Читать интересную книгу Секретный фронт - Аркадий Первенцев

- Примем предупредительные меры, не без этого. Мы же обязаны выходить в массы. Правда наша открыта для всех.

- Ну что же, я не возражаю. - Генерал откупорил принесенную ординарцем бутылку боржоми, налил стаканы, один подвинул Ткаченко. Пейте! На Кавказе из горы бьет, а здесь редкость.

Ткаченко сумел близко узнать и полюбить этого целеустремленного человека. С первого взгляда Дудник мог показаться излишне суетливым, но в деле был осторожным, осмотрительным и смелым. Он знал, что враг их бандеровщина, коварный, хитрый и опасный, держался фанатично упорно, имел крепкую организацию, проявлял хитрость и изощренную изворотливость. Беспощадные расправы бандеровцев вызывали панический страх у населения, особенно крестьян из далеких сел, разбросанных среди гор и лесов и фактически беззащитных.

- Находятся ретивые сторонники решительных действий: вышибай, мол, клин клином. Бандеровцы расправляются с теми, кто помогает нам, и мы должны, мол, отвечать тем же... Но одни административные меры никогда не приносили пользы. Постоянно мы должны подчеркивать, что идет классовая борьба. - После паузы Дудник добавил: - Мы обязаны ликвидировать бандеровщину, и чем скорее, тем лучше... Активную, вооруженную, несдающуюся бандеровщину... А всех обманутых, заблудившихся вырвать у врага, вывести на верную дорогу... Спасти, - добавил решительно. - Вот именно, спасти!

Генерал взял телефонную трубку, стал созваниваться с пограничным отрядом, предупредил о своем выезде.

- Семен Титович, хочу у вас кое-что спросить, чтобы быть во всеоружии на сегодняшнем собрании, да и самому надо уяснить некоторые вещи.

Генерал отодвинул от себя телефон, взглянул на Ткаченко.

- Школа, базирующаяся в нашем районе, носит имя Евгена Коновальца, продолжал секретарь райкома, - у меня о Коновальце весьма скудные сведения, а надо знать о нем побольше. Вот я и хочу...

- Понятно. - Генерал побарабанил пальцами по столу, подумал. - С азов, что ли, начинать?

- С азов так с азов. Когда Коновалец связался с немецкой разведкой в тридцать восьмом году или раньше?

- Коновалец служил в оккупационной немецкой армии еще в тысяча девятьсот восемнадцатом году, - ответил Дудник. - Прожженный тип. Немцам нужен был не строевой офицер, а опытный агент, беспрекословный исполнитель. Таким и был Коновалец... Так что его грехопадение началось в восемнадцатом году, Павел Иванович.

- Ну, а потом?

- Потом... - Дудник прошелся по кабинету, остановился перед Ткаченко. - Вас интересует материал, разоблачающий Евгена Коновальца?

- Конечно. Шпион, агент, палач и тому подобное... Эпитетов много, но нужны факты. Факты - упрямая вещь, Семен Титович. Мне надо знать все, быть готовым ответить без заминки на самый острый вопрос, на любой выпад. Вот, например, на такой вопрос: как Коновалец из кайзеровского агента стал фашистским агентом, стал служить не Украине, как его представляют, а Гитлеру? Есть данные?

- Есть. Нами был взят в плен немецкий разведчик, некто Штольце. Мы располагаем его показаниями. Да вы знаете о нем. Для вас Штольце не новость. Гитлер, придя к власти, потребовал отыскать шпионов, хорошо знающих Советский Союз. Штольце говорит, что ими для такой роли был определен Коновалец, завербованный немецкой разведкой.

Коновалец без особого труда добывал сведения об экономике и военном потенциале Польши, а вот по Советскому Союзу ему приходилось давать "липу". Немцы вначале охотно и много платили своему агенту, а потом, убедившись, что тот врет, решили его убрать.

Это более или менее официальная версия, но, возможно, были и другие мотивы, по которым следовало избавиться от Коновальца. В гитлеровской армии обычно так поступали с теми, кто был достаточно выжат и слишком много знал. Ликвидировать Коновальца поручили шефу главного штаба "организации украинских националистов", бывшему австрийскому офицеру Рихарду Ярому. Это был представительный, элегантный мужчина, отлично владеющий немецким языком. Ярый быстро вошел в доверие к Коновальцу и стал незаменимым помощником руководителя украинского националистического движения. У Ярого был солидный стаж в немецкой разведке, хорошо налаженные связи. Его прочили на место Коновальца. Коновалец, находясь в Роттердаме, получил шифровку о том, что Рихард Ярый должен передать ему крупную сумму денег от гестапо. Ярый вручил пакет своему агенту Валюку, вложив туда вместо денег бомбу с часовым механизмом. Ну, а дальше все, как полагается в детективном романе. Валюк вручает "подарок" Коновальцу в Роттердаме. И Коновальца, как говорят на Украине, "розирвало на шматки".

Ткаченко, улыбнувшись, что-то черканул в своем блокноте.

- Что вы там записали?

- Вашу последнюю фразу: "розирвало на шматки".

Дудник распрощался.

Ткаченко шел энергичным шагом, чувствуя на губах горьковатую пыль. Он расстегнул ворот гимнастерки, чтобы грудью ощутить вечернюю прохладу. Откуда ее принесло? С тех гор, прижатых к сумеречному низкому небу, или вон от той разъединственной тучки, пугливо плывущей со стороны леса?

Возле клуба густо толпились люди. Отлично! Подойдя ближе, Ткаченко услышал возбужденные голоса: вооруженные бойцы истребительного отряда слишком усердно наводили порядок.

- Зачем столько "истребков"?

- Надо, Павел Иванович, - ответил ему Забрудский. - Сам знаешь положение.

- Сними посты, Забрудский. Не слишком усердствуй.

- Тертерьян звонил, просил усиления...

- Желающих послушать многовато собралось, - проговорил Ткаченко. Всех не охватим. Клуб не резиновый. Если бы радиофицировать?

- Хотели было. Не вышло, Павел Иванович. - Забрудский прошел вперед, всем своим видом показывая, что в случае опасности он грудью своей загородит секретаря. - Давай сюда, прямо в президиум.

- Не протолкнемся, Забрудский.

- Эге, Павел Иванович! За кого ж ты меня принимаешь? Даже танкам пробивали ворота, чтобы ввести их в прорыв... - Забрудский проверил, на месте ли ордена и медали, лицо его сияло от сознания исполненного долга. А вот и Тертерьян!

Начальник райотдела МГБ встретил их упреками. Оказывается, проход был обеспечен с центрального подъезда.

- Прорвались с тыла, товарищ Тертерьян, - успокоил его Забрудский. А там пушкой не пробьешь.

- Что же получается, Павел Иванович? - озабоченно и с упреком спросил Тертерьян. - Мы принимаем меры, обеспечиваем предполагаемое совещание актива, а тут оказывается, актив кто-то переиграл на митинг.

- Не кто-то, а так решило бюро райкома, товарищ Тертерьян.

- Я-то ничего не знаю. Уж кому-кому, а мне в первую очередь надо было бы сообщить.

- В последнюю минуту решили, - сказал Ткаченко, успокаивая его, - в рабочем порядке. И генерал Дудник не возражал...

- Я с точки зрения безопасности. - Тертерьян закурил и тут же погасил папироску, поймав недоумевающий взгляд пожарника, стоявшего за кулисами в латунной каске польского образца и в брезентовой робе. - Вот у них все по инструкции, - как бы позавидовал Тертерьян пожарникам, - а нам приходится приноравливаться, Павел Иванович. Рассчитывали на узкое совещание актива, а теперь поглядите в зал - яблоку упасть некуда. Кого только нет! Может, с бомбами, с обрезами...

- Коммунистам не привыкать, товарищ Тертерьян. Слова партии сильнее бомб и обрезов. Ну, товарищи, готовы? - обратился Ткаченко к сгрудившимся у выхода в президиум. - Давайте-ка занавес!

Слушая вступительное слово Забрудского, его властный, повелительный голос, Ткаченко прикидывал в уме, как ему лучше построить свое выступление. Ясно одно: разговаривать с этим затаенно притихшим залом так, как разговаривал Забрудский, тоном приказа, было нельзя.

Ни криком, ни проникновенным шепотом людей не возьмешь, и дело не в модуляциях голоса, а в умении оратора подобрать ключ к их сердцам, проникнуть в душу, добившись единения с ними. И это могла сделать только убеждающая правда, конкретная, деловая.

Ткаченко окинул взглядом настороженные лица; знакомых заметил лишь в первых пяти рядах. Женщин почти не было. Редко-редко пестрели платки, зато было много чубатых и усатых мужчин, напряженно потных лиц, мереженных сорочек и нарядных безрукавок. В зале курили, и стойкий сизый дым едко прослаивался в спертом воздухе.

Когда Забрудский предоставил слово Ткаченко, наступила тишина. Ни одного хлопка. Ткаченко неторопливо направился к трибуне, покусывая губы и смотря себе под ноги. Только взойдя на трибуну и опершись о поручни, он резким движением головы откинул со лба прядь волос, вгляделся в зал. Пауза помогла сосредоточиться, найти первые слова обращения:

- Шановни товарищи!

Ткаченко казалось, что аудитория пока еще недоверчиво вслушивается в его не совсем безупречный украинский язык, "подпорченный" долгим общением с фронтовыми русскими товарищами. В местный диалект было привнесено много и польских и словацких слов, да и сказывалась близкая Гуцульщина.