Читать интересную книгу Чудо ты мое, зеленоглазое - Алексей Котов

Подобная легковесность дорого обходилась Витьке. Ставить новые крыши и ремонтировать «вечные» «Москвичи» и «Запорожцы» соседи звали почему-то не Витьку, а других. Те, другие, справлялись с работой, которую Витька мог сделать значительно быстрее и дешевле, значительно хуже него. Но дело в том, что именно те, другие, умели солидно молчать за работой, а распивая за ужином деревенский самогон, так же солидно и обстоятельно, беседовать с хозяином о житейских вещах. А переделать себя Витька не мог. Дожив до тридцати пяти лет, он так и не научился с чувством глубокого самоуважения произносить пошлейшую фразу «Металл, он ведь ласку любит!» или делать три часа то, что можно сделать хорошо только за двадцать минут. Что же касается степенных разговоров, искусству которых любой мастер должен обучиться раньше, чем своему основному мастерству, то здесь Витька был не только первоклассником, но еще и абсолютным двоечником. Деревенская аудитория либо боготворила его, либо презрительно сплевывала и со словами: «Ну, блин, опять завелся, философ!..» уходила прочь. Вся беда Витьки заключалась в том, что он привык царить в разговоре. Именно царить!.. Он никогда не снисходил до того, что бы опровергать доводы собеседника, а попросту сметал их, не оставляя оппоненту взамен ничего, кроме горького ощущения собственной глупости. Апофеозом публичных, и часто не совсем трезвых, Витькиных выступлений, как правило, было чтение стихов собственного сочинения. Стихи у Витьки были странными, непонятными и никто из слушателей, спустя пару минут, не смог бы пересказать и двух строчек из Витькиных сочинений. Но, признаться, и самого Витьку мало волновали слова. Значительно больше его притягивала к себе та волшебная аура, которую они создают, те чувства, которые они рождают в других людях и тот смысл, который бессильны передать любые слова сказанные не из сердца. Люди видевшие Витьку впервые и убежденные, что все талантливые люди живут в Москве, от удивления открывали рты. Веселое и трагическое, философское и почти анекдотическое, неожиданное и привычное, но как бы увиденное иначе, один черт знает с какой стороны, короче говоря все, все несопоставимое и противоречивое уже по природе своей, все это звучало в Витькиных стихах вместе, не вызывая при этом у слушателя ни малейшего сомнения в душевном здоровье автора. Иногда, собственный дар удивлял и самого Витьку. Однажды ночью, сидя над тетрадкой, он написал четыре страшные строчки, которые потом еще долго не давали ему покоя:

Молюсь… Зубами рву колени,Но есть ли истина в пыли у ног?..Лед распирает сердце, а не вераИ грудь мне рвет осатаневший бог.

Витька испугался. Он трижды зачеркнул строки и, отшвырнув от себя ручку, долго ходил по комнате. «Молюсь…» Но Витька не умел молиться. Он никогда не искал истину «в пыли у ног», и уж тем более не чувствовал льда в своем сердце. К вере, не смотря на чисто социалистическое воспитание, у Витьки было самое теплое отношение. Проходя мимо церкви, он мог запросто перекреститься. И все-таки жуткое четверостишие казалось ему настолько до боли искренними, что Витька вдруг почувствовал себя отвратительным и холодным человеком.

В тот вечер он так и не вернулся к тетрадке. Ночью, уже лежа в постели, Витька долго рассматривал заснеженную вишню за окном. На ее темных, не живых ветвях белел снег.

«Как я, наверное…» — вдруг решил Витька. Он улыбнулся, и ему стало легче. Весна была не за горами…

Несмотря на склонность к поэзии, судьба сжалилась над Витькой и наградила его красавицей-женой с крепким, практичным, характером. Работящая и прижимистая Лена была из тех женщин, которые рано или поздно обзаводятся богатым хозяйством, позволяющим безбедно переживать политические и экономические эксперименты, которые любят проводить все без исключения кремлевские мечтатели. Лена умела все: полоть, стирать, ругать, ждать, выращивать и продавать, оставаясь при этом абсолютно спокойной и насмешливо-рассудительной. Например, торгуя на рынке не только собственным поросенком, но и еще прикупленной парочкой у нерасторопных соседей, она спокойно пересчитывала чужую, лишнюю копейку и так же спокойно опускала ее в свой карман. Склонные к ведению крепкого хозяйства деревенские мужички не могли смотреть на Лену без вздоха: эх, мол, досталась же такая двужильная красавица деревенскому дурачку!

