Читать интересную книгу Мир Жаботинского - Моше Бела

Народ в великой беде обязан выработать великий план собственного спасения и бороться за осуществление этого плана. План реальный и детальный, учитывающий все факторы в их развитии на годы вперед, в полном соответствии нынешней моде — в ближайшие десять лет расселить в Эрец Исраэль миллион, два миллиона евреев или даже больше. В их числе столько-то и таким-то путем прибывают евреи из Польши, столько-то — из Бессарабии, из стран Прибалтики, столько-то — из Австрии и Германии. Для этого потребуются такие-то и такие-то суммы. Столько-то даст частный капитал, столько-то евреи смогут привезти с собой, столько-то следует привлечь в виде займов. Для обеспечения нормального развития поселенчества понадобится провести такие-то реформы в сельском хозяйстве — через 10 лет появится новое государство, которое уже само будет решать все вопросы, связанные с «исходом», и окончательно покончит с галутом.

Первый шаг уже будет сделан.

«Из бездны...», «ха-Ярден» («Иордан»), 17.4.1936.

«Покончить с галутом» — вот лозунг, который Жаботинский выдвинул, тогда и непрестанно развивал и отстаивал на аудиенциях с королями и главами государств, перед мировым общественным мнением, перед собственным народом — со страниц газет, с трибун собраний, при личных встречах. Его формула, жестокая, но правдивая, звучит как последнее предупреждение: «Евреи! Покончите с галутом, или галут покончит с вами!».

Не думайте, что термин «эвакуация» появился случайно. Долго, очень долго я искал это слово. Тысячу и один раз я взвешивал и проверял — и так и не нашел более подходящего термина. Сначала я думал о слове «исход», второй Исход из Египта — но сегодня это не годится. Ведь мы намереваемся заниматься политикой, представительствовать перед народами мира, требовать у государств поддержки. Поэтому не следует задевать их самолюбие и напоминать им о фараоне и казнях египетских. Кроме того, слово «исход» ассоциируется у нас самих с картиной огромных масс, бегущих, как дикое стадо.

«Эвакуация» — другое дело; в шестнадцать лет я написал стихи; я забыл их поэтическую форму, но содержание я помню до сих пор: галут — это когда другие делают за нас нашу историю. Сионизм — это когда евреи начинают сами созидать свою историю. И через всю мою политическую деятельность красной нитью проходит эта идея: еврейский народ — сам творец своей истории.

Что стояло перед моим мысленным взором, когда я произносил слово «эвакуация»? Я видел полководца, который смотрит с высокого холма на сражение и замечает, что одна из его дивизий попала под уничтожающий огонь противника. И вот полководец (именно он, а не противник, который знай себе бьет) выводит из-под удара попавший в беду отряд. Другой пример: где-нибудь в Швейцарии проснулся вулкан. У его подножья деревня, она в опасности. И правительство для блага своей страны решает выселить эту деревню.

Так же и мы, провозглашая план эвакуации, делаем это как суверенная нация. Ибо мы этого хотим, и хотим по праву. Ибо мы хотим спасти свой народ от надвигающейся огненной лавы. И, господа, найдется ли среди вас кто-либо, кто станет отрицать, что лава эта горяча, что она надвигается и что мы должны искать средств к спасению?

Речь о плане эвакуации, Варшава, октябрь 1936 г.

С такой, буквально сверхчеловеческой, терпимостью обращался Жаботинский к евреям. Пытался их убедить, что другие народы будут даже рады уходу евреев, что искать спасение необходимо. Он приводит такую притчу:

Товия и Зигмунд (поляк) долгое время жили в одной квартире. И случилось, что соседи поссорились. И хотя в конце концов их рассудили и даже, вроде бы, помирили, но Товия уже решил переехать в другое место и жить отдельно. Решил сам, по своей доброе воле. Почему решил переехать именно Товия, а не Зигмунд? Тому было множество веских причин, о которых здесь долго рассказывать, но можно догадаться. И раз переезжать именно Товии, то, понятно, ему и паковаться и, самое главное,— подыскивать новое жилье. Самому. А то, если Зигмунд примет участие в сборах Товии, то это ведь может быть истолковано как горячее желание от него избавиться...

Нечего сказать — драма. Однако самым интересным в ней является то, что участие Зигмунда в сборах Товии может быть для последнего болезненным и обидным только в случае, если он едет на очередную съемную квартиру, а не домой. Если же Товия взял и купил собственный дом, о котором давно мечтал, то любая помощь Зигмунда в таком переезде выглядит просто дружеской помощью...

Из кн. «Фронт борьбы еврейского народа», 1940.

Жаботинский убеждал евреев, что эвакуация будет благом для всех «заинтересованных сторон»:

Смысл эвакуации в том, что она послужит средством от заразной болезни, которая, не будучи излеченной радикально, принесет человечеству все новые язвы, заставит его погрязнуть в новых невиданных мерзостях. Эвакуация — единственное и радикальное средство. И средство весьма гуманное, разумеется, при условии, что пунктом назначения будет еврейская территория. Средство, которое огромное большинство на всем земном шаре примет с пониманием. Это — идеал, освященный Библией, в который сионизм влил новые силы, идеал, осуществление которого благословят все народы — как близкие географически к району катастрофы, так и отдаленные от него.

Там же.

Жаботинский всячески подчеркивал, что будет вполне оправданным и закономерным, если исход евреев станет событием, широко освещаемым прессой, праздничным для всех. «Это должен быть исход под развернутыми знаменами». Он понимал, что такую массовую эвакуацию невозможно будет осуществить, если она не станет крупным международным событием, пользующимся абсолютной поддержкой правительств стран-участниц. Сравнительно нетрудно было убедить правительства — большинству из них порядком надоел «еврейский вопрос». Другое дело — сами евреи. На Жаботинского ополчились все — редакторы и адвокаты, партийные функционеры и бизнесмены. Они не постеснялись взвалить на него обвинение в том, что он солидаризуется с ярыми антисемитами, стремящимися изгнать евреев с насиженных веками мест, лишить их гражданских прав, которых они веками же добивались. Писатель Шалом Аш заявил: «Надо быть совершенно бесчувственным, с каменным сердцем, чтобы произнести слова, которые он произнес, и предложить то, что он предложил польскому еврейству... Горе народу, у которого такие лидеры!» (На склоне лет, после Катастрофы, Шалом Аш раскаялся в своих выступлениях против Жаботинского.) Особенно усердствовали в шельмовании Жаботинского и его плана эвакуации журналисты Эрец Исраэль.

Жаботинский не отступил. Он чувствовал, что земля горит под ногами миллионов его братьев. Его поддерживали молодые, с восторгом принявшие его выступления в городах и местечках Восточной Европы. Но страшная минута приближалась неумолимо и стремительно. Уже на краю разверзшейся бездны, в мае 1939 года Жаботинский взывал к евреям:

Кто посмеет сказать, что мой анализ неправилен? Кто скажет, что реальность опровергла меня? Находятся еще люди, мечтающие о другой реальности, рассуждающие еще о какой-то социальной революции. Не будьте слепцами! ...История идет другим путем — перешагивая через всяческие социальные революции... Мир намерен выжить, и он выживет и, конечно, найдет пути к самосовершенствованию. И только... только кому-то придется прежде улечься в землю — вы догадываетесь, кому?..

...Но и это, друзья мои, еще не самое худшее. Даже отчаяние — это еще какая ни есть, но все же — реакция. Самое страшное — это то, что я вижу у многих и многих евреев Восточной Европы: равнодушие, этакий фатализм. Люди ведут себя так, словно они приговорены. Такой покорности судьбе еще не знала история, даже в романах я ничего подобного пока не встречал. Как будто бы усадили в телегу небольшую группу — каких-нибудь 12 миллионов — и пустили телегу к обрыву. Телега себе едет к обрыву, а люди в ней — кто плачет, кто курит, кто газету читает, кто молится, и никому в голову не приходит взяться за вожжи и повернуть телегу. Как будто под наркозом люди.

Я пришел к вам с последней попыткой. Я зову вас. Проснитесь! Попробуйте остановить телегу, попробуйте спрыгнуть с нее, как-то заклинить ее колеса, не идите как стадо на бойню! Даже овцы, когда волк задерет вторую-третью из стада, пытаются убежать. А тут, Господи, да тут какое-то огромное кладбище!

Речь на митинге в Варшаве, май 1939 г.

Огромное кладбище — от Черного до Балтийского моря — увы, это стало реальностью для миллионов евреев, не захотевших услышать предостережений и призывов Жаботинского...

Нацистский режим постепенно лишает евреев тех государственных должностей, которые были получены ими до аннексии (большинство из них весьма незначительные), и передает эти должности полякам. Еврейские управления, возможно, будут высланы в Люблин или в какую-нибудь другую дыру — здесь важно не место, а статистика, ибо два миллиона ртов скоро будут «вытеснены» из польского хозяйства и три или четыре тысячи еврейских должностей перейдут к полякам.