежу на диване в квартире Лины. Сама хозяйка сидела рядом и курила.
– Как самочувствие? – поинтересовалась она, стряхивая пепел в пустую тарелку из-под сыра.
– Мне приснился страшный сон, – хрипло сказала я и заплакала.
Лина наклонилась и неловко погладила меня по голове. Сон был настолько реалистичным, что рука потянулась туда, откуда во сне торчала розовая блестящая рукоятка. Сыро… И липко. Я пролила на себя вино? Глупости, я его вообще не трогала. Ладонь была красной. Что происходит?! Я вскочила с дивана. Моя блузка сбоку была насквозь пропитана кровью.
– Это было на самом деле? Ты… вонзила в меня… нож?!
– Ага, – вяло протянула Лина, выпустив струйку дыма в потолок.
– С ума сошла?!
– Ты ведь жива. Так что не кричи.
Ее ответы звучали дико и абсурдно. Да все это было дико и абсурдно! И ни капли не смешно.
– Тамара… – закатила она глаза. – По какому поводу драма? Это что, была твоя любимая блузка?
– Не называй меня полным именем!
– Хорошо, Тома, – уже мягче произнесла Лина. – Прими душ, переоденься. Потом поговорим.
Я всхлипнула, покорно взяла предложенную кофту, единственную, что была велика ей на размер. Значит, мне подойдет.
В ванной стоял кисловатый запах затхлости. Облезлая душевая кабинка за грязной потрепанной шторкой, раковина с отколотым краем и унитаз, смыв в котором давно не работал, поэтому рядом лежал ржавый ковшик. Никогда не думала, что когда-нибудь рискну принимать тут душ, но сейчас мне было все равно. Лишь бы от Лины подальше. Я заперла дверь и трясущимися пальцами расстегнула пуговицы, с ужасом представляя себе рану, из которой толчками вытекает кровь. Рванула в сторону ткань… Под блузкой ничего не было. Ничегошеньки. Кроме пятна подсыхающей крови. Абсолютно целая гладкая кожа, без единой царапины. Ясно. Я сошла с ума. Обязательно запишусь к психиатру. И позвоню маме. И в полицию. И еще куда-нибудь.
Я скинула оставшуюся одежду и забралась в душ, стараясь ничего не касаться. Кран закашлял, хлынул практически кипяток. Кожа порозовела, под ноги потекла красноватая вода. Я стояла в душе до тех пор, пока от обжигающей духоты не закружилась голова. Натянула свою одежду и кофту Лины, оставив блузку валяться в углу, и вышла из ванной.
Лина ходила по комнате с веником и сметала осколки лампочки в кучу. Увидев меня, она выпрямилась и выдавила улыбку.
– Что это было? – спросила я, чувствуя себя нелепо. – Я умерла?
– Почти.
– Получается, люди после смерти попадают в… в…
– Каждый попадает туда, куда заслуживает.
– То есть я заслужила кладовку?!
Лина отбросила веник и шагнула ко мне. Я попятилась в коридор.
– Тамара, – дрогнувшим голосом сказала она. – Поверь, так было надо.
– Почему ты упорно называешь меня Тамарой? Ты ведь знаешь, мне не нравится.
– Там есть буква «р». В ней сила.
– Нет у меня никакой силы.
– Теперь есть.
Я отвернулась и встретилась взглядом с зеркалом. Почудилось, что в нем отражаюсь не я, а какая-то чужая девушка, по недоразумению оказавшаяся мной. Вдруг настоящая я совсем другая? А в это тело попала по ужасной ошибке.
– Лина, что происходит?..
– Хотела бы я знать, – рассмеялась она, хотя забавного тут ничего не было. – Тебе пора домой.
– Ты издеваешься?
– Нет. Просто я не могу… – Лина села на пол, рядом с кучей осколков, и помассировала виски. – Не могу говорить с тобой сейчас. Давай разберемся с этим позже.
– Когда?
– Завтра. – Она подняла на меня глаза – уставшие и пугающе пустые. – Я покажу тебе. Завтра. Теперь уходи, прошу.
Я кивнула и бросилась к входной двери. Сорвала с вешалки пальто, торопливо натянула его, путаясь в рукавах, и выбежала на улицу. Не помню, как добралась до своей квартиры. Помню, что врезалась в подъезде в соседку, та выронила пакет с апельсинами, и они оранжевыми мячиками запрыгали по лестнице.
Захлопнув дверь, я побрела в ванную, на ходу скидывая с себя одежду. Открыла кран, щедро плеснула пены, насыпала ароматических масляных шариков и залезла внутрь, прямо под горячую струю, греясь и пытаясь выгнать из головы весь тот бред, что в ней поселился. Ванна наполнялась, пена росла пышной шапкой, пахло лавандой. Произошедшее казалось все более надуманным и нереальным. Через полчаса меня наконец отпустило, мысли прояснились. Я цела и невредима, дурацкие сны снились мне и раньше… Но объятия Лины? Почему они были настолько крепкими?.. Железная хватка какая-то! Нет, все это ерунда какая-то. На моей стороне самый веский аргумент. Такого не бывает. Такого просто не может быть. Это абсурд! У меня действительно слишком богатое воображение.
Закутавшись в халат, я протерла запотевшее зеркало и всмотрелась в отражение. Там по-прежнему была я, обычная я, без каких-либо изменений.
– Тома, Тома, у тебя не все дома, – пробормотала я и отправилась спать.
Глава 2. Блуждая в потемках
Обычно мое утро начинается с песенки Джиглипуфа. В детстве я обожала этого покемона: розовый глазастый шарик пел людям – чудесно пел, надеясь, что однажды его похвалят. Увы, нежный голосок всегда погружал публику в глубокий сон, какие уж тут аплодисменты. Он так переживал, что я решила под его песню просыпаться – в знак поддержки. Поставила на будильник и настолько привыкла, что встаю под нее до сих пор.
Но сегодня я поднялась рано, задолго до звонка. Вчерашние события казались выдумкой или идиотским розыгрышем, в голове была полнейшая каша, такая же, как в тарелке. На завтрак я сварила пшенную, на молоке. Она полезная и от депрессии помогает. Во всяком случае, так говорит мама. Ела я долго и неторопливо, потом полтора часа собиралась в университет. Даже волосы завила, дважды прищемив палец плойкой. Нарядилась в самое красивое платье – желтое и пышное, – завязала пояс бантом. Маме бы не понравилось. Она постоянно повторяет, что желтый цвет мне не к лицу. В аудиторию я зашла первая и села у розетки, воткнув в нее зарядку еле живого мобильного.
Вскоре ко мне подсела Стася, наша староста, девушка очень заметная. За версту бросалась в глаза, потому что красила шевелюру в морковный цвет и носила салатовые колготки. Стася имела комплекцию недокормленной Дюймовочки, зычный голос и собственное мнение по любому вопросу, которое неизменно доносила до каждого, невзирая на сопротивление. Училась она отлично, охотно делилась редкими методичками и не забывала всем улыбаться. Я ее побаивалась.
– Тома, – сладко пропела она, извлекая из рюкзака нетбук, – будь другом, одолжи розеточку.
– Так и знала, – проворчала я, – что в тебе сплошная корысть и трезвый расчет.
– Хочешь, ответы на коллоквиум скину? Сама писала.
– Хочу, – сказала я, решив тоже быть очень расчетливой и корыстной.
Зарядки на тридцать процентов. Выживу как-нибудь. Радостно оккупировав розетку, Стася покрутила головой и присвистнула:
– Вот это да! Весь курс в сборе. На утренней лекции. Что-то в лесу сдохло…
– Философия же, – с трепетом напомнила я. – Юдин – зверюга. Говорят, он за каждую пропущенную лекцию на экзамене по дополнительному вопросу задает…
Она отмахнулась, будто дополнительные вопросы были ерундой, а не трагедией, погружающей в пучину пересдач. В распахнутые двери влетали опаздывающие и торопливо рассаживались по свободным местам, битком набитая аудитория гудела. В последний момент нарисовался Костя Лейман – местная звезда и всеобщий любимчик. Обладатель сомнительного чувства юмора, широких плеч, пронзительно-зеленых глаз и машины, напоминающей космический звездолет, которую он невозмутимо парковал на стоянке для преподавателей. Бонусом к сногсшибательному экстерьеру шла родословная: его мать работала главным редактором ведущего в стране новостного портала Рунета и обещала взять пару человек к себе на практику летом. Весь курс мечтал туда попасть. В общем, девушки пачками складывались к его ногам, даже те, кому было наплевать и на Рунет, и на портал, и на породистых родителей. Он же отстраненно наблюдал за суетой вокруг себя, никого вниманием не баловал и был перманентно свободен – наверное, всем назло.