Да может оно и верно?.. Со временем совместная жизнь Лены с Витькой превратилась для нее в ласковую пытку. Несколько раз, наслушавшись от соседей об очередных любовных похождениях мужа, Лена порывалась уйти от него, забрав с собой двух, до противности похожих на Витьку, детей. Нерадивый муж, нужно отдать ему должное, никогда не пытался удержать жену. Но всегда, когда через пару часов Лена возвращалась, что бы забрать забытую ей впопыхах незначительную вещь, она заставала постылого мужа с грудастой соседкой. Они сидели на кухне и пили чай. Удивительно то, что Лена никогда не заставала мужа и его гостью в другой, скажем так, более амурной ситуации. В том, что молодые женщины приходят к мужу сами, едва увидев ее на улице с торопливо увязанными в узлы вещами, Лена не сомневалась. Но именно этот обидный факт не давал ей уйти снова. Оставить мужа наедине с раскрасневшейся от чая соседкой, было выше человеческих, а тем более женских, сил. Примирение всегда было бурным, а со стороны Лены дело частенько доходило до кулаков. Затем страдающая женщина уже в который раз откладывала свой развод с мужем, а Витька вел себя настолько тихо, что по ночам Лена вздрагивала от малейшего шороха…

Иногда Витька оставлял в покое свою красавицу-жену и приезжал погостить в город к Петровичу. Старик, конечно, ворчал на племянника, но, говоря откровенно, всегда был рад ему.

— Ну, так ты чего приперся-то? — наконец нарушил молчание Петрович. — В деревне, что ли, дел нет?

— Да так, дядь Коль… Дай, думаю, погощу малость.

Тяжелые и сильные руки Витьки лежащие на столе вдруг засуетились и принялись скатывать из хлебных крошек маленький, упругий шарик.

— Понятно. Просто так, значит, приехал? — переспросил Петрович.

— Ага, просто так.

Старик немного подумал и на всякий случай переставил бутылку водки на край стола — подальше от гостя.

— А по твоему блудливому виду такого не скажешь, — усмехнулся он. — Может, случилось что?

Витька вздохнул. Он покосился на бутылку, потом на Петровича и пришел к неутешительному выводу, что добраться до «злодейки с наклейкой» ему, пожалуй, будет нелегко.

— Дядь Коль, да я же…

— Мутный ты человек, Витька, ох, и мутный! — оборвал племянника Петрович. — Кайся!.. Либо говори правду, либо уходи. Понял?

— Понял, — Витька грустно усмехнулся. — Только ведь не поверишь ты, дядь Коль…

— Это, смотря насколько складно, ты брехать будешь.

История, придуманная Витькой только затем, что бы развеселить старика и добраться до вожделенной бутылки водки.

— Ладно, слушай, — Витька в очередной раз покосился на бутылку, скорбно пожевал губами и начал. — Сегодня утром, дядь Коль, я Ленку в город проводил — сестра у нее заболела. Посадил я свою женушку в электричку и ручкой ей на прощание помахал: скатертью, мол, дорожка. Кстати, еще тогда мне в голову мысль пришла: что это, мол, Ленка на меня из окошка так странно посмотрела? Словно сказать хотела что-то нехорошее да сдержалась. Ну и вот, значит… Вернулся я домой, и что-то скучно мне стало: детей теща к себе забрала, жена уехала, совсем один я остался, как старый волк летом. А что, думаю, может выпить водки, что ли?.. Тут соседка Надька, как на грех, в дом — шасть! Соль ей, видите ли, потребовалась. Ну, то да се, разговорились мы с ней. Налил я и Надьке полстакана. Отчего же не налить, спрашивается, если разговор душевный пошел? Вдвоем и пить-то веселее.

Петрович хмыкнул.

— Особенно на пару с бабой.

— Да ладно тебе! — Витька потер широкой ладонью могучую шею. — Выпили мы с Надькой, значит… Я думаю, а не истопить ли мне, мол, баньку? Не сидеть же мужику немытым, если жена в город уехала. Тут Надька посуду мыть напросилась, а я во двор пошел…

— Париться, случаем, не вдвоем решили? — улыбнулся старик.

Витька пропустил замечание Петровича мимо ушей.

— Короче говоря, дядь Коль, топлю я баньку… Дыму в ней собралось, как в коптильне. Толкнул я дверь и, что за черт, чувствую, заперто!.. Вдруг слышу, вроде как поросенка где-то резать собираются. Визг такой, знаешь, характерный откуда-то прорезался — на одной ноте. Я — к окошку, а как глянул в него, так остолбенел. Мама родная, да это же, оказывается, не поросенок кричит, а Надька!..

Гляжу я в окошко дальше. Выбегает на порожки соседка, а следом за ней Ленка с помойным ведром в руках. Окатила моя жена Надьку из ведра да так, что та через полутораметровый заборчик с первой же попытки перепрыгнула — только ее и видели. Расправилась Ленка с подругой и потом, конечно, к бане, по мою душу, направилась. Наступила, стало быть, моя очередь.