– Боже мой! Нортридж, должно быть, разросся и процветает. Когда я жила там, никакого театра, конечно, не было.
Мужчина улыбнулся, обнажив на редкость белые зубы.
– Театр создан за счет благотворительности «Общества самоусовершенствования», которое открыло и библиотеку, а по четвергам устраивает вечера поэзии.
Вдруг Бонни вспомнила, как в детстве ее тянуло к книгам. После того, как Бонни научилась читать, у нее была лишь одна книга – потрепанный экземпляр «Читателя» Мак Гаффи, пока она не познакомилась с мисс Джиноа Мак Катчен, что изменило к лучшему всю ее жизнь.
– Я родилась и выросла в Нортридже, – сказала она, слегка нахмурившись, и вцепилась в сиденье, чтобы сохранить равновесие: вагон дернулся на повороте. – Не помню, чтобы встречала вас прежде, мистер…
– Хатчисон. Вебб Хатчисон. – Затем он добавил с грубоватой галантностью: – Я живу в Нортридже всего несколько лет. Мне не повезло: окажись я там раньше, я бы наверняка встретил вас.
Бонни покраснела и опустила глаза, на мгновение, забыв о своей трагедии, она сейчас переживала из—за ничтожного пустяка: ее лучшие перчатки за время поездки пришли в такой вид, что придется покупать новые.
Молчание затянулось. Хатчисон ждал, когда она назовет свое имя. Бонни не хотелось этого делать: любой, кто хоть немного знает Нортридж, сразу обо всем догадается. В городе хорошо помнят деда Элая Джошуа Мак Катчена, построившего плавильный завод, да и сестру Элая Джиноа многие знают. Однако ее приезд едва ли надолго останется тайной. К тому же трудно лгать такому открытому человеку.
– Я Бонни Мак Катчен, – сказала она.
Хатчисон тотчас выпрямился, потеряв интерес не только к газете, но и ко всему остальному.
– Жена Элая?
Бонни кивнула, перевела дыхание и отвела глаза. Ее охватило чувство такого щемящего одиночества, словно весь мир превратился в пустыню, ей хотелось зарыдать, как в тот холодный декабрьский вечер, когда они с Элаем стояли у могилки своего маленького сына, каждый по—своему переживая страшное горе.
Они ехали с кладбища впереди траурного кортежа, плюмажи из черных перьев мерно колыхались на головах лошадей. С этого дня Элай не прикасался к Бонни.
Хатчисон кашлянул, оторвав Бонни от воспоминаний, и многозначительно ткнул пальцем в заголовок газеты.
– Что вы думаете об этой войне с Испанией? – спросил он, чуть повысив голос.
Бонни внутренне сжалась. Ее попутчик, сам о том не подозревая, коснулся столь мучительной для нее темы, как и смерть ребенка. Ей стоило больших усилий не вздрогнуть, не закрыть лицо руками, не зарыдать. Сквозь тусклую призму настоящего она увидела прошлое: отчужденность в глазах Элая, сообщившего, что он со своим другом Тедди Рузвельтом собирается на Кубу. Если ей что-нибудь понадобится, холодно добавил он, пусть свяжется с Сэтом Кэллаханом, его адвокатом.
– Мне нужен ты! – чуть не вскрикнула Бонни, но вовремя сдержалась. Гордость заставила ее взять себя в руки. Она лишь сухо заметила, что Элай – не солдат. Но ее деланность и логика ничего не изменили.
Бонни зажмурилась, и видения исчезли. Поняв, что Хатчисон ждет ответа, она вздохнула.
– Испанцы выразили желание избежать вооруженного конфликта, – сказала она. – Мистер Мак-Кинли доложил об этом Конгрессу, но Конгресс настаивает на военных действиях не только на Кубе, но и на Филиппинах.
Лицо Вебба Хатчисона осталось совершенно бесстрастным, на нем не дрогнул ни один мускул.
– Они потопили Майна, – мягко напомнил он.
– Это не доказано, – горячо возразила она. – Знаете, возможно, испанская армия и не несет ответственности за эту трагедию – взрыв в гавани Гаваны в середине февраля, когда погибло двести шестьдесят моряков.
Воцарилось напряженное молчание, оба были так подавлены, словно все это произошло у них на глазах.
– Общественное мнение требует возмездия, – заговорил Хатчисон.
Бонни бросила презрительный взгляд на его газету и поморщилась.
– Общественное мнение, – заметила она, – это выдумка таких людей, как Херст и Пулитцер.
Она замолчала и стала раздраженно теребить перчатки.
– Два дня назад наши моряки полностью разгромили испанский флот в Манильской бухте. Разве это не возмездие? – Мистер Хатчисон вздохнул, погладил усы и отвернулся. Возможно, он прятал улыбку: мужчины уверены в своем превосходстве над женщинами, когда речь заходит о политике. Несколько месяцев назад, когда Бонни попыталась высказаться по поводу кризиса между Испанией и Америкой, Элай лишь рассмеялся и махнул рукой.
Она оторвалась от воспоминаний, когда гудок паровоза оповестил пассажиров, что поезд скоро прибывает в Нортридж. Хатчисон был все так же невозмутим, лишь едва заметная улыбка мелькнула у него на губах, когда он обратился к Бонни:
– А вы хорошо разбираетесь в политике, миссис Мак Катчен. Позвольте узнать, надолго ли вы в Нортридж?
Бонни старалась держаться спокойно, хотя щеки ее пылали, а сердце учащенно билось при мысли о том, какие слухи поползут по городу, когда станет известно ее нынешнее положение.
– Я буду здесь жить, – ответила она. – А почему вы спросили?
Хатчисон смутился.
– Симпатия к испанцам едва ли поможет вам завести здесь друзей, – заметил он. – «К черту Испанию!» – вот девиз Нортриджа.
Поезд, подобно бегуну на финишной прямой, набирал скорость. В поисках опоры Бонни вцепилась в мускулистое колено Вебба, но, вскрикнув, тут же отдернула руку. Хатчисон еле удержался от смеха.
– Мои читатели с интересом узнают, что вы намерены остаться в Нортридже, – сказал он.
Бонни внезапно отпрянула от него – так, словно увидела шипящую змею.
– Ваши читатели?
Он с нарочитой скромностью улыбнулся.
– Я издаю «Нортриджские Новости», – пояснил Вебб, – и хотел бы напечатать короткую статью…
Выражение ужаса на лице Бонни заставило его замолчать. Она вдруг подумала, что Хатчисону уже все известно, а этот разговор он затеял, чтобы получить материал для своей статьи. Если это так, можно не сомневаться, что тираж газеты увеличится в несколько раз.
Она представила себе заголовок: «Выскочка из Лоскутного городка поставлена на место». Дамы Нортриджа прочтут и начнут злорадствовать: наконец-то девчонка Джека Фитцпатрика получила по заслугам: ребенок умер, а муж выгнал.
– Нет, – тихо и твердо произнесла она, – обо мне статьи не будет.
Хатчисон промолчал, и Бонни вновь повернулась к окну, пристально вглядываясь в проплывающие мимо жалкие городские предместья. Город тянулся от подножия бывшего вулкана до реки Колумбии. Паром на конной тяге, знакомый Бонни с детства, к ее великой радости все еще действовал. Сколько раз, заплатив пенни перевозчику, она стояла на палубе и представляла себе, что это не бурная Колумбия, а бескрайнее море, сама же она принцесса пиратов. Ощущая речную прохладу, она воображала, что слышит блеяние овец, которых гонят на рынок.