Все остальное время старшим в Барабихе был управляющий Франц Иоганнович Нейман. Лет десять назад, будучи послом в Пруссии, граф Гущин привез тамошнего кучера Франца Неймана с собой в Россию. Нейман был расторопен, услужлив. Граф подумал и назначил немца своим управляющим.
Вместе с графом съезжались в Барабиху человек до тридцати разных господ. Устраивались развлечения. Каждый год новые. То охоту на медведей придумают, да еще так, чтобы обязательно живых изловить. То кулачные бои меж мужиками, да так, чтобы непременно кого-нибудь насмерть. То санные катания. А вместо лошадей впрягут в розвальни молодых парней и девок и наперегонки заставляют бегать. Потом призы вручают тому, кто пришел первым. Только призы давали не тем, кто вез, а тем, кто сидел в розвальнях и погонял.
А тут сообщил граф своему управляющему, что приедет на Новый год. И к приезду нужно организовать театр. Граф писал, что артистов пришлет из Петербурга. А управляющему наказывал, чтобы он набрал из местных мужиков и баб людей, склонных к пению и играм на инструментах, и чтобы к его приезду был в имении свой хор и оркестр. Однако о театре и музыке немец имел понятие малое.
То-то задал граф Гущин задачу своему управляющему!
Дудка
Говорила Варвара, что не уйти Митьке от Мавры Ермолаевны. А получилось иначе. Только не так, как он сам думал.
По весне, как только появилась на лугу трава, барыня приставила Митьку к новому делу – пасти гусей.
Сделал Архип Митьке дудку. «Это, – сказал, – для каждого пастуха вещь первейшая». Варвара сшила торбу для хлеба, напутствовала: «Только смотри далеко от гусей не отходи. И упаси боже, чтоб в графские хлеба не зашли! Не ровён час, увидит сам Франца Иваныч, ужо тогда тебе будет».
А про немца Митька уже слышал, и не раз, и всё недоброе.
«Этот Франца, – говорил Архип, – скупее свет не видывал. Он лошадям и то корм сам отсыпает».
«Немец-то антихрист, – шептала Варвара. – В церковь не ходит, постов не блюдёт».
И чуть что, так пугала Митьку: «Вот барыня продаст немцу – будешь знать!»
Пасти гусей Митьке нравилось. Угонит их лугом подальше от дома, развалится на траве. Гуси ходят, траву щиплют, а Митька на дудке играет. И так наловчился, что Архип только головой качал: «Ить и здорово это у тебя получается!»
И вот однажды – дело уже летом было – угнал Митька гусей лугом почти до гущинского парка. Сел на бережку, заиграл на дудке и не заметил, как гуси зашли в графские овсы. А в это время с горки от графского имения спускался на дрожках управляющий Франц Иоганнович и увидел гусей и Митьку.
– О майи гот![1] – воскликнул немец, повернул лошадь и съехал на луг.
Вылез из дрожек, стал к Митьке красться. Переступил раз, два… и вдруг замер.
А Митьку ровно кто дернул. Обернулся – немец! Дудка сама из рук вон. А тут еще увидел гусей в овсах и совсем оробел. Вскочил – бежать!
– Стой, стой! – закричал немец. – О, ты есть музыкант!
Отбежал Митька в безопасное место, остановился. Взглянул – немец ничего такого дурного не говорит, а в сторону гусей даже не смотрит.
– Иди сюда! – манит немец. – Я есть не злой человек.
Поколебался Митька, потом подошел, однако встал так, чтобы чуть что – сразу бежать.
– О, ты есть музыкант! – снова сказал управляющий. – Ты чей есть? – спросил.
– Барыни Мавры Ермолаевны, – ответил Митька.
– Гу-ут, – протянул немец. – Зер гут![2]
Потом нагнулся, поднял с земли дудку, покрутил в руке, усмехнулся. Порылся управляющий в кармане, достал кусок сахару, сунул Митьке, сел на коня и уехал.
Посмотрел Митька на сахар, хотел сгрызть, а потом спрятал в карман. Решил: как убежит – матери принесет гостинец. А про себя подумал: «Говорили – немец злой. Вовсе он и не злой».
Немой
Долго торговался немец с Маврой Ермолаевной. Наконец выменял Митьку на два мешка овса и старую графскую перину. Перина и решила всё дело. Уж больно хотелось барыне поспать на графском пуховике!
Привел немец Митьку в небольшую избу, сказал: «Здесь есть твой дом». Глянули на мальчика четыре женских глаза – два молодых, недобрых, два подслеповатых, старых, от которых повеяло домашним теплом.
Изба, куда привел управляющий Митьку, стояла тут же, на господском дворе. Жили в ней дворовая девка Палашка и тетка Агафья – барская повариха.
Вначале Митька всего боялся, а больше всего девки Палашки. Уже в первый вечер, когда ложились спать, Палашка стала кричать:
– И кой чёрт этого кутёнка сюда сунули!
Хорошо, заступилась тетка Агафья.
– Тише! – крикнула она. – Чай, не своей волей.
И погладила Митьку по голове.
– Не боись, – приговаривала, – не боись, соколик!
А потом, когда Митька познакомился с дворовым мальчишкой Тимкой Глотовым, то узнал, что от девки Палашки никому прохода нет. «Она немцу про всех доносит», – говорил Тимка.
Тимка рассказал Митьке и про другие дела, про то, что немец горькую пить любит. А как напьется, всех бьет и по-черному ругается. Рассказал Тимка и про ночного сторожа, деда Брошку. Митька еще в первую ночь слышал, как кто-то всё около их окон в колотушку бил. Это и был дед Брошка. «Он трус, – говорил Тимка. – Всю ночь крутится возле вашей избы – это чтоб Палашка знала, что он не спит».
Тимка был старше Митьки, и ростом выше, и в плечах шире. Ходил все эти дни Митька за Тимкой, как телок за маткой, и во всем слушался. А еще Тимка рассказал про господскую псарню и про немого, что за псами ходит. Тимка водил Митьку смотреть на немого.
Глянул Митька – и мороз по коже прошел. Зарос человек, как медведь, а ноздри – нет ноздрей, одни клочья болтаются.
– Что это? – спросил Митька.
– Разбойник, – ответил Тимка. – Вот ему ноздри и выдрали.
– Эй, немой! – крикнул Тимка и кинул в заросшего человека камнем.
Тот выбежал из псарни, неуклюже взмахнул руками, что-то замычал и бросился к ребятам. Тимка – раз! – и убежал. Митька не успел. Подскочил немой к нему, схватил за грудки, притянул к себе, к заросшему лицу с драными ноздрями.
– А-а! – закричал Митька.
А немой ничего не сделал, отпустил Митьку и ушел.
Всю ночь после этого немой мальчику снился. Вскрикивал во сне Митька. Просыпалась Палашка, тыкала его в бок.
– Цыц, поганец! – кричала. – Сила нечистая чтоб тебя забрала!
Артисты приехали
Хоть и пил немец, а хозяин был дельный. Вот и с оркестром. Менее чем через месяц собрал немец и оркестр, и певцов разыскал. В Чудово на базар ездил, в соседние поместья заглядывал, графские деревни исколесил – и набрал. А вскоре приехал из Новгорода оркестрант и стал вести занятия. И Митька ходил учиться.
К осени, как и обещал граф, прибыли в Барабиху артисты. Встречать прибывших высыпала вся дворня.
– Глядь, штаны-то какие, штаны! – кричал дед Ерошка и показывал на клетчатые, узкие, внизу со штрипками штаны высокого мужчины, ловко выпрыгнувшего из телеги.
– Юбка-то, юбка-то! И как в таких юбках ходят? – хохотала девка Палашка и тыкала пальцем в сторону молодой девушки.
Та смущенно улыбалась и прятала лицо в голубой шарфик.
Вместе со всеми встречать приехавших пришел и Митька. Стоял он рядом с Тимкой и, чтобы лучше разглядеть, по-гусиному вытягивал шею. И вдруг Митька увидел девочку. Была она совсем маленькая, зябко куталась в старенькое пальтишко, из-под которого выглядывала полосатая юбочка. На голове – Митька никак понять не мог – ни платок, ни шаль. Никогда Митька такого наряда не видывал. Девочка внимательно смотрела на встречающих и держалась за руку высокого, в штанах со штрипками.
Девочка Митьке понравилась. После этого Митька все ходил около барского флигелечка, где разместили артистов, – надеялся встретить. Да ему не везло. В первый день прогнала девка Палашка. На второй Митька чуть не попался на глаза самому немцу. И все же Митька девочку подкараулил. Спрятался как-то в кустах, а когда та проходила, выскочил. Выскочил да и сам испугался.
– Ты что? – спросила девочка.
А у Митьки язык словно дома остался.
– Ты что? – повторила девочка. – Как тебя звать?
– Митька я, Мышкин.
– А я Даша, – сказала девочка.
И Митьке от этого сразу стало как-то легко. Осмелел он и выпалил:
– А я тебя еще в первый день заприметил, ты в шали была!
– Да какая это шаль! – засмеялась Даша. – Это шляпка называется.
Митька смутился. Однако Даша улыбнулась. И мальчик опять ободрился.
– А хочешь, я тебе поместье покажу? – спросил он.
– Хочу, – ответила Даша.
Митька ходил, словно летал на крыльях. Сводил Дашу на конный двор, подвел к псарне, показал, где господские амбары, а потом повел в парк и всю дорогу про жизнь в имении рассказывал. И про деда Ерошку, и про Палашку, и про немца.
– А еще, – зашептал Митька, – у нас немой есть. Федька. Он разбойник. Ему ноздри выдрали.
Даша слушала внимательно, и Митьке было приятно.
– А этот высокий – он кто тебе, папаня? – спросил Митька, когда они возвращались домой